Марианна и неизвестный из Тосканы - Бенцони Жюльетта - Страница 34
- Предыдущая
- 34/78
- Следующая
Любопытство на какой-то момент оказалось сильнее императорского гнева.
— Ваш крестный? Этот итальянец кардинал?..
— Не больше итальянец, чем я. Его зовут Готье де Шазей, кардинал де Сан-Лоренцо. Он мой крестный отец, и я обязана ему жизнью, ибо это он спас меня от революционной черни. Оказав ему помощь, я только исполнила свой долг.
— Может быть! Но мой долг — громить любых ниспровергателей, заставить уважать мой трон, моих близких. мой брак! Я требую, чтобы вы немедленно попросили прощения у ног императрицы.
Вызванная его словами в воображении Марианны картина привела ее в не меньшую ярость.
— Не рассчитывайте на это! — сухо отчеканила она. — Можете бросить меня в тюрьму или отправить на эшафот, если вам угодно, но такой низкой покорности вам не добиться от меня никогда, вы слышите, никогда! Я у ног этой женщины…
Преображенная гневом, превратившаяся в благородную мятежницу, она теперь возвышалась над ним, высокомерная, исполненная презрения… Неспособный вынести вид этой статуи. Наполеон, обезумев от злобы, грубо схватил руку Марианны и стал ее выворачивать, вызвав у молодой женщины крик боли.
— Сейчас вы ползком отправитесь молить о прощении, жалкая сумасшедшая! Действительно, я был прав, вы безумны.
Он пытался повалить ее на пол. Превозмогая боль и стараясь удержаться на ногах, Марианна закричала:
— Безумна? Да, я безумна… вернее, была ею!.. Безумна, потому что так вас любила! Безумна, потому что так в вас верила! Так верила в вашу любовь! Но она оказалась только словами, рассеявшимся дымом! Ваша любовь держится до первой встречной. Достаточно было показаться этой краснолицей толстухе, чтобы вы стали ее рабом, вы… властелин Европы, орел… у ног телки! А я все это время страдала молча, ибо верила вашим словам! Политический брак… в то время, как вы перед всеми выставляли напоказ недостойную любовь, которая терзает меня и убивает! Вы достаточно насмеялись надо мной! В одном вы правы: я была безумной… и остаюсь ею, раз… несмотря ни на что, продолжаю любить вас. Хотя… я так хотела бы вас ненавидеть. О да, ненавидеть, как и многие другие!
Тогда все было бы легко! Так удивительно легко…
Побежденная одновременно и горем, и болью в истерзанной руке, она в конце концов упала. Стремительно, как в грозовой день внезапный дождь прорывает всклокоченное небо, она рухнула на ковер, сотрясаясь от конвульсивных рыданий. Все было кончено, она все сказала и теперь смиренно ждала расплаты.
Страшный гнев, который поднял ее над собой и позволил бросить с такой безумной дерзостью вызов ее повелителю, наконец исчез, оставив после себя бесконечную печаль.
Равнодушная к тому, что теперь может с нею произойти, Марианна рыдала на руинах разбитой любви.
Стоя в нескольких шагах от нее. Наполеон посматривал на скорчившуюся голубую с серебром фигурку и слушал ее рыдания, напоминавшие ему стоны смертельно раненной лани.
Может быть, он обдумывал, какое принять решение, или же пытался воскресить в себе гнев перед лицом этих страданий, этого кризиса любви, готовой перейти в ненависть.
Возможно также, что он, имевший тайную склонность к драматизму, смаковал прелесть этой неистовой сцены, когда вдруг дверь отворилась, пропуская округлую розовую фигуру. Послышались звуки почти детского голоса, прохныкавшего с сильным немецким акцентом:
— Нана!.. Что вы делаете?.. Я скучаю без мой очень сердитый возлюбленный! Идем, Нана.
Этот голос обжег лежащую Марианну, как кислота рану. Полуподнявшись, она с изумлением взглянула на дочь Габсбургов, которая испуганно разглядывала ее, бормоча:
— О! Ви немножко побиль этот упрямый женщина, Нана?
— Нет, Луиза, я… не бил ее! Оставьте меня на минутку, мое сердечко, я приду к вам… Прошу вас! Идите!
С мало подходившей к его осунувшемуся лицу улыбкой он учтиво проводил ее до двери и поцеловал руку, без сомнения, стесняясь этого взрыва мещанской фамильярности, которая ведром холодной воды вылилась на огонь трагической сцены. Что же касается Марианны, она слишком обессилела, чтобы даже подумать подняться. Нана! Она называет его Нана! От этого можно было смеяться до слез, если бы Марианна смогла рассмеяться…
Снова они остались одни. Император медленно подошел к своему бюро. Он дышал тяжело, с заметным трудом.
Обращенный к Марианне взгляд сиял пустотой, словно отхлынувший гнев унес с собой все остальные чувства. Обеими руками он оперся о тяжелую столешницу и поник головой.
— Встань, — сказал он глухо.
Снова выпрямившись, он посмотрел на молодую женщину с неожиданной нежностью, затем, когда, удивленная этим чудесным возвращением к интимному «ты», она приоткрыла рот, он стремительно добавил после глубокого вздоха:
— Нет… не говори ничего! Больше не говори ничего.
Не надо, никогда не надо выводить меня из себя, как ты сейчас сделала. Это опасно. Я… мог убить тебя и потом жалеть всю жизнь. Потому что… даже если тебе в это трудно поверить… я люблю тебя, как и прежде!.. Есть вещи, которые ты не можешь понять!
Очень медленно, с таким трудом, словно она выдержала ожесточенную рукопашную, Марианна поднялась. Но она вынуждена была схватиться за кушетку, ибо все кружилось вокруг нее. Не было ни одной клеточки в ее теле, которая не причиняла бы ей боль. Тем не менее она хотела подойти к Наполеону, но он жестом удержал ее.
— Нет! Не приближайся ко мне! Сядь и постарайся прийти в себя. Только что мы были на пути к тому, чтобы нанести друг другу непоправимый вред, не так ли? Надо забыть все это. Слушай, завтра я покидаю Париж и еду в Компьен. Оттуда в конце месяца я отправлюсь в северные провинции. Я должен показать мою же… императрицу своему народу. Это позволит нам забыть… и главное, я смогу не высылать тебя подальше, что я должен был бы сделать, оставаясь здесь… Теперь я покидаю тебя. Посиди здесь немного. Констан придет за тобой и усадит в карету.
На удивление тяжелыми шагами он направился к двери.
С полными слез глазами Марианна неподвластным ей движением протянула к нему руки, пытаясь удержать. Прозвучал ее голос, тихий, умоляющий:
— — Ты прощаешь меня? Я не подумала…
— Ты знаешь прекрасно, что каждое свое слово обдумала заранее, но я их тебе простил, ибо ты была права. Но не приближайся ко мне. Если я коснусь тебя, этим я выкажу неуважение императрице! Позже мы снова увидимся!
На этот раз он быстро вышел, и Марианна, ощущая пустоту в сердце и голове, присела против огня. Ей вдруг стало холодно, ужасно холодно… Тайное предчувствие подсказывало ей, что прошлого уже не вернуть. Реальностью оставалась розовая глупая баба, реальностью были только что сказанные слова… слова, за которыми последует его отъезд и молчание. Опасное молчание. С мучительным сожалением вспомнила она о восхитительных днях в Трианоне, где мелкие недоразумения и споры тонули в заключительном согласии их ласк. Но никто в мире не сможет вернуть ей Трианон. Отныне у любви появится горький привкус одиночества и отрешенности. Вернется ли к ней снова то ощущение ослепительного, чистого счастья, наполнявшего ее в течение нескольких недель? Или надо привыкать отдавать все, ничего не получая взамен?
Дворец вокруг Марианны казался пустым и тихим, как в сказочном сне. И внезапно зазвучавшие на мраморных плитках приближающиеся шаги Констана шли словно из глубины веков. Она вдруг почувствовала себя плохо. Сердце заколотилось, все тело покрылось испариной. Она попыталась встать, но ужасная тошнота бросила ее, задыхающуюся, назад, на кушетку. Констан нашел ее смертельно бледной, с расширившимися глазами, с прижатым ко рту платком. Она растерянно смотрела на него.
— Я не знаю, что вдруг со мной случилось… Я чувствую себя больной, по-настоящему больной! А только что… все было хорошо.
— Что вы ощущаете? Вы сильно побледнели.
— Меня морозит, кружится голова, а особенно, особенно… у меня ужасная тошнота.
Не говоря ни слова, камердинер занялся ею. Он принес одеколон и смочил им виски Марианне, дал выпить подкрепляющее лекарство. Тошнота исчезла так же внезапно, как и появилась. Мало-помалу румянец вернулся на ее обескровленные щеки, и Марианна вскоре почувствовала себя совершенно здоровой.
- Предыдущая
- 34/78
- Следующая
