Глинтвейн на двоих - Кривская Елена - Страница 5

Аня почувствовала гнетущую пустоту между ней и профессором — еще более безысходную, чем раньше. Теперь бы он не обратил на нее внимание, даже если бы она начала подмигивать ему или подавать сигналы на языке глухонемых. Ее улыбка замерзла на губах, когда профессор, бросив в ее сторону рассеянный взгляд, чуть нахмурился и равнодушно отвернулся. В этот момент она физически ощутила холод — тот холод унижения, который подавлял в ней желания. У нее уже не было силы на последнюю, отчаянную попытку войти в контакт с профессором.

У нее оставалась только слабая надежда. Украдкой приглядываясь к профессору, она женской интуицией определила, что он не уверен в себе, как обычно, возможно, разочарован в ком-то или в чем-то. Иногда очертания его губ напоминали гримасу обиженного ребенка. У него что-то случилось, думала она, возможно, какие-то неприятности. Даже о своих любимых греках он рассказывает уже не с прежним воодушевлением.

Тут было что-то не то. Возможно, нелады в семье. Краем уха она как-то слышала, что в семье у профессора не все ладно. Говорили незнакомые ей люди, и она не могла встрять в беседу, как бы ей ни хотелось. Она жадно вслушивалась, но ничего более интересного не услышала. А ее однокурсниц семейная жизнь Аргуса мало интересовала — они интересовались более молодыми преподавателями.

Профессор закончил лекцию на восемь минут раньше, чего также никогда не было. Напомнил о том, что с большинством потока он встретится, возможно, только на сессии. Теперь начинаются семинары.

И он вышел — снова чуть-чуть неуверенной поступью. Даже слегка запнулся у края подиума. Не оглянувшись, закрыл за собой дверь.

Пусть будет как будет, печально думала она, укладывая в сумочку конспект, ручку, зеркальце. В конце концов, случай, который свел их в аудитории, может способствовать и дальше. Семинары будут идти по группам. Профессор говорил, что будет вести только в двух группах из двенадцати. Вероятность невелика, но если случай поможет — они встретятся на семинаре. Если нет — значит, судьба против них, и стоит ли напрасно унижаться, изобретая новые ухищрения? На сессии он ее не вспомнит.

Вечером она долго-долго сидела в ванной, принимая контрастный душ. Струя воды становилась то невыносимо горячей, то такой ледяной, что хватало за сердце. Эта процедура удивительно ее освежала, взбадривала; казалось, с водой смываются мелкие житейские дрязги, которыми за день, как коркой, покрывается человек.

Аня чувствовала, что к ней возвращается интерес к жизни, ощущала легкое возбуждение. Ей вновь хотелось, как в юности, нравиться мужчинам, быть в центре их внимания, отвечать на легкий флирт. Она подумала, что Другу — если он все же у нее появится — она будет интересна именно такой, не расслабленной, беспомощной, зацикленной на своих неурядицах.

За плеском она едва расслышала телефонный звонок. Перекрыв воду, она выставила руку — аппарат находился сразу за дверью ванной — и подняла трубку.

Конечно же, это опять был Олег. Не трезвее, чем в прошлый раз. Но теперь он старался тщательно выговаривать слова.

— Привет, Аня. Чем занимаешься?

— Я в ванной.

— Правда? Могу себе представить. После душа ты неотразима. Еще не оделась?

Она невольно взглянула на себя в зеркало, отражавшее ее почти в полный рост. Тонкое, еще покрытое нежным загаром тело молодой женщины. Молочная белизна кожи на участках, не тронутых солнцем. Она представила, как мутнеют, покрываются поволокой глаза Олега, когда он представляет ее после душа, такой, как теперь, с капельками воды, стекающими по бедрам, лодыжкам, с влажными волосами. Подруга как-то говорила о том, какими дураками становятся мужчины, когда видят обнаженную женскую грудь. Она взглянула — тут у нее все было в порядке. Небольшие, но твердые, упругие. Она почувствовала, как мгновенно затвердели соски — как будто к ним прикоснулся мужчина, одним взглядом.

— А теперь я одеваюсь, — сдержанно сказала она. И, действительно, набросила на себя большую махровую простыню.

— Не торопись, — попросил он. — Я сейчас выезжаю.

— Можешь не спешить. Меня не будет дома. Обсохну и пойду в гости, — солгала она.

— К любовнику?

— К подруге.

— Ладно, — непривычно покорно согласился он. — Сходи. Тогда я завтра приду, можно?

Очевидно, размолвка со Светкой затягивалась.

— Не знаю, — сказала она. — Скорее всего, нет.

— Ну, я позвоню завтра, хорошо?

— Звони, — как можно безразличнее сказала она.

Пусть звонит. Она опять скажет «нет»… скорее всего.

Положив трубку, она сбросила простыню и еще раз пристально и критически осмотрела себя. Бедра, быть может, узковаты. В остальном неплохо, если учесть, что она уже не восемнадцатилетняя девчонка. Странное чувство: как будто это стройное, тонкое, чуть матовое от загара тело уже не принадлежит одной ей.

Другу, которому она подарит себя, — без унижения и стыда.

Она принялась энергично растирать себя махровой простыней. У нее снова появилась уверенность в себе — и в судьбу, которая, казалось ей, все же ведет ее. Хотя пока трудно определить, куда.

Те, кто знали профессора близко, могли подтвердить, что только сверхординарная причина могла вывести его из равновесия. Даже свою семейную драму он перенес внешне легко. По крайней мере, она почти не отразилась на его лекциях. Причина сегодняшнего срыва могла показаться ничтожной. Вернее, то, как все начиналось.

Обычная, казалось бы, просьба, с которой обратилась к нему его бывшая студентка, а теперь — доцент Нина Денисова.

Профессор симпатизировал Денисовой. И за женское обаяние, и за ту необычайную цепкость, с которой студентка усвоила курс античной литературы, позже осталась в аспирантуре, изучила древнегреческий и с молниеносной быстротой защитила кандидатскую диссертацию. Правда, коллеги поговаривали и об иной ее цепкости — в отношении нужных людей, но профессор не придавал этому большого значения. Нина, думал он, привлекательная молодая женщина. С современными взглядами на жизнь.

Разговор с Ниной происходил в перерыве между парами. И велся в легкой, полуфривольной манере — с ней Юлиан Петрович мог себе это позволить. На правах старого учителя.

— У меня к вам огромная просьба, — подойдя к нему, заговорила Денисова и, ухватив профессора под локоток, подвела к оконной нише. — Огромная, Юлиан Петрович! Вы не представляете, как вы меня могли бы выручить.

— Для вас, Нина, готов совершить даже невозможное, — отвечал профессор.

— Умоляю, выручите, Юлиан Петрович! Может быть, я расстрою ваши планы, но у меня нет другого выхода. Речь идет о простой замене, но никто не может. У одного жена в больнице, у той двойняшки пошли в первый класс. А мне крайне необходимо уйти на стажировку, на месяц-полтора. А тут поставили семинары… Завкафедрой говорит: не отпущу, пока не найдешь замену. Договаривайся.

Она улыбнулась той умоляющей улыбкой, с которой студентки просят профессоров досрочно принять экзамен.

— Выручьте, Юлиан Петрович, а?

— Конечно же, Нина, я вам помогу, только стоит ли вам так спешить? Стажировались бы после сессии, там больше времени…

— Обстоятельства, Юлиан Петрович. Заканчиваю монографию. А самое главное — нужно подготовить доклад на симпозиум. На что уйдет масса времени.

— Конечно, конечно, — машинально проговорил Юлиан Петрович, — симпозиум… Позвольте все же поинтересоваться: что за симпозиум? Или это секрет?

— Секрет, но не для вас, — и Денисова испытующе взглянула на профессора. — Международный симпозиум по древнегреческой литературе в Салониках. Вы, конечно, слышали?

— Конечно, конечно же, слышал, — говорил профессор, стараясь не обращать внимания на тупую боль во лбу, которая накатывалась медленно, тягуче. — Поздравляю вас, Нина, вам очень повезло.

Она вновь искоса взглянула на профессора, угадала его состояние и поспешила закончить разговор:

— Огромное спасибо, Юлиан Петрович, что выручили. Я побегу к завкафедрой.