В конце сезона туманов - Ла Гума Алекс - Страница 25

— Хватит болтать, приятель, — поднял на него глаза белый чиновник. — Работа не ждет.

Красные Подтяжки подмигнул Элиасу, доставая отпечатанный бланк. Юноша, переминаясь с ноги на ногу, глядел на писаря, смутно сознавая, что этот человек с утомленным лицом и прокуренной улыбкой зло дразнит его, играет, будто кошка с мышкой, — легкие пинки и похлопывания как бы в шутку, но каждый игривый удар приближает конец.

Красные Подтяжки вертел в руках карандаш, постукивая кончиком по зубам. Второй чиновник оторвался от бумаг, закурил и снова взялся за перо.

Красные Подтяжки сказал отрывисто:

— Показывай контракт с нанимателем. Так. Твое имя?

Элиас назвал себя.

— Как зовут твоего отца?

— Он умер.

— Тебя не спрашивают об этом. Его имя?

Элиас ответил.

— А мать как зовут? Имя вашего вождя?

— Не думал, что это понадобится. Он живет далеко отсюда.

— Дурак! — гаркнул Красные Подтяжки. — Несчастный дурак. Могу поспорить, ты добром не кончишь. Как зовут вашего старосту. Ведь есть же в деревне староста?

Писарь заполнял бланк корявым почерком.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать. — Вопросы злили Элиаса. Зачем все это? Есть у человека имя, отец, мать, предки. Разве недостаточно?

— Ты меня не дурачь, — недоверчиво покосился писарь. — Такая борода в семнадцать лет!

— Что происходит? — встрепенулся белый чиновник.

— Да вот утверждает, что ему семнадцать, баас, — подобострастно ответил Красные Подтяжки.

— Врет, подлец. Все они лгуны, — вступил второй чиновник. — Вон какой дылда.

— И я как раз так считаю, — залебезил Красные Подтяжки, ободренный поддержкой начальства.

— Ну, это легко проверить, — сказал первый чиновник, уставясь через стол на Элиаса. — А ну снимай штаны, болван!

Элиас вздрогнул, смутился, не веря своим ушам, вытаращив глаза от изумления. Чиновник нетерпеливо прикрикнул:

— Ты что, не слышишь? Кому говорят — снимай штаны!

Элиас перевел глаза на Красные Подтяжки, чувствуя, как кровь прихлынула к лицу.

— Делай, как велит баас, — со смехом сказал писарь, тыча пальцем себе в талию. — Расстегивай ремень!

Сгорая от стыда, Элиас дрожащими руками приспустил ветхие брюки. Красные Подтяжки перегнулся через стол и, скаля зубы, приподнял подол рубахи концом карандаша.

— Он уже прошел обряд, — доложил сквозь смех писарь. — Какие уж там семнадцать! Ручаюсь, мерзавцу не меньше двадцати.

— Поди не одну девчонку испортил, — сострил первый чиновник. — Запиши: двадцать лет.

— Слушаюсь, баас, — отчеканил Красные Подтяжки и повернулся к Элиасу. — Хватит, насмотрелись. Можешь надеть штаны.

— Мне семнадцать, семнадцать, семнадцать, — твердил смущенный Элиас, натягивая брюки.

— Двадцать, — отрезал писарь. — Баас сказал двадцать, значит двадцать.

Он злорадно ухмыльнулся и вписал возраст Элиаса в бланк. Элиас понурясь разглядывал свои запыленные ступни. Лицо у него горело от стыда, грудь распирала ярость.

Потом его послали в дом, в контору комиссара, где на скамье у барьера ожидали своей очереди другие оборванцы. Элиас опустился на краешек скамьи, молча переживая свою обиду. Время ползло по стенам, по объявлениям, приколотым ржавыми кнопками. Наконец за барьером распахнулась дверь и появился краснощекий толстяк в тесном жилете со строгой золотой цепочкой на животе, будто необходимой для того, чтобы не вываливались внутренности. Он поглядел поверх очков на африканца, который поднялся со скамьи и шаркая подошел к барьеру, пыхтя длинной трубкой.

— Эй, погаси немедленно эту гадость, — гаркнул толстяк, — тут тебе не крааль, ублюдок!

Держа стопку бланков в розовой ладони, он принялся выкрикивать имена…

«Так вот и сделали меня старше, чем я есть на самом деле, — с невеселой улыбкой вспоминал Элиас. — Все они решают за нас, даже то, сколько кому жить на белом свете. Захотят — и прикончат, если не пулей и веревкой, то просто росчерком пера. И нет человека, будто и не жил никогда. Прямо карточный фокус!»

На улице пекло невыносимо. Накинув пиджак на одно плечо, Элиас побрел по поселку к отдаленной пивной.

На песчаном пустыре толстые женщины, укрепив доски на бочках из-под бензина, торговали требухой с местной скотобойни. Бараньи головы, горы внутренностей, розовые куски печени, рдеющие на солнце. Торговки лениво гоняли эскадрильи мух, пикировавшие на прилавки. Рядом в четырехгаллонных канистрах варили початки кукурузы, дым поднимался от жаровен столбом, словно от жертвенного костра. Уличные парикмахеры стригли потных клиентов с обнаженными торсами, ножницы тускло поблескивали в острых как бритва солнечных лучах.

Приземистые домики, похожие на коробочки из-под пилюль, уходили рядами вдаль. Дощатые заборы и пыльные клумбы служили им сомнительным украшением.

За паутиной из колючей проволоки прятался административный центр: полицейский участок с поникшим флагом республики, у крыльца— бронированный «лендровер». Двое заключенных в красных рубахах и белых парусиновых шортах пололи газон; контора комиссара по делам банту; биржа труда; толпа безработных обступила белого чиновника, который, взобравшись на стул, выкликал имеющиеся вакансии: «Рассыльный, подметальщик, строительный рабочий…»

У входа в пивную на скамье сидел полисмен, щурясь на солнце. Недавно тут едва не было бунта, с тех пор муниципалитет установил у пивной полицейский пост. Из продолговатого строения доносился гул разговоров, через грязные окна видны были люди за длинными столами, с потолка свешивались липучки для мух.

У дальнего выхода из пивной, рядом с общественной уборной стояла телефонная будка с выбитыми стеклами. Пол был усыпан осколками, словно после бомбежки. Но проводка, к счастью, уцелела. Обычно местные вандалы срезали трубки. Может, и это форма протеста, стихийный вызов властям, подумалось Элиасу.

Он вошел в будку, нащупал в кармане пятицентовую монету, набрал номер и стал дожидаться, когда на другом конце ответят. Малыш с вздувшимся животом, торчащим из-под рваной рубашонки, мочился прямо на пыльной мостовой. В трубке что-то щелкнуло, и раздался голос:

— Аптека!

Элиас нажал на кнопку, монета не застряла — аппарат сработал.

— Можно мистера Польского?

Снова ожидание, пока позовут провизора. Над крышами поселка мельтешила знойная дымка.

— Польский слушает! — наконец донеслось до Элиаса.

— Алло, мистер Польский, говорит Хейзел.

— Здравствуйте, мистер Хейзел. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, неплохо. Мой друг заходил за лекарством?

— Да-да, все в порядке.

— Спасибо, мистер Польский.

— Не стоит благодарности. Лишь бы оно вам помогло, сэр.

— Надеюсь, что полегчает. Ну, всего хорошего!

Элиас повесил трубку, снял с дверной ручки пиджак и, выйдя из телефонной будки, побрел в другой конец поселка.

Бейкс, стало быть, получил листовки. Он все сделает как надо, на него можно положиться, думал Элиас. Группа Бейкса продолжает действовать, хотя поначалу насчет его людей были сомнения. Теперь к ним нет претензий, до сих пор никто не попался. К сожалению, не у всех групп были равные условия и возможности для работы. Это пагубно отражалось и на организации в целом.

Побольше бы таких, как Бейкс. Толковый, искренний, смелый до безрассудства. До сих пор он ускользал от шпиков — это самое главное. Никто не может ручаться, что не дрогнет под пытками. У каждого есть свой предел… Вспомнился товарищ, который разбился насмерть, прыгнув из окна с седьмого этажа полицейского управления. Довели…

Бейкс не новичок в движении. Впервые Элиас с ним встретился на заседании комитета, когда готовились к кампании против массового переселения цветных жителей. В день, когда истекал срок, полиция окружила «черное пятно» в белой зоне. Жителей затолкали в грузовики и несколько часов везли к месту, отведенному правительством. Их сгрузили в голой степи. На землю полетела ветхая мебель, наспех уложенные чемоданы и ящики. Громко плакали дети. Вот их новый «дом». Со временем люди кое-как сколотят себе хибары, может, власти раскошелятся даже на кирпичные бараки. Жители не хотели мириться с произволом, готовились протестовать, рассчитывая на широкую поддержку. Тогда-то он и увидел впервые Бейкса, совсем еще молодого человека с правильными чертами лица и маленьким шрамом на щеке. С тех пор они работали бок о бок.