Собачий принц - Эллиот Кейт - Страница 27
- Предыдущая
- 27/125
- Следующая
Внутрь проскользнула фигура в коричневом одеянии, захлопнув за собой дверь. Лиат встала, но, не нащупав в темноте места, чтобы поставить затекшую ногу, едва не упала. Он подхватил ее и крепко прижал к себе. Капюшон его откинулся. Девушка замерла, а он покрывал ее лицо поцелуями и как заведенный шептал ее имя.
— Айвар! — Она попыталась его отстранить. Он оказался выше, чем она помнила, поправился, стал шире в плечах.
Его объятия, новые и в то же время знакомые, напомнили ей вечера в Хартс-Рест, когда он, она и Ханна, смеясь, убегали от ливня и обнимались под кровлей конюшни постоялого двора. Но у них было так мало времени! — Айвар! — сказала она нетерпеливо.
— Скажи, что выйдешь за меня замуж, — бормотал он тихо, прижав влажные губы к ее коже. — Скажи, что выйдешь за меня замуж, Лиат, и мы сбежим отсюда. Ничто нас не остановит. — Он глубоко вздохнул и тут же закашлялся. — О Боже! Ну и вонища!
Она уткнулась в его грубую рясу, чтобы подавить смех, он зарылся лицом в ее волосы. Оба плакали. Она крепко обняла его. Никого у нее не было на свете, кроме Айвара и Ханны.
— Ах, Лиат, — шептал он. — Что же нам делать? Что делать?
Наступила ночь. Которая по счету — он не имел представления. Само понятие времени стало для него бессмысленным. Один день был похож на другой: тот же каменный пол; дождь, стучащий по крыше собора; собаки; испуганные рабы, снующие туда и обратно; деловитые Эйка. Иногда они ненадолго оставляли его в покое. Они забирали с собой большую часть собак, и на несколько дней он был практически предоставлен самому себе. Оставшиеся твари постоянно крутились рядом, но так было даже лучше: без собак он бы забыл, что все еще существует.
От нечего делать он рассматривал резьбу мраморных колонн или принимался изучать шрамы на своем теле.
Временами, поддавшись внезапному порыву, он вскакивал и начинал расхаживать полукругом, насколько хватало цепи, прыгал, бегал на месте, сражался с воображаемым противником. Тело само принимало нужные положения, хотя названия боевых приемов стерлись из памяти Сангланта. Ему очень мешали цепи. Железный ошейник, тяжелые оковы, до крови стирающие кожу на запястьях и лодыжках.
— Почему ты еще живой? Почему ты еще не умер? — раздраженно спрашивал Кровавое Сердце, возвращаясь после отлучек или по утрам, когда солнце заливало светом оконные росписи, изображавшие эпизоды из Священных Стихов: Блаженный Дайсан и семь его чудес, Свидетельство святой Теклы, Видение Бездны святого Матиаса, Откровение святой Иоанны: — «Да извергнутся псы и убийцы, прелюбодеи и чародеи и любящие беззаконие. Только те, чьи одежды чисты, имеют право войти в ворота благословенного города».
Он теперь сам стал псом. Убийцей его некогда назвала мать одного молодого аристократа, восставшего против короля и поплатившегося за это своей жизнью. Без сомнения, родственники тех варваров, которые нарушали границы Вендара и погибали и бою с «драконами», также считали его убийцей, но ни один из них ни разу не появился при королевском дворе, чтобы бросить обвинение в лицо Сангланту. Прелюбодей… У него было много женщин, и он ни разу об этом не пожалел.
Чародей… Да он без колебаний использовал бы чары, чтобы положить конец мучениям… если бы знал, как это делается. Говорили, его мать была колдуньей. Но она оставила его, и он получил взамен права народа своего отца. Единственное, что он умел, — это сражаться.
Латунный значок больно врезался в плечо, когда он попытался устроиться поудобнее.
Значок «орла». Ее облик представился ему так ясно, как будто он видел ее только вчера. Он помнил ее имя, хотя забыл очень многое. Лиат.
«Мое сердце не со мной, оно с той, которая далеко отсюда». Так ли это? Или он повторял эти слова в качестве заклинания против колдовства Кровавого Сердца? А что если это правда? Что если это может быть правдой?
За стенами этой тюрьмы существовал другой мир. Но когда он пытался представить его, перед мысленным взором возникали сражение, гибель «драконов» и… цепи, намертво приковавшие его к алтарю. Как называется этот город?
Она знает.
Гент. Он находится в Генте. Не раз он пытался, когда Эйка не было рядом, распилить оковы ножом. Тщетно. Но он может сохранить свободным свой разум, обратившись мыслями к миру за пределами этих стен. Он не был святым и не часто вспоминал о Владычице и Господе. Слишком он был неспокоен для святого мира, слишком необразован для размышлений.
Снаружи была поздняя осень. Холодало. Умирающее солнце возродится, как поется в песнях Старой Веры, тогда вернется весна. А он все еще будет в цепях.
Она увела их на волю. Если он представит себя шагающим по полю овса, Кровавому Сердцу до него не добраться.
Юная Таллия, одетая в платье цвета спелой пшеницы, которое делало ее почти бесцветной, стояла на коленях перед креслом матери Схоластики.
— Умоляю вас, — плакала она. — Я ничего не хочу, кроме как посвятить себя служению Церкви в память о епископе Таллии Пэйрийской, дочери великого императора Тайлефера, в честь которой я названа. Позвольте мне стать послушницей в Кведлинхейме. Я буду вести себя, как подобает доброй монахине. Буду прислуживать бедным, собственными руками омывать ноги прокаженным.
Король раздраженно повернулся к ней:
— Объявилось несколько претендентов на твою руку. Пока, правда, рано об этом говорить: ты еще слишком молода для замужества.
— Умоляю вас, дядя! — Из глаз Таллии брызнули слезы. Однако Росвита, в отличие от короля, не считала это капризом или притворством. Несомненно, благочестие девочки было результатом влияния ее матери Сабелы и идиота отца, герцога Беренгара. — Позвольте мне стать невестой Господа!
Генрих возвел глаза к потолку, как бы прося Бога ниспослать ему терпение. За последние полгода Росвита не раз становилась свидетелем подобных сцен. Таллия без конца твердила одно и то же. Это становилось утомительным.
— Пойми, я не против твоего желания, — терпеливо сказал Генрих. — Но ты наследница, Таллия, и не так просто — взять и удалить тебя из мира.
Девочка обратила умоляющий взор к королеве Матильде, которая полулежала на кушетке, затем сложила руки перед грудью, закрыла глаза и начала молиться.
— Однако, — торопливо вмешалась мать Схоластика, опасаясь, что Таллия сейчас начнет петь псалом, — король Генрих и я разрешаем тебе некоторое время пожить с послушницами здесь, в Кведлинхейме. Но только до тех пор, пока мы не примем окончательного решения.
Тем самым Таллия фактически становилась заложницей в самом могущественном герцогстве королевства. Но девочка не думала об этом. Она заплакала от радости и наконец, слава Владычице, была уведена наставницей.
— Слишком страстное стремление у этой девочки, — нарушила молчание королева Матильда.
— Да уж, — сказал Генрих тоном человека, от которого требуют слишком многого. — А какие ограничения она на себя накладывает!..
Мать Схоластика подняла бровь. Она вертела в руках остро заточенное совиное перо.
— Излишнее благочестие тоже род гордыни, — сказала она, глядя на мать.
— В детстве ты была такой же, — сказала старая королева, улыбнувшись.
— Я и сама за собой это замечала, — согласилась мать Схоластика без улыбки. Она сняла с головы платок, открыв свои чуть тронутые сединой волосы. Она казалась значительно моложе своих лет, что служило предметом досужих сплетен. Теряющие кровь и способные к деторождению женщины преждевременно старятся, если используют этот благословенный дар, в то время как те, кто душой и телом посвящают себя Церкви, живут намного дольше. Матильда, давшая жизнь десяти детям и овдовевшая к тридцати восьми годам, выглядела такой же древней и дряхлой, как и мать Отта, аббатиса Корвейского монастыря, но матери Отте было девяносто, а королеве лишь пятьдесят шесть.
Эти мысли пришли в голову Росвите во время службы в городской церкви Кведлинхейма. Мать Схоластика заканчивала свою проповедь под отдаленные раскаты грома.
- Предыдущая
- 27/125
- Следующая
