Пылающий камень (ч. 2) - Эллиот Кейт - Страница 1

• 1/95
• Следующая

— Смотрите, сюда едет молодой лорд!

Алан услышал крик, как только выехал из леса. Он остановился на опушке. Перед ним стоял десяток хижин, недалеко от леса паслось стадо коров, с другой стороны зеленела озимая рожь. Алан спешился и отдал поводья груму.

— Это и есть та самая спорная земля? — спросил он у слуги.

Но не успел тот ответить, как их окружили взволнованные крестьяне. Деревенские жители непрестанно кланялись, умоляя лорда выслушать их. Слуга достал из поклажи маленький складной стульчик, и Алан сел, всем своим видом показывая, что готов выслушать крестьян. Однако гвалт не прекращался. У ног Алана расположились Горе, Ярость и Страх, верные псы невозмутимо взирали на толпу. Спустя несколько минут поселяне угомонились, поняв, что лорд не будет говорить, пока не станет тихо. Алан терпеливо ждал. Наконец все замолчали и приготовились слушать его.

— До моего отца дошли слухи о том, что в вашей деревне начались раздоры, несколько человек были ранены в стычках. Мой отец не желает, чтобы люди на его земле враждовали, и я приехал уладить это дело. Пусть те, о чьих наделах идет спор… Нет, — прервал он себя, — каждый из вас сможет высказаться, и не важно, сколько времени это займет.

Несколько часов они рассказывали обо всем, что происходило в их деревне. Он сидел и терпеливо слушал каждого…

Было довольно холодно. Осеннее небо хмурилось. В любую минуту мог пойти дождь, но Алана согревал шерстяной плащ, подбитый мехом, к тому же крестьяне принесли ему горячего сидра.

Вскоре крестьяне поняли, что он выслушает всех, и перестали обвинять друг друга, рассказывая все по порядку. Он выслушал все их жалобы и споры о лугах, правах выпаса, арендной плате и прочем, а затем поднял руку, требуя внимания:

— Вот что я понял из того, что вы здесь говорили. В правление графа Лавастина дела у вас пошли так хорошо, что теперь вашим детям не хватает земли, которую вам даровал граф. И вы хотите, чтобы каждый из них получил такой надел, который в свое время достался вам.

Хотя раньше никому из крестьян такая мысль и в голову не приходила, никто не стал возражать.

Для Алана его отец и тетя Бел служили образцом правителей, он знал, что они легко разрешили бы подобный спор, и ему хотелось быть достойным их. По правде говоря, решить эту проблему мог бы и управляющий, но поскольку сам лорд был болен, его подданным следовало знать о том, что наследник вполне способен справиться со своими обязанностями. К тому же за повседневными делами он хотя бы на некоторое время мог забыть о Таллии.

— Как наследник этих земель я хочу положить конец всяким спорам. Очищайте от леса земли, вспахивайте поля, с этих полей можно будет снимать урожай еще два года, но потом придется очищать новые наделы. Вы не сможете вернуться на старые земли по крайней мере еще десять лет — земля должна отдохнуть. Каждую пятую меру зерна складывайте в амбар, для обработки земли можете пользоваться железным плугом, принадлежащим графу. Таково мое решение.

Крестьяне были довольны, он понял это по их лицам и по тому, как низко они склонялись перед ним.

— Храни вас Бог! — слышалось со всех сторон.

Конечно, оставалось еще множество неразрешенных вопросов, но их уже можно оставить советникам. В конце концов, споры возникали и будут возникать всегда, это естественно.

В общем, Алан был доволен — он сделал все, от него зависящее.

— Как здоровье графа? — спросил староста. — Мы слыхали, что он болен.

Услышав этот вопрос, Алан изменился в лице.

— Молитесь за графа, — сказал он. — Молитесь за его здоровье.

Домой он вернулся только к полудню и вместе с собаками сразу же прошел к графу Лавастину. Из комнаты доносился женский плач. Алан вошел и увидел Таллию, она стояла перед кроватью графа на коленях и молилась. Ее плечи вздрагивали, по щекам катились слезы.

— Прошу тебя, сын, — произнес граф, глядя, как Алан привязывает Страха и Ярость к железному кольцу в стене возле кровати, — позаботься о своей жене. Она молилась за меня все утро, и, думаю, ей давно пора отдохнуть.

Алан потрепал Страха по голове, а Лавастин позволил собаке вскочить на кровать и устроиться у него в ногах. Граф теперь почти совсем не вставал с постели, угасая с каждым днем. Ярость подошла к Алану и ткнулась в его ладонь холодным носом. Собака не виляла хвостом, не пыталась играть, она пристально смотрела на лежащего хозяина.

— Пойдем, Таллия!

Она позволила Алану поднять себя и пошла за ним. Алану приходилось поддерживать ее под локоть — от слез она ничего не видела перед собой.

Граф приподнялся на подушках. Ярость прыгнула на кровать и тоже улеглась в ногах Лавастина. Алан оглянулся и повел Таллию наверх, в их комнату. Он отослал слуг. Таллия продолжала тихо всхлипывать и судорожно цепляться за него. Алан был тронут ее слезами — только теперь он понял, насколько она ранима.

— Не отчаивайся, любимая, — прошептал Алан и обнял жену, она покорно прильнула к нему.

— Он упорно стоит на своем, — тихо сказала Таллия. — Он скоро совсем окаменеет, а все потому, что не желает принять истинной веры! Блаженный Дайсан жил и умер для того, чтобы все мы могли войти в Покои Света, а твой отец не хочет уверовать даже ради собственного спасения! Он попадет в преисподнюю. Ах, если бы Господь дал мне силы, чтобы заставить его прозреть!

Алан не нашел слов, он совершенно не ожидал такого.

Таллия смотрела на него, и в глазах у нее горело настоящее пламя страсти. Алан смутился — несмотря на свое горе, несмотря на то что его отец умирает, он по-прежнему хотел обладать этой женщиной. Он вздохнул и обнял Таллию еще крепче, почти ожидая, что она оттолкнет его, но она не собиралась вырываться из его объятий.

— После того как он умрет, ты ведь позволишь мне построить монастырь, чтобы молиться об упокоении его души? Я уверена, ты не станешь препятствовать мне на избранном пути. Ведь только он не принимал истинного учения, только он примкнул к еретической церкви, нас это не касается. Мы построим церковь во имя Владычицы и ее Сына и примем обет посвящения при этой церкви. Только сохранив невинность, можно освободиться от бренности бытия, только так мы сумеем дать счастье душам наших неродившихся детей — ведь им не придется жить в этом жестоком мире…

— Нет! — Алан отшатнулся, словно его ужалила змея. Как она может говорить такое, когда в поместье нет ни одного человека, который бы не оплакивал умирающего графа? — Ты знаешь, что у графства Лавас должен быть наследник! Наш долг дать графству наследника!

— Наш долг — порвать цепи, связывающие нас с этим миром, освободиться от скверны плоти, которая не дает нам возвыситься над ним! Мы должны отбросить все, что ведет нас к врагу рода человеческого, в бездну греха и порока!

Она что, насмехается? Выйдя из себя, Алан схватил Таллию за плечи:

— Но у нас должен быть ребенок, Таллия! Это наш долг!

Она пыталась вырваться, но тщетно. Он так разозлился, что и думать забыл о сочувствии к ее страхам и неуверенности. Если это вообще был страх, а не эгоизм.

— Никогда! Я никогда не стану развратной! Я хочу остаться верной себе и Церкви!

— Делай что хочешь, оставайся верной кому пожелаешь, строй что тебе угодно, но только после того, как у графа появится наследник!

Таллия пошатнулась, глаза у нее закатились, и она упала в обморок.

Алан успел подхватить ее и теперь растерянно стоял, глядя на жену. На крик сбежались служанки, они толпились в дверях, испуганно глядя на него и не решаясь войти. Алан уложил Таллию на кровать и поручил заботам леди Хатумод — единственной разумной женщине, которая не суетилась и не ахала, а точно знала, что надо делать в подобных случаях. Сам он отправился в часовню, где его причастил священник. Алан преклонил колени перед алтарем и попытался молиться, но не мог произнести ни слова. Вскоре священник ушел, и Алан стался один. Ему казалось, что еще никогда в жизни он не был так одинок: отец умирает, жена думает только о таких возвышенных вещах, как очищение от скверны и постройка монастыря. Он вспомнил, как в детстве, когда у него случалась беда, он плакал на коленях у тетушки Бел. Сейчас слез не было, глаза оставались абсолютно сухими, а сердце словно поджаривали на огне. Молиться он тоже не мог — какими словами выразить то, что он сейчас чувствует? Неужели Господу нужны слова? Разве Он не читает в сердце каждого как в открытой книге? И разве искренность не важнее красноречия?

• 1/95
• Следующая