Королевский дракон - Эллиот Кейт - Страница 48

• Предыдущая
• 48/113
• Следующая

И он ушел. «Отправимся на юг». Еще недавно эти слова были страшнее чумы. Теперь вселяли надежду.

Она откинулась на подушки, но, несмотря на усталость, не могла уснуть. Каждый раз, когда она поворачивалась, жесткая солома мучительно колола изможденное тело. Снова начался дождь, и сырой воздух вдруг наполнился запахом старого дерева, из которого был построен дом. Она чихнула.

Скрипнула дверь, и к ней заглянула Ханна. На ней тоже было кольцо — знак ее нового положения.

— Я думала, ты захочешь об этом узнать. Книга спрятана. Ты свободна, Лиат.

Свободна! Лиат не смогла ничего ответить и просто склонила голову на руку Ханны. Где сейчас Хью? Ужасно хотелось верить, что он удаляется от нее все дальше и дальше. А не хотел ли и этот Вулфер тоже просто заключить ее в клетку, только немного другую? Откуда он знал мать? Знал ли, что та волшебница? Зачем он искал ее столько лет и как наконец нашел? Почему отец никогда не упоминал об этом человеке и почему сама она никогда не вспоминала его — только призрачных бабочек в чудесном саду, где сидела мать…

Но на ум, как всегда, пришли спасительные слова, когда-то сказанные отцом: «Нечего жалеть, что промокла, если сама вышла из дома в дождливый день». Дождь и тепло руки подруги навевали сон.

Как только удалось выкроить подходящий момент, Алан вернулся в развалины, но останков Лэклинга не нашел. Не было и следов погребения. Он и не ожидал ничего найти. Наутро, сразу после страшной ночи, юноша прокрался к обозу принцессы Сабелы за городским частоколом и притаился, наблюдая за странной замаскированной клеткой. Своим новым усилившимся слухом он мог различить, как переговаривалась охрана.

— Тварюга наконец-то сыта?

— На скелете было совсем немного мяса, но на время она вроде успокоилась.

Вскоре Сабела со свитой собралась в путь. Огромная процессия двинулась на юго-запад, по тракту, ведущему во владения герцога Варингийского. Той же ночью Лавастин собрал своих людей в главной зале и сам вышел к ним. Кастелянша Дуода с клириками стояла рядом, но, как показалось Алану, была не менее озадаченной, чем остальные.

Лавастин, бледный и задумчивый, долгое время стоял без движения, глядя в пустоту, будто видел нечто, недоступное взгляду других. Это было непохоже на него, человека решительного и нетерпеливого. Алан нутром чуял, что здесь что-то не так. Собаки жались к хозяйским ногам и жалобно скулили. Ярость и Тоска еще не пришли в себя после ночи жертвоприношения и по привычке переминались с лапы на лапу, следя за Аланом. Это было замечено всеми. Обитатели Лавас-Холдинга последнее время смотрели на юношу с уважением, смешанным со страхом, как на человека, который под плащом благочестивого странника скрывает страшные струпья проказы.

— Мы скоро выступаем, — заговорил наконец Лавастин. — Приказываю подготовить оружие и припасы ко дню святой Исидоры. Праздник святого Сормы встретим в жилище госпожи Альдегунды, супруги нашего брата Жоффрея. Они решат тогда, присоединиться к нашему восстанию или лишиться земель.

Ропот пронесся в толпе слуг и домашних.

— Но осталось меньше двадцати дней! — возмутилась повариха. — Придется бросить все. И весенний сев!

Все шумно выразили свое согласие, но граф молча ждал, пока люди не утихнут.

— После этого, — продолжил он все тем же монотонным голосом, — мы присоединимся к госпоже Сабеле и ее войску. Мы выступаем против Генриха, узурпатора королевского престола как Вендара, так и Варре. — Граф повелительно поднял руку. — Это мой приказ, и вопросов не задавать!

Алан сначала не мог прийти в себя. Резонерша-повариха, как всегда, была права. Ошибкой было выступать в поход до завершения сева. В нем зашевелился неясный и беспомощный гнев. Он сунул руку под кафтан и дотронулся до розы. Лепестки коснулись пальцев, и неясно было, что теплей, его плоть или цветок.

Лавастин вел своих людей на войну. И на войну несправедливую. Алан быстро выбрался из зала, добежал до церкви, приказал Ярости и Тоске сидеть и стал ждать у алтаря при свете семи свечей. Брат Агиус, как и ожидалось, пришел к молитве довольно скоро. Он неловко преклонил колени — укус, которым той ночью наградил его Тоска, давал о себе знать.

— Скажите мне, почтенный брат, — просительным голосом заговорил Алан, — это была магия?

Агиус сделал нетерпеливый жест. Он стоял коленями на голом камне, но не прикладывался лбом к полу. Наконец-то в миру происходило то, что явно не оставляло его равнодушным.

— Граф мог сам решить, что мудро. Откуда нам знать?

— А что думаете вы? — настаивал Алан. — Он держался в стороне от дел Сабелы, когда та была здесь. Он отклонил все ее просьбы. Не сделал никаких уступок. И он знает, что мы не можем уйти, оставив засевать поля… — Тут он остановился. Едва не сказал: «Лэклинга и прочих, что не могут воевать». Но слова эти застряли в горле.

Удивленный горячностью юноши, Агиус поднял на него усталые глаза. При свечах он казался моложе своих лет. Отсвет пламени скрадывал резкие черты лица, придавая ему мягкость. Алан вдруг понял, что такое лицо может быть только у человека, что не в ладах с собой. Священник был не старше его сестры Стэнси, справившей недавно свое двадцатипятилетие.

— Она убила Лэклинга, — вымолвил наконец юноша, — и при этом она — преподобный епископ! — Представить только, что бы сказал на это добрая душа брат Гиллес! — А теперь Лавастин выступает на войну, когда делать этого нельзя. И идет против своего собственного брата! Дело нечисто.

Агиус вздохнул:

— Алан, опустись на колени. Ты еще много узнаешь о путях, которыми идут люди в этом мире. Когда-нибудь ты, возможно, сумеешь повернуться к ним спиной, как сделал я. Что касается Антонии… — Он поморщился, наступив на раненую ногу. Алан тем временем опустился на пол. — Не сомневайся, я расскажу обо всем этом. Когда смогу. Ее в епископы рукоположила сама госпожа-иерарх. И хоть мое слово тоже имеет вес, нашего с тобой свидетельства будет недостаточно. Хотя если тебя, Алан, признают сыном Лавастина, пусть незаконным, слово твое будет весить больше.

Вспомнив бледное лицо и монотонный голос графа, которым тот провозгласил сегодня о своем участии в мятеже, Алан усомнился в желании быть родней этому человеку.

— Есть много причин, Алан, по которым графы могут менять свое решение о союзе с кем бы то ни было. Много причин, и некоторые из них не менее весомы, чем колдовство. Играя в эти игры, графы всегда отвращают взоры от алтаря Владычицы. Они преданы миру и благам его, поэтому мы не можем знать, что послужило причиной этого решения.

— Но я это знаю, — взорвался Алан. — Знаю!

Агиус недоверчиво приподнял брови.

— Откуда? Или ты адепт, успевший получить навык в запрещенном искусстве?

Алан с трудом совладал с желанием показать ему свою розу, до сих пор живую и благоухающую. Да, в это время года розы не цветут, но у графа был небольшой закрытый цветник, обогреваемый жаровнями. В нем цветы были почти круглый год. А если Агиус, не поверив в видение Повелительницы Битв, обвинит его в воровстве? Или еще хуже, если поверит, а затем решит, что в судьбу юноши надо вмешаться и ему?

— Нет, — скромно покачал головой Алан, — я ничего не знаю о магии, кроме тех сказок, что рассказывала нам диакониса.

Агиус махнул рукой и заговорил о другом:

— Ты должен ждать и наблюдать за всем, Алан. В любом случае меня все эти дела не касаются. Я остаюсь здесь, в Лавас-Холдинге.

— Так вы не идете с нами? — Впрочем, сам Алан не без чувства вины вспомнил об искалеченной ноге священника. Управляйся он с собаками построже, все было бы в порядке.

Но Агиус говорил не о ране.

— Я священнослужитель и связан обетом верности только с Владычицей. Хоть я и нахожусь в этом замке, в отличие от тебя я не служу графу.

Тоска заскулил под дверью. Алана ждали его ежедневные заботы, и он поднялся.

— Но, брат Агиус, если граф прикажет вам?

• Предыдущая
• 48/113
• Следующая