Золотая Кастилия - Эмар Густав - Страница 23

• Предыдущая
• 23/51
• Следующая

— Вы испанец? — с горестью воскликнул Монбар.

— Да. Простите, но я вынужден рассказать вам о своей жизни, — это необходимо для того, чтобы вы поняли меня до конца. Я буду краток и расскажу только то, что вам необходимо знать… Я никогда не знал ни отца, ни матери.

— Бедный юноша! — прошептал Монбар.

— Я был воспитан дядей, братом моей матери, — продолжал молодой человек. — Этот родственник тщательно опекал меня; он внимательно наблюдал за моим воспитанием и отдал меня во флот.

— И вы сделались превосходным моряком, клянусь вам, несмотря на вашу молодость!

— Я имею честь служить офицером во флоте Его Католического Величества, короля Испании.

— Но каким же образом, позвольте вас спросить…

— Имейте терпение, — перебил Франкер, — ведь я вам сказал, что вы все узнаете.

— Это правда, продолжайте же и простите, что я перебил вас так некстати.

— Около шести месяцев тому назад я находился в Веракрусе, где отдыхал от продолжительного путешествия в Европу. Однажды дядя позвал меня, говоря, что хочет открыть мне нечто важное. Я явился по его приказанию. При разговоре присутствовал только его сын. Тут я услышал страшную историю моей фамилии.

Молодой человек остановился; рыдание вырвалось из его груди, он опустил голову на руки и заплакал. Монбар невольно проникся жалостью к этому юноше, горесть которого тронула его, быть может, несколько больше, чем он желал бы.

Наконец после нескольких минут, печальное безмолвие которых нарушалось только подавляемыми всхлипываниями Франкера, тот вдруг поднял голову и, устремив на флибустьера глаза, горевшие лихорадкой, с выражением смертельной ненависти и гнева сказал:

— К чему продолжать эту страшную историю? Разве вы не знаете ее так же хорошо, как и я? Вы обольститель моей матери, которая умерла от отчаяния, проклиная вас! Вы — низкий убийца моего отца!

При этом страшном, ужасном обвинении Монбар вдруг вскочил, как будто змея ужалила его в сердце, лицо его покрылось смертельной бледностью, кровавая пелена застелила глаза, рев хищного зверя сорвался с его яростно сжатых губ. Как тигр прыгнул он на молодого человека и с силой, удвоившейся от гнева, опрокинул его на пол. Став коленом на его грудь, он левой рукой сжал горло своего врага, а правой со свирепым хохотом занес кинжал над его головой.

— Ты умрешь, злодей! — вскричал он хриплым голосом.

Молодой человек, удивленный этим внезапным нападением, которого он вовсе не ожидал, не старался избавиться от сильной руки, державшей его. Он понял, что все его усилия будут бесполезны. С невыразимым презрением и насмешкой устремил он свой взгляд на врага, презрительная Улыбка скривила его губы, побледневшие от волнения; твердым голосом он трижды бросил Монбару в лицо одно только слово:

— Злодей! Злодей! Злодей!

Несчастный молодой человек должен был погибнуть. Зловещий блеск стали ослепил его глаза; ничто уже не могло бы его спасти. Вдруг тонкая и нежная рука, рука женщины, схватила Монбара за руку, и нежный голос вскричал с мольбой и горестью:

— Неужели Монбар убьет ребенка, беззащитно лежащего у его ног?!

Флибустьер обернулся, не снимая, однако, колена с груди врага. Возле него стояла хозяйка гостиницы, бледная, дрожащая, испуганная, как статуя Горести, прекрасная в своих слезах, как древняя Ниобея10, и смотрела на него с таким выражением мольбы, нежности и покорности, которого не сумел бы передать ни один живописец. Флибустьер потупил глаза под полным магнетической силы взглядом этой женщины.

— О-о! — прошептал он тихим прерывистым голосом.

Как бы подчиняясь неведомой силе, он медленно приподнялся, заткнул кинжал за пояс, отступил на два шага, чтобы дать своему врагу возможность приподняться, и, скрестив на широкой груди руки, высоко подняв голову, нахмурив брови, с мрачным взором, с влажным от выступившего пота лбом, молча ждал — спокойно и с достоинством, как отдыхающий лев.

Почувствовав себя свободным, молодой человек вскочил и в одну секунду очутился на ногах; однако, подчиняясь величественному виду этой женщины, он остался неподвижен и лишь дрожал от гнева, но не делал ни малейшего движения, чтобы обнажить свою шпагу или выхватить кинжал.

Женщина, так кстати вмешавшаяся и предотвратившая готовое вот-вот свершиться убийство, с минуту рассматривала обоих с чрезвычайным вниманием, потом, сделав два шага вперед, стала между ними, как бы желая помешать новой схватке.

— Милостивый государь, — обратилась она к Монбару, — ваша безумная ярость чуть не заставила вас совершить ужасное преступление.

— Это правда, — ответил флибустьер с кротостью, которая изумила его врага, — и мне пришлось бы сожалеть об этом вечно, поэтому я благодарю вас за ваше вмешательство.

— После вы будете благодарить меня еще больше, — сказала женщина тихим, едва внятным голосом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Пока ничего, — ответила она. — Милостивый государь, — обратилась она к молодому человеку, — оскорбления гораздо больше бесславят того, кто их произносит, чем того, к кому они обращены. Вместо того чтобы увлекаться гневом, который вы считаете справедливым, продолжайте спокойно, тоном, достойным вас и того, кто вас слушает, начатый вами рассказ, и тогда, быть может, эта таинственная история разъяснится и вы узнаете, что вы не жертва, а орудие чужой ненависти.

Слова эти, произнесенные очень сдержанно, заставили молодого человека призадуматься, тем более что в этот же день его родственник уже говорил ему то же самое. Однако он был страшно уязвлен полученным им уроком; он чувствовал жестокое унижение и старался удовлетворить свою гордость.

— Милостивая государыня, — ответил он с необыкновенной вежливостью, однако с чуть приметным оттенком насмешки, — по милости вашего великодушного вмешательства этот человек не убил меня; следовательно, я обязан вам жизнью. Смиренно благодарю вас — не потому, что я дорожу жизнью, но потому, что задача, возложенная на меня, мной не выполнена: моя мать и мой отец еще не отомщены. Однако услуга, за которую я буду вам признателен вечно, не дает вам права, я полагаю, вмешиваться в дела, которые, позвольте вам заметить, касаются меня одного.

Холодная, презрительная улыбка сжала губы трактирщицы.

— Откуда вы знаете? — сказала она. — Взгляните на этого человека, как вы его называете, — он меня узнал, я в этом убеждена, и право, которое вы у меня оспариваете, он признает и считает вполне законным.

— Это правда, хотя прошло немало долгих и печальных лет после нашей последней встречи, — ответил Монбар. — Я узнал вас и убежден, что ваше вмешательство правильно и необходимо.

— Пусть так, я не стану оспаривать этого, — холодно ответил молодой человек, — да и что мне за дело, сохранится или нет эта тайна. Конечно, по долгу вежливости, остатки которой я еще сохранил по отношению к этому человеку, мне не хотелось бы разглашать его бесчестье, но вы требуете — и я буду говорить.

— Да, говорите, и, как сказала сейчас сеньора, мы, может быть, узнаем, на кого должно пасть бесчестье, о котором вы заявляете так уверенно.

— Когда ваш мнимый дядя кончил свой страшный рассказ, — продолжала трактирщица, — что приказал он вам сделать?

— Мнимый, сеньора?! — запальчиво вскричал молодой человек.

— Да-да, мнимый, по крайней мере до окончательного установления обратного.

— Но каким образом можете вы знать эту историю, когда я ни разу ни словом не обмолвился о ней?

— Только что я подслушивала вас за дверью.

— О! Но это шпионство…

— Оно спасло вам жизнь.

Он опустил голову; в очередной раз он был побежден и признавал бесполезность дальнейшей борьбы.

— Как я вам уже сказал, я был офицером испанского флота, — продолжал Франкер свой рассказ. — По приказанию дяди я подал в отставку и в качестве матроса нанялся на флибустьерский корабль.

Монбар вздрогнул.

— С какой целью? — тихо спросил он.

• Предыдущая
• 23/51
• Следующая