Мексиканские ночи - Эмар Густав - Страница 17

• Предыдущая
• 17/86
• Следующая

Доминик шел медленно, всячески оберегая раненого от резких толчков и, несмотря на горячее желание как можно скорее попасть на ранчо, не понукал лошадь. Дорога была ухабистой, трудно проходимой, и он не хотел рисковать.

Поэтому радости молодого человека не было предела, когда, приблизившись к ранчо, он увидел, что кто-то бежит ему навстречу.

— Эй! — крикнул Доминик. — Идите же скорее! Я вас заждался!

— Что это значит, Доминик? — спросил Оливье по-французски. — Зачем это вам понадобились?

— Ослепли вы что ли? Не видите разве, что я везу раненого?

— Раненого! — вскричал Оливье, сразу очутившись рядом с молодым человеком. — О каком еще раненом вы говорите?

О том, которого я хорошо ли, плохо ли привез на своем коне и которого с великим удовольствием увидел бы в хорошей постели, что ему крайне необходимо. Ведь он чудом остался жив!

Оливье молча поднял сарапе, наброшенное на лицо раненого, и долго на него смотрел с выражением ужаса, скорби, гнева и досады.

Мертвенная бледность покрыла лицо Оливье, дрожь пробежала по телу, глаза, устремленные на раненого, метали молнии.

— О! — сдавленным голосом произнес Оливье. — Этот человек жив! Я не мог ошибиться. Это он! Он!

Доминик, недоумевая, смотрел на Оливье, не зная, что и думать.

Потом с гневом произнес:

— Что все это значит? Я спасаю человека. Бог знает, с какими трудностями привожу его сюда, а меня вот как встречают!

— Радуйся, — с горечью сказал Оливье, — ты совершил доброе дело, с чем тебя и поздравляю. Скоро ты увидишь плоды своих забот.

— Ничего не понимаю! — вскричал молодой человек.

— Зачем тебе понимать, бедный мальчик! — Оливье пожал плечами. — Ты поступил по велению сердца без всяких раздумий. Мне не в чем тебя упрекнуть. И я не стану ничего объяснять.

— Вы должны объяснить!

— Ты знаешь этого человека?

— Откуда я могу его знать?

— А раз не знаешь, зачем привез на ранчо, никого не предупредив?

— Все очень просто. Я возвращался из Чолулы, когда нашел его умирающим на дороге. Разве не должен был я из человеколюбия оказать ему помощь? Ведь он — христианин!

— Да, да, — с иронией ответил Оливье, — ты поступил благородно. — И уже совсем другим тоном добавил: — Это краснокожие, среди которых ты жил, научили тебя милосердию? — И, не дав Доминику слова сказать, произнес: — Ты совершил недоброе дело, но хватит об этом: что сделано, то сделано. Лопес проводит его в подземелье, и о нем позаботятся. Иди, Лопес, не теряй времени, а я поговорю с Домиником.

Доминик между тем уже раскаивался в том, что так легко поддался жалости и спас совершенно незнакомого ему человека.

После ухода Лопеса Оливье долго молчал, погруженный в свои думы, потом наконец сказал:

— Ты говорил с ним?

— Так, урывками.

— И что он тебе сказал?

— Сказал, что стал жертвой нападения.

— Больше ничего?

— Почти ничего.

— Назвал он тебе свое имя?

— Я не спрашивал.

— Но он должен был себя назвать.

— Пожалуй, да. Он еще сказал, что недавно прибыл в Веракрус, откуда и ехал в Мексику, и по дороге на него напали разбойники.

— А кто он, этого от тоже не говорил?

— Нет, ни слова.

— Выслушай же меня, Доминик, и не сердись за то, что я скажу.

— От вас, господин Оливье, я готов выслушать все что угодно.

— Помнишь, как мы познакомились?

— Помню, хотя был тогда совсем ребенком, несчастным и больным, умирал с голоду на улицах Мексики. Вы сжалились надо мной, одели и накормили. Потом обучили грамоте.

— Дальше, дальше.

— Вы отыскали моих родителей, точнее, людей, меня воспитавших.

— Дальше?

— Что было дальше, вы знаете не хуже меня, господин Оливье.

— Возможно, но я хочу, чтобы ты все это сейчас повторил.

— Как вам будет угодно. Однажды вы пришли на ранчо и увели меня в Сонору и Техас, где мы охотились на бизонов. А через два или три года благодаря вам меня усыновило племя команчей. Вы приказали мне жить в прериях и вести жизнь охотника, пока не заберете снова к себе.

— Память у тебя, я смотрю, хорошая, — заметил Оливье. — Продолжай!

— Я остался жить с индейцами, охотился. Полгода назад вы приехали на берег Рио-Джила, где я тогда находился, и велели, мне следовать за вами. Я повиновался беспрекословно. Разве я не принадлежу вам душой и телом?

— И сейчас тоже?

— Разумеется! Вы мой единственный друг!

— Благодарю. Ты будешь мне и впредь повиноваться?

— Не колеблясь, клянусь!

— Это я и хотел узнать. А теперь слушай меня внимательно. Человек, которому ты по глупости помог, именно по глупости, прости меня за это слово, солгал тебе — все от начала до конца. Он пробыл в Мексике не несколько дней, а почти восемь месяцев. Живет в Пуэбло, был осужден на смерть теми, кто имел на это право и кого он хорошо знал. Ему вручили шпагу и дали возможность защищаться, он пал в честном бою. Никто его не грабил, потому что он имел дело не с разбойниками, а с честными людьми.

— О! — воскликнул молодой человек. — Это меняет дело.

— А теперь скажи, связал ты себя с ним каким-нибудь обещанием?

— Что вы имеете в виду?

— Этот человек просил тебя о помощи, не правда ли?

— Да, господин Оливье!

— Что ты ему ответил?

— Обещал помочь. Я не мог поступить иначе, учитывая его состояние.

— Чем помочь? Вылечить?

— Ну да?

— Больше ничего?

— Нет!

— Значит, если он выздоровеет, в чем я очень сомневаюсь, ты ничем не будешь с ним связан?

— Ничем, господин Оливье!

— Ну, тогда полбеды.

— Я вас совершенно не понимаю!

— Радуйся, Доминик, потому что его вряд ли удастся спасти.

— Чему же тут радоваться?

— Человек этот — твой заклятый враг.

— Враг? — не веря своим ушам вскричал молодой человек. — Но мы не знаем друг друга!

— Это ты так думаешь, мой бедный друг, но верь мне, я говорю тебе правду.

— Это странно.

— Да, странно, и тем не менее это так.

— Что же делать?

— Предоставь действовать мне. Я приехал сегодня на ранчо сообщить тебе, что твой заклятый враг мертв. Но, может быть, что Бог ни делает, все к лучшему. Пути господни неисповедимы.

• Предыдущая
• 17/86
• Следующая