Масорка - Эмар Густав - Страница 11

• Предыдущая
• 11/53
• Следующая

Росас хотел бы одновременно стать лицом ко всем своим врагам, обступавшим его со всех сторон, но повсюду оказывался слабее их — он рассчитывал исключительно на свою смелость и наглость.

В последних числах марта генерал Ла Мадрид был послан Росасом для усмирения восставших против него провинций. Имея малый отряд, бывший соратник Кироги, несмотря на свое личное мужество, не мог ничего сделать и не решался проникнуть в глубь этих провинций, а потому остановился в Кордове, чтобы набрать сколько-нибудь солдат.

Росас, чтобы оказать помощь Эчагу и Орибе, находившимся в провинции Энтре-Риос, прибегнул к столь крайнему средству, что вывел из терпения даже самых невозмутимых и безучастных обитателей провинции, не говоря уже о жителях города Буэнос-Айреса. Он издал указ согласно которому и в марте, и в апреле призывались на военную службу все граждане без исключения: люди всех возрастов, всех сословий, всех профессий, которые не были известны за ярых федералистов. Им предоставлялся выбор: или немедленно отправляться рядовым в боевую армию, или уплатить деньгами стоимость десяти, двенадцати и даже сорока залогов, при этом оставаясь в тюрьме или в казармах до полной выплаты всей суммы.

Столь отвратительное вступление к террору, готовившемуся с одной стороны, и все возрастающий энтузиазм и патриотическое движение, волнующее умы всей образованной молодежи, да громкая пропаганда монтевидеоской печати с другой стороны, — все это вызвало эмиграцию среди наиболее выдающихся по общественному положению, состоянию и родовитости граждан, тем самым предоставило прибрежье Буэнос-Айреса кровавой расправе кинжалов Масорки.

Итак, противостоять генералу Лавалю, победившему в двух сражениях, Росас мог лишь жалкими остатками армии, загнанной в Парану.

Для усмирения провинций у Росаса не было никого кроме генерала Ла Мадрида при известном уже читателю положении. На всю провинцию Буэнос-Айрес Росас имел при себе лишь своего брата Пруденсио, Гранаду, Гонсалеса и Рами-реса во главе слабых отрядов распущенных, недисциплинированных солдат.

Чтобы держать в страхе город, у диктатора не было ничего, кроме Масорки.

Еще большие напасти грозили Росасу в тот момент, о котором идет речь в нашем повествовании.

Генерал Ривера, возгордясь своей победой под Каганхой, тратил время на то, что переходил со своим отрядом из одного конца республики в другой, совершенно не помышляя о том, как воспользоваться плодами своей победы на вражеской территории. Но быть может, кое-какая мелочность характера мешала действовать единодушно двум генералам, одержавшим победу. А между тем народное восстание на востоке республики являлось уже несомненным фактом. Все граждане республики сознавали необходимость решительно действовать против Росаса. Со дня на день могли начаться дружные военные действия, и сам Росас прекрасно сознавал это.

В конце концов, перед Ресторадором вставала еще власть Франции.

Когда генерал Ривера стал президентом восточной республики, он заключил союз с французскими властями в Ла-Плате чтобы совместно противодействовать общему врагу-

До этого момента в действиях против Росаса не было ничего подлого и бесчестного, но теперь щепетильность аргентинских эмигрантов была немного возмущена этим французским вопросом: наиболее умеренные из них считали долгом сохранять нейтралитет во внешнеполитическом вопросе, разбиравшемся правительством их страны, каково бы ни было внутреннее правление их государства, — другие же, ярые националисты, возмущались нахальством чужестранцев. Однако настойчивые уверения правительства и уполномоченных агентов Франции в Ла-Плате убедили эмигрантов в том, что французы не хотели ни оскорблять национальное достоинство аргентинцев, ни посягать на их священные права, что они желали лишь принудить деспота уважать общечеловеческие, всем миром признанные права. Тогда образовалась настоящая дружба и прочный союз между французскими властями и эмигрантами.

С этого времени все стали дружно действовать против Росаса, казалось, общие усилия должны были увенчаться полным успехом, но, к несчастью, как раз в этот момент французская политика начинала испытывать некоторые колебания, внушавшие известные опасения.

Господин Роже был заменен господином Бюше де Мартиньи, а контр-адмирал Леблан — контр-адмиралом Дюпотэ.

По приказанию этого последнего часть блокады на территории Буэнос-Айреса была снята, вследствие чего во время командования адмирала Дюпотэ стали вкрадываться первые проблески недоверия к союзникам.

В феврале 1840 года состоялось свидание на судне ее королевского величества, королевы Великобритании «Актеон» сэра Уолтера Спринга, дона Фелипе Араны и французского контр-адмирала. Свидание это дало повод к сильному подозрению. Однако, господин Бюше де Мартиньи, которому поручены были дипломатические переговоры с Росасом, несмотря на то, что не имел полномочий отклонить ультиматум своего предшественника господина Роже, сумел так ловко уладить это дело, что месяц спустя после свидания на «Актеоне» он решительно отверг все смелые или вернее, почти наглые предложения презренного диктатора Буэнос-Айреса.

Лишь адмирал де Мартиньи умел в то время упорно отстаивать права и интересы своей страны, хотя правительство оказывало ему столь слабую поддержку; он один ратовал всеми силами с поистине удивительной энергией и воодушевлением за дело своих союзников против Росаса.

Таково было критическое положение диктатора, власть которого, по-видимому, с каждым днем близилась к своему закату. Только время от времени ему приходилось слышать какие-нибудь банальные утешения от сэра Уолтера Спринга.

Но Англия, несмотря на давнюю симпатию своего представителя к личности Росаса, все же не могла отказать Франции в праве продолжать поддерживать блокаду в Ла-Плате, хотя английская торговля от этого в известной степени страдала.

Только счастливый случай мог спасти Росаса и вывести его из столь ужасного положения, так как логическим путем оно должно было неминуемо окончиться его гибелью.

Таково было положение диктатора в ту ночь, когда произошли вышеописанные нами события.

В ту же ночь четвертого мая 1840 года мы вводим нашего читателя в одно из зданий на улице Ресторадора.

В передней, совершенно темной, спали, растянувшись на полу и закутавшись в свои пончо, двое гаучо и восемь человек индейцев из пампы, вооруженные tercerolas — особым видом коротких карабинов, и саблями. Люди эти оставлены были здесь охранять дом, точно сторожевые псы.

На плитах, которыми был вымощен огромный квадратный двор, не имевший ни одного фонаря, играли узкие струйки света, вырывавшегося из щели не плотно притворенной двери, ведущей в комнату, посередине которой стоял большой стол, а на нем всего один подсвечник с огарком сальной свечи. Вокруг стола стояло несколько простых стульев, на трех из них скорее валялись, чем сидели, трое мужчин с большими длинными усами, в плащах-пончо, накинутых на плечи, все трое с саблями.

Все они обладали какими-то особенно отталкивающими физиономиями и неприятным взглядом лукавых глаз: они носили на себе тот своеобразный отпечаток, свойственный исключительно агентам тайной полиции и сыщикам Лондона и Парижа, весь свой век озабоченным выслеживанием разных мерзавцев, которых ожидает каторга.

Из передней, если повернуть направо, вы попадали в узкий, проделанный в стене ход, из которого одна дверь вела направо, другая находилась в самом конце прохода, а третья вела налево.

За этой дверью была комната, не имевшая сообщения ни с какой другой; здесь сидел человек, весь одетый в черное и, казалось, погруженный в глубокое раздумье. Дверь в конце коридора вела в узкую темную кухню, а дверь направо — в приемную, смежную с довольно большим залом, в котором виднелся квадратный стол, покрытый ярко-красным сукном, несколько стульев вдоль стен, полная montura12, брошенная в угол, и еще кое-какие предметы, которые нам вскоре придется описывать подробно, составляли обстановку этой комнаты. Она имела два окна с жалюзи, выходившие на улицу, слева к ней примыкала спальня и затем еще несколько комнат. В одной из этих комнат, освещенной, как и все остальные, несколькими сальными свечами, спала какая-то женщина, в одежде: ее тесно стянутое платье мешало ей дышать, но, очевидно, усталость брала свое. В комнате с квадратным столом у стола сидело четверо мужчин: один из них довольно полный, казался на вид человеком лет сорока восьми; его пухлые румяные щеки, сжатые губы, высокий, но узкий сдавленный лоб, маленькие глаза, прикрытые тяжелыми веками, и темные, густые сросшиеся брови делали его наружность отнюдь не привлекательной. На нем были очень широкие брюки из черного сукна, куртка цвета коринфского винограда и черный галстук, обхватывавший всего один раз его шею, а на голове у него была широкополая соломенная шляпа, которая, в случае надобности, могла бы совершенно скрыть его черты, но в данный момент она была откинута далеко на затылок.

• Предыдущая
• 11/53
• Следующая