Лесник - Эмар Густав - Страница 27

• Предыдущая
• 27/50
• Следующая

— Не забуду вашего совета; доброй ночи и еще раз благодарю.

Хозяин и гость пожали друг другу руки, и дон Хесус вышел, предшествуемый мажордомом.

— Черт бы его побрал! — вскричал Мигель, запирая дверь на замок и на задвижку. — Я думал, он останется тут до утра. Наконец-то мы от него избавились!

— Признаться, я рад, что он убрался, — ответил дон Фернандо, — он уже начал сильно действовать мне на нервы! Сам не знаю отчего, но мне все время кажется, что любезность его притворная и он скрывает какой-то тайный замысел, которого я не угадываю.

— Говоря по правде, у этого человека физиономия настоящего мошенника.

— Не правда ли?

— Он как две капли воды похож на изображение Иуды Искариота, которое я где-то видел в детстве. Но что за беда! Мы примем меры предосторожности.

— Осторожность никогда не помешает, — заметил дон Фернандо, положив обнаженную шпагу у своего изголовья и пистолеты под подушку.

— Теперь, ваше сиятельство, мы осмотрим комнату.

— Хорошо.

Они взяли в руки по свече и осмотрели всю комнату, приподнимая ковры и простукивая стены. Ничего подозрительного они не нашли.

— Я думаю, мы можем спать спокойно — сказал молодой человек.

— И я думаю так же… Кстати, ваше сиятельство, знаете ли, наем этого дома — замечательная идея, которую вы осуществили преискусно!

— Да, хитрая лисица этот старик, но коса нашла на камень! Мы не могли найти более удобного убежища.

— Сущая находка… Но неужели мы дадим повесить этим собакам-испанцам наших бедных товарищей?

— Ей-Богу, не дадим, если только можно помешать этому! Ведь они и попались из-за нас, думая оказать нам помощь.

— Правда, но через два дня мы будем в Панаме. И хитры же будут испанцы, если мы не высвободим из их когтей наших братьев!

— Что ты думаешь о капитане, дружище Мигель?

— Премилый господин, — ответил буканьер с усмешкой, — но если, как надеюсь, я когда-нибудь ступлю ногой на его корвет, уж покажу же я ему, на что способны грабители, которых он так презирает!

— Это удовольствие я доставлю тебе очень скоро.

— В самом деле, ваше сиятельство? — вскричал Мигель весело.

— Даю тебе слово… но тс-с! Не говори так громко, а то еще, пожалуй, кто услышит.

— Ну вот еще! Все спят.

— И мы отлично сделаем, если последуем этому примеру. Спокойной ночи, Мигель.

— Спокойной ночи, граф.

— Постой, возьми этот напиток и выпей его, если хочешь.

— А вы разве не желаете?

— Нет, я не чувствую жажды.

— А у меня так постоянная жажда. Доброй ночи, ваше сиятельство, я оставлю дверь в туалетную открытой.

— Разумеется, нельзя знать, что может случиться.

Молодой человек лег. Мигель потушил свечи и вышел из комнаты.

Комната теперь освещалась лишь мерцающим светом ночника.

Еще некоторое время Мигель ворочался в кровати, после чего в туалетной воцарилась тишина. Спустя пятнадцать минут дон Фернандо услышал, что товарищ его храпит, словно труба органа, — буканьер спал мертвым сном.

Дон Фернандо не спал; напротив, никогда он небывал менее расположен ко сну, чем в настоящее время. Он лежал, закрыв глаза, чтобы, не видя внешних предметов, лучше сосредоточиться. В этом положении он бредил наяву самыми очаровательными сновидениями и убаюкивал себя соблазнительнейшими фантазиями.

В воображении его медленно воссоздавались различные происшествия во время ужина — до того ничтожные, что никто, кроме него, не обратил на них внимания; это взаимное понимание, установившееся между ним и девушкой, немой разговор двух сердец, которые за несколько часов до того обоюдно не знали даже, что существуют, а тут вдруг одним взглядом или улыбкой стали друг друга понимать, эта глубокая любовь, горячая, как электрическая искра, попавшая из глаз в сердце, чтобы воспламенить его тем огнем, что таится в самом сокровенном его уголке, этот союз, так чистосердечно и откровенно заключенный на глазах у всех, — все это, соединяясь в возбужденном мозгу молодого человека, совершенно путало его мысли и рисовало ему, как через призму, картины счастья и невыразимых наслаждений.

Как же все случилось? Он этого не знал, да и не пытался понять. Он довольствовался убеждением, что нельзя быть более уверенным в любви женщины, чем он был уверен относительно доньи Флоры, но если бы он доверил кому-нибудь свою тайну и был спрошен, на чем основывалась эта уверенность, то не только не объяснил бы ее, но и не сумел бы сказать, откуда она взялась.

Он чувствовал, что с любовью растет и обилие его мыслей: цель, которую он себе поставил, показалась ему достойной презрения в сравнении с той, которую открывала ему вспыхнувшая страсть, и перед ним понемногу раскрывалось лучезарное будущее.

Но ночные часы шли, и усталость брала свое, молодой человек чувствовал, что его веки начинают тяжелеть, мысли становятся менее ясными и исчезают, прежде чем он успевал бы логически их связать. Он перешел в такое состояние, которое нельзя назвать бдением, хотя это еще не сон; он уже готов был окончательно уснуть.

Но вдруг среди оцепенения, в котором находился, он внезапно вздрогнул, привстал, открыл глаза и осмотрелся.

Комната была погружена в почти совершенный мрак, ночник потух, а луч месяца, скользивший через стекло, отражался на паркете белой полосой голубоватого оттенка.

Молодому человеку послышался звук, точно где-то сильно щелкнула пружина.

Напрасно он старался проникнуть взглядом в темноту — ничего не было видно; насторожив слух, он слышал одно только храпение своего товарища.

— Я ошибся, — пробормотал он, — однако мне так явственно послышалось…

Он протянул руку к изголовью, взял пистолет и, схватив в другую руку шпагу, мгновенно прыгнул на середину комнаты.

Но в ту же секунду, хотя ничего не видел и не слышал, он был мгновенно схвачен за руки и за ноги и после отчаянного сопротивления повален на пол, обезоружен и лишен возможности пошевелиться.

— Измена! — закричал он хриплым голосом. — На помощь, Мигель! Измена, брат!

— К чему звать того, кто не может ответить? — произнес ему на ухо тихий мелодичный голос. — Ваш товарищ не проснется.

— А это мы еще посмотрим! — отвечал он, начав кричать с новой яростью.

— Вам не хотят зла, — возразил голос, невольно заставивший его дрожать, так как он казался ему знакомым, — вы в нашей власти, и ничего не было бы легче, как перерезать вам горло, если бы мы имели это намерение.

— Это правда, — пробормотал он, уступая этим доводам, — будь проклят дьявол, который меня сюда занес!

Звонкий смех был ему ответом.

— Смейтесь, смейтесь, — сказал он угрюмо, — сила на вашей стороне.

— Признали, наконец!

— Я думаю, черт возьми: ваши пальцы и ногти впиваются мне в тело!

— Гастон, — тихо продолжал голос, — дайте слово дворянина, что не будете стараться узнать, кто мы, и бросите бесполезное сопротивление, тогда вас тотчас же освободят.

— Зачем называете вы меня тем именем, которое я и сам позабыл? — возразил он с гневом.

— Потому что это ваше имя. Так согласны вы на условие, которое от вас требуют?

— Поневоле придется согласиться.

— Дайте слово.

— Клянусь честью дворянина.

— Вставайте, — произнес тихий голос.

Дон Фернандо не заставил повторять приглашения и в один миг уже был на ногах.

Ощупью подошел он к кровати, взял платье, лежавшее на стуле, и оделся.

В комнате по-прежнему царила полная тишина.

— Теперь, когда вы оделись, — продолжал тот же голос, — ложитесь на кровать и не делайте ни малейшего движения — речь идет о вашей жизни.

— Да кто вы?

— Что вам до этого? Повинуйтесь!

— Не раньше чем узнаю, кто вы, черт побери!

— Друзья.

— Гм! Друзья с очень странным обращением.

— Не судите опрометчиво о том, чего не можете знать.

• Предыдущая
• 27/50
• Следующая