Ниже нуля - Эллис Брет Истон - Страница 3

• Предыдущая
• 3/33
• Следующая

Я ничего не говорю и замечаю, что стены выкрашены очень ярким, почти ядовитым желтым, а при свете флюоресцентных ламп они, кажется, отсвечивают. Джоан Джет и ее Blackhearts в проигрывателе поют «Crimson and Clover». Я смотрю на стены, слушая слова. «Crimson and clover, over and over and over and over...»[8] Вдруг у меня пересыхает во рту, но я не хочу идти к стойке заказывать выпить, потому что там толстая, с печальным лицом японка, и к желтой стене, подозрительно разглядывая каждого, прислонился охранник. Трент по-прежнему удивленно пялится на мой фэтбургер, и еще в соседней кабинке парень в красной рубашке, с длинными спутанными волосами, изображающий, что играет на гитаре и поет, принимается с открытым ртом трясти головой. «Crimson and clover, over and over and over... Crimson and clo-oh-ver...»

Два часа ночи, жарко, мы в «Грани» в уборной, Трент примеряет мои темные очки, а я говорю, что хочу уйти. Трент отвечает: мы скоро пойдем, может, через пару минут. Музыка с танцевальной сцены кажется слишком громкой, и каждый раз, когда начинается новая мелодия, я напрягаюсь. Прислонившись к кирпичной стене, я замечаю, как в темном углу обнимаются два парня. Трент ощущает мое напряжение и говорит:

– Ну что ты хочешь от меня? Дать тебе колесико, а? – Он вытаскивает коробочку «Пез» и оттягивает назад крышку с головой Даффи-дака. Я молча смотрю на коробочку «Пез», потом он убирает ее и вытягивает шею: – Это не Мюриэль?

– Нет, эта девушка черная.

– А... ты прав.

Пауза.

– Это не девушка.

Я удивляюсь, как Трент мог принять черного парня, не страдающего анорексией, за Мюриэль, но потом вижу, что черный парень одет в платье. Я смотрю на Трента и опять говорю ему, что должен идти.

– Да, да, мы все должны идти, – мычит он. – Ты уже это говорил.

Я смотрю себе под ноги, Трент подыскивает, что сказать.

– Ты уж чересчур.

Я продолжаю смотреть на свои ботинки, меня подмывает попросить его дать посмотреть коробочку «Пез».

Трент выдавливает:

– Ну и хер с ним, найди Блер, давай пойдем, давай уходим.

Я не хочу возвращаться в главный зал, но понимаю: надо пройти через него, чтобы выйти наружу. Заметив Дэниела, беседующего с очень красивой загорелой девушкой, одетой в майку без рукавов и черно-белую мини-юбку, я шепчу ему, что мы уходим, а он одаривает меня еще тем взглядом и говорит:

– Хватит нести херню.

В конце концов я дергаю его за руку, говоря, что он пьян, а он отвечает:

– Без шуток.

Поцеловав девушку в щеку, он идет за нами к двери, где стоит Блер, разговаривая с каким-то парнем из «Ю-эс-си».

– Мы уходим? – спрашивает она.

– Да, – отвечаю я, думая, где она была. Выходим в жаркую ночь, Блер спрашивает:

– Ну, хорошо было, да?

Но никто не отвечает, и она опускает глаза.

Трент и Дэниел стоят рядом с БМВ Трента, Трент вынимает из бардачка «клиффз-ноутзовский» дайджест «Когда я умирала»[9] и передает брошюру Блер. Мы прощаемся, проследив за тем, чтобы Дэниел сел в его машину. Трент предлагает одному из нас отвезти Дэниела к себе, но потом соглашается, что везти его к себе, а утром домой – слишком много мороки. Я отвожу Блер к ней на Беверли-Хиллз, она молча теребит трентовскую брошюру и только, пытаясь стереть с руки штамп, произносит:

– Блядь. Ну зачем было штамповать руку черным. Он никогда не сойдет.

Потом она замечает, что за четыре месяца отсутствия я ей ни разу не звонил.

Я говорю: «Прости» и сворачиваю с бульвара Голливуд, слишком сильно освещенного, на Сан-сет, а затем на ее улицу и к ее дому. Мы целуемся, и она, заметив, что я чересчур сильно вцепился в руль, глядя на мои кулаки, говорит:

– У тебя руки красные, – а потом выходит из машины.

Почти все утро и большую часть дня мы ходили по магазинам в Беверли-Хиллз. Моя мать, две мои сестры и я. Большую часть этого времени мать, вероятно, провела в «Ниман-Маркус», а сестры пошли в «Джерри Маньин» и воспользовались счетом нашего отца, чтобы купить кое-что ему и мне, а затем в «МГА», «Кэмп-Беверли-Хиллз» и «Привиледж», чтобы купить кое-что себе. Я большую часть этого времени сижу в баре в «Ла Скала бутик», мне безумно скучно, я курю и пью красное вино. Наконец в своем «мерседесе» подъезжает мать, ставит машину перед входом в «Ла Скала» и ждет меня. Я встаю, оставляю деньги на стойке и, сев в машину, откидываю голову на сиденье.

– Она гуляет с самым здоровым парнем, – говорит одна из моих сестер.

– А где он учится? – спрашивает другая, заинтересовавшись.

– В Гарварде.

– В каком классе?

– В девятом. На год старше ее.

– Я слышала, их дом продается – замечает моя мать.

– Интересно, продается ли парень? – бормочет старшая из сестер, которой, кажется, пятнадцать, они обе хихикают на заднем сиденье.

Мимо проезжает грузовая машина. В ней – коробки с игровыми приставками; сестры распаляются до форменного неистовства.

– Поехали за ними! – командует одна из них.

– Мам, как ты думаешь, если я попрошу отца, он мне купит на Рождество «Галагу»? – спрашивает другая, расчесывая короткие светлые волосы. По-моему, ей тринадцать.

– А что такое «Галага»? – спрашивает мать.

– Приставка, – объясняет одна из них.

– У вас же есть «Атари».

– «Атари» дешевка, – отвечает младшая, передавая щетку старшей, у которой тоже светлые волосы.

– Не знаю, – говорит мать, поправляя темные очки, открывая люк. – Я с ним сегодня ужинаю.

– Обнадеживает, – саркастически замечает старшая сестра.

– Только вот куда мы ее поставим? – спрашивает одна из них.

– Поставим что?

– «Галагу»! «Галагу»! – кричат сестры.

– Я думаю, в комнату Клея.

Я качаю головой.

– Ерунда! Ни в жизнь, – вопит одна из сестер. – «Галага» не может быть в комнате Клея. Он всегда запирает дверь.

– Да, Клей, это меня действительно бесит, – говорит другая; судя по голосу, она и вправду на грани.

– А почему ты запираешь дверь, Клей?

Я молчу.

– Почему ты запираешь дверь, Клей? – снова спрашивает не знаю которая сестра.

Я по-прежнему ничего не говорю. Я обдумываю, не схватить ли мне один из пакетов из «МГА», «Кэмп-Беверли-Хиллз» или коробку с туфлями из «Привиледж» и вышвырнуть в окно.

– Мам, вели ему ответить мне. Почему ты запираешь дверь, Клей?

Я оборачиваюсь.

– Потому что, когда я последний раз оставил дверь открытой, вы украли у меня четверть грамма кокаина. Вот почему.

Сестры замолкают. По радио начинается «Teenage Enema Nurses in Bondage»[10] группы под названием Killer Pussy[11], мать спрашивает, должны ли мы это слушать, сестры просят ее включить погромче, и до конца песни все молчат. Наконец, уже дома, младшая сестра подходит ко мне возле бассейна и говорит:

– Это ерунда. Я сама могу достать себе кокаин.

Психиатр, к которому я хожу те четыре недели, что я дома, молодой и бородатый, ездит на «Мерседесе-4508SL» и имеет дом в Малибу. В темных очках я сижу в его кабинете в Уэствуде, жалюзи закрыты, я курю, иногда, чтобы раздражить его, валяю дурака, иногда плачу. Временами я ору на него, и он орет в ответ. Я рассказываю о своих странных сексуальных фантазиях, и его интерес заметно возрастает. Я беспричинно смеюсь, а потом мне становится дурно. Иногда я ему вру. Он рассказывает мне о любовнице, ремонте дома в Тахуе, я закрываю глаза и, скрипя зубами, закуриваю еще одну сигарету. Иногда я просто встаю и ухожу.

• Предыдущая
• 3/33
• Следующая