Констанция. Книга четвертая - Бенцони Жюльетта - Страница 44

• Предыдущая
• 44/55
• Следующая

— Не злись, Констанция, через все это надо пройти.

— Я понимаю, но ничего не могу с собой поделать, меня все время захлестывает злоба.

— Да не стоит ни на кого злиться.

— А я и не злюсь ни на кого, кроме себя.

— Тем более, не надо злиться на себя, будь терпеливой и спокойной, кроткой и безропотной.

— Король, тебе не кажется, что ты начал говорить, как священник?

— Что ж, может быть, это не худшая роль.

Да нет, король, тебе эта роль совершенно не подходит.

— Беда меняет человека, Констанция, только в горе он выглядит естественным, таким, каким сотворил его Господь. А все остальное время он ведет себя неискренне, он лжет, насмехается над другими, кичится, бахвалится… И только когда ему плохо, когда его скручивает беда, он становится тем, чем есть на самом деле.

— Если тебе верить, Витторио, то я, наверное, все время такая же мерзкая, как и сейчас. Ведь все время я в беде и веду себя, исходя из твоей теории, естественно.

— Нет, дорогая, к тебе это не относится, а ведешь ты себя вполне достойно и не известно, как бы на твоем месте вел себя кто-нибудь иной.

— А кого ты имеешь в виду, Витторио, свою жену?

— Нет, я не могу представить королеву на твоем месте.

— А себя?

— Себя тоже.

— А на своем месте ты можешь кого-нибудь представить? — шептала из-под маски Констанция.

— Хотелось бы представить, — мечтательно произносил король Витторио.

— Кого же? — настойчиво интересовалась Констанция. — Уж не меня ли?

— Тебя, кротко отвечал король.

— Нет уж, дорогой, я бы никогда не стала за тобой ухаживать, поверь, я не лгу.

— Это просто говорит гордыня, которую ты никак не можешь смирить.

— Это я не могу смирить гордыню? А не я ли пришла к тебе сама, помнишь ту ночь? Помнишь, как хлестал дождь?

— Да, это была лучшая ночь в моей жизни.

— А по-моему, это была ужасная ночь. И больше со мной не разговаривай, я прошу, не береди мои раны.

— Хорошо, хорошо, — шептал король, отходя к окну и принимаясь готовить снадобья, перетирать какие-то травы, коренья, всыпать и смешивать сухие порошки.

А Констанция, закрыв глаза, вспоминала горный ручей, вспоминала водопад. Ей грезилась прозрачная ледяная вода, в которой стоят форели, едва заметно шевеля плавниками. Ей нестерпимо хотелось вновь попасть туда, к тому горному ручью, к водопаду, сунуть горячие ноги в ледяные струи воды, ощутить на своем теле мириады обжигающих чистых брызг. Ей казалось, что только воды того ручья могут смыть с нее всю заразу, струпья и гной.Только там она бы могла как в сказке превратиться в прежнюю Констанцию, веселую, беззаботную, здоровую и мечтающую о большой любви.

«Я лежала бы на теплом прогретом камне, опустив руки в воду, смотрела бы, как извиваются водоросли, как стремительно бросается в сторону форель, увидев стрекозу на поверхности воды. И мне былобы хорошо. Зачем я выросла? Почему не погибла тогда, в ту страшную ночь, когда Реньяры штурмовали дом Филиппа? Почему я осталась жива? Неужели для того, чтобы вот так страдать и мучиться? Ведь я не люблю короля Витторио, не люблю и не могу переступить через что-то очень большое. Я не могу любить его всем сердцем и душой, хотя мое тело и жаждет его». — Боже, какая же я несчастная, запутавшаяся женщина!

— Ты что-то сказала, дорогая? — наклонялся к Констанции король.

А Констанция делала вид, что спит, хотя король видел, как подрагивают ее длинные ресницы и он понимал, что Констанция задумалась о чем-то глубоко сокровенном, о том, чем она никогда не поделится с ним, даже если когда-нибудь произойдет чудо, и она полюбит его.

— Констанция, — шептал король, — ты для меня дороже всего на свете, дороже семьи, дороже престола, дороже моего королевства. Ты заменила мне все, ты стала моей жизнью и единственной целью. И тыполюбишь меня, я это знаю, — в каком-то яростном исступлении произносил король Витторию.

Затем он поднимался и начинал нервно расхаживать из угла в угол. Он, как ни напрягался, не мог себя заставить думать о королевстве, о войне, о том, что бросил войска и убежал с поля боя, лишь только узнав, что его возлюбленная заболела и ей угрожает смерть. А ведь война стоила жизни тысячам других людей, войналомала тысячи судеб. А король пожертвовал этими тысячами, решив спасти всего лишь одного единственного человека, одну женщину, причем ту, которая его не любила.

Прошло еще несколько дней. Однажды, на рассвете, у загородного дворца короля Витторио остановилось несколько карет. Из них вышли министры и военачальники. Они были испуганы и суетливы.

Дворецкий распахнув дверь, и министры оказались во дворце.

— Где король?

Дворецкий развел руки в стороны и указал головой наверх.

— Но его величество никого не принимает, он не желает ни с кем встречаться и разговаривать.

— Ох, — тяжело вздохнул министр. — Наш король уже совсем сошел с ума, — зашептал один военачальник другому.

Королева Пьемонта сидела за письменным столом и плакала.

— Как все ужасно! — шептала она. Дверь тихо открылась и к матери подошел сын. Он положил ей руки на плечи.

— Почему ты плачешь, мама, что случилось?

— Сынок, случилось самое ужасное, что только могло быть…

— Что, кто-то умер?

— Нет, война проиграна, французы требуют капитуляции.

Тринадцатилетний Витторио наклонил голову.

— Мама, не стоит плакать, я стану королем и тогда я верну все наши земли, я изгоню французов из Пьемонта, мы будем править вместе с тобой.

— А отец?! — воскликнула королева.

— Он мне после всего — не отец.

— Но он король, сынок, опомнись, что ты говоришь!

— Нет, мама, — слишком сурово и абсолютно не по-детски произнес Витторио, — он уже не король, королем буду я. И это время, поверь, наступит очень скоро.

— Сынок, боже, как это все ужасно! — королева прижала наследника к груди и стала приглаживать взъерошенные волосы. — Сынок, ты сам не знаешь, что говоришь, ведь отец тебя любит.

— Нет, он не любит меня, не любит тебя, он любит только эту женщину, — ребенок тряхнул головой, указывая вверх, туда, где находилась комната Констанции.

— Он даже не вышел к своим министрам, — сказала королева.

— Значит, он не король, — вновь сказал Витторио-младший.

— Нет, сынок, не надо так говорить, твой отец пока еще король. У взрослых свои проблемы и понять их, зачастую, не так просто. Но поверь, твой отец хороший человек, честный.

Я не хочу больше о нем слышать, — Витторио освободился от объятий матери, гордо вскинул голову и пошел в свою спальню.

А королю Пьемонта Витторио было все равно, выиграна война или проиграна, лишился он короны или нет. Он сидел у жарко пылающего камина и пристально глядел в огонь на скачущие языки пламени, пожирающие толстые поленья. В его руках был остро отточенный нож, и он механически, ни о чем не думая, строгал тонкую щепку. За его спиной слуги носили в большую медную ванну, установленную посреди спальни, горячую воду.Констанция лежала на постели с привязанными к спинке кровати руками. На ее лице была маска, а все тело было закутано в густо намазанные куски ткани. Она время от времени открывала глаза и из ее уст слетал стон.

— Скорее! Скорее! — обернувшись, торопил слуг король Витторио, хотя те и так суетились изо всех сил.

Наконец, ванна была полна. Король Витторио поднялся и, взглянув на старого лекаря, отдал распоряжение.

— Засыпайте, доктор.

— Слушаюсь, ваше величество, — поклонился лекарь и, засучив рукава, принялся сыпать в горячую ванну всевозможные порошки и лить какие-то зловонные зелья.

Над ванной сразу же заклубился едкий пар, пахнущий серой.

— Это невыносимо, — прошептала Констанция, судорожно дергаясь на постели.

— Потерпи, скоро тебе станет легче.

— Мне никогда не станет легче! — выкрикнула Констанция, дергая связанными руками.

Король пощупал воду и подошел к постели больной. Констанция вновь открыла глаза и воскликнула:

• Предыдущая
• 44/55
• Следующая