Катрин и хранитель сокровищ - Бенцони Жюльетта - Страница 16
- Предыдущая
- 16/97
- Следующая
Он сел и, схватив руку Катрин, поцеловал ее. Она попыталась оттолкнуть его, но он держал ее крепко.
— Нет, ты так легко не убежишь! Уж это, по крайней мере, твой долг. Когда же ты успокоишься и станешь законопослушной горожанкой, моя дорогая? Первый раз, когда я тебя видел, ты подняла скандал прямо посреди религиозной процессии. В следующий раз ты без приглашения ворвалась в мою комнату, чтобы выкрасть узников у меня из-под носа… А теперь налево и направо молотишь своей дубинкой! Не думаешь ли ты, что после всего этого ты мне кое-чем обязана?
— Я признаю это, монсеньор, но не знаю, как это уладить…
— Скажи мне правду. Почему ты убежала и спряталась в деревне? Когда мы расстались в Аррасе, я думал, что все между нами улажено… что в будущем мы придем к взаимопониманию… и что ты перестанешь быть упрямой.
Катрин осторожно убрала свою руку и встала, спрятав руки за спиной.
— Я тоже так думала, монсеньор. Но потом я поняла, что мы с вами в действительности по — разному смотрим на мир. Есть условие… соглашения, которое ваше высочество заключили с моим мужем.
Филипп тоже встал, но не успел он выпрямиться, как колени его подогнулись, и он был вынужден прислониться к плечу Катрин, ища опоры.
— Я бы предпочел продолжить этот разговор сидя, сказал он, слабо улыбаясь. — Если ты не возражаешь, конечно. Позволь мне опереться на твою руку и давай пойдем сядем где — нибудь в тихом уголке. Нет, не в твоем саду. Я вовсе не хочу, чтобы меня здесь нашли. Но если ты не против, проводи меня до зарослей, где я оставил свою лошадь…
Медленно и осторожно проделали они путь до избранного Филиппом места. Катрин была слишком озабочена исправлением содеянного, чтобы заметить, что силы герцога прибывали с каждым сделанным им шагом и что он больше не нуждался в ее поддержке. Но он продолжал опираться на ее руку так же тяжело, как и прежде, только для того, чтобы лучше насладиться запахом ее волос. Когда они достигли места, где тихо стояли привязанные лошади, он уселся на траву и усадил Катрин рядом с собою. Деревья закрывали небо, стволы окружали их плотной стеной, почти как стены дома… Ветра не было, и ночь была такой же теплой, как летом, только немного темнее. Лицо и шея Катрин белели в темноте бледным пятном, которым жадно наслаждались глаза принца. Он все еще сжимал ее руку в своей, но, чувствуя ее беспокойство с присущим ему необыкновенным умением понять реакцию женщины, он постарался не волновать ее.
— Давай теперь поговорим, — сказал он мягко, — и выясним все, что касается нас. Мы совершенно одни. Здесь нет никого, чтобы пошпионить за нами. Ни дворцового этикета, ни протокола, что могло быть препятствием между нами. Сейчас мы не герцог и его подданная, а мужчина и женщина. Я Филипп, а ты Катрин. Теперь скажи мне откровенно, что ты имеешь против меня?
В этот момент Катрин поняла, что ей нечего сказать.
Вит так всегда: неделями копишь недовольство, а когда нужно объясниться, то на ум не приходит ни один разумный довод. Разве можно сердиться на мужчину, который говорит так ласково и так старается уменьшить дистанцию между ними! Поскольку она все еще молчала, Филипп снова обратился к ней:
— Значит, моя любовь оскорбляет тебя? Или я вызываю в тебе отвращение?
— Нет, — сказала она. — Не сомневаюсь, что я была бы благодарна за ваше внимание, если бы чувствовала, что у меня есть выбор. С тех пор как я услышала, что должна выйти замуж за Гарэна де Брази, я поняла, что мне также придется…
Она сделала паузу, не смея продолжать. И вновь герцог с улыбкой пришел ей на помощь:
— Спать со мной? Могу ли я напомнить, что ты уже однажды провела целую ночь в моей постели… безо всякого вреда для себя?
— Это правда, монсеньор, и я должна признать, что была немного озадачена этим.
— На самом деле в этом нет ничего странного. Я просто проверял в тот вечер твою, скажем, лояльность как верного вассала. Ты послушалась. Но я заслуживал бы презрения, если бы воспользовался обстоятельствами, твоей беспомощностью. Если я и кажусь тебе грубым, то только потому, что я ревновал. Но, моя радость, ты должна знать, что я никогда не буду тебя принуждать. Я хочу, чтобы ты выбрала меня по своей собственной воле.
Он наклонился к ней ближе, и его теплое дыхание ласкало ее затылок. Его голос из темноты излучал такое живое тепло и соблазн, какого Катрин никогда не ощущала в нем прежде. Он звучал совершенно искренне, и Катрин было трудно стряхнуть очарование этого ласкового шепота в мягкой темноте. Она попыталась избавиться от его чар, возбудив в себе старую неприязнь к нему.
— Но что с этим… соглашением между вами и Гарэном?
— Какое соглашение? — спросил Филипп с оттенком надменности. — Ты уже второй раз упоминаешь о нем. Я не заключал никаких соглашений с Гарэном де Брази.
Как плохо ты думаешь о нас обоих! Я просто приказал одному из моих верных слуг жениться на восхитительно прекрасной девушке, за которой я надеялся когда-нибудь поухаживать, но я не делился с ним своими надеждами, в этом ты можешь быть уверена. Да, я приказал ему жениться на тебе. И как верный подданный, коим он и является, он беспрекословно подчинился. Вот и вся история! Было ли преступлением с моей стороны желать видеть тебя богатой, знатной, ведущей тот образ жизни, которого ты заслуживаешь?
Катрин покачала головой. Она дрожала, и Филипп под предлогом того, что ей, должно быть, холодно, осмелился обнять ее за плечи. Как только она почувствовала на себе его руку, ее гнев утих; задумчиво вглядываясь в темноту, она шептала:
— Верный подданный, конечно… нерушимая верность. Может быть, вы и не требовали от него никаких обещаний, монсеньор, но позвольте вас уверить в том, что он, скорее всего, угадал ваши тайные желания. Наверное, когда вы сделали меня его женой, монсеньор, вы полагали, что он воспользуется своими супружескими правами? А он пренебрег ими. Он наотрез отказался даже прикоснуться ко мне.
— А ты просила его?
Катрин повернулась к нему, пытаясь различить в темноте его лицо. Когда она вновь заговорила, ее голос звучал вызывающе.
— Однажды вечером я предлагала ему себя таким образом, что ни один мужчина не смог бы отвергнуть меня. И он уже был готов уступить, но вдруг сказал, что это невозможно, он не имеет права касаться меня. Вероятно, он действительно считал, что я принадлежу вам.
Она почувствовала какое-то преступное наслаждение от того, что рука Филиппа крепче обняла ее. Но когда он снова заговорил, голос его был ровен.
— Я сказал тебе, что между собой мы никогда не касались этого вопроса. В конце концов, возможно, что, когда он это сказал, он думал не обо мне…
— О чем же он тогда думал? Или о ком?
Филипп ответил не сразу. После некоторых размышлений он сказал:
— Я не знаю.
Они оба молчали. Где-то далеко залаяла собака, ухнула сова, но все это только усиливало в Катрин ощущение, что она и герцог одни в целом мире. Теперь он по, вернул ее к себе лицом.
Когда он заговорил, то обнял ее обеими руками, и она положила голову ему на плечо. Ее охватила нежность, она чувствовала, что не желает больше бесполезных ссор. Арно забыл ее в объятиях другой, так почему же она должна отказать столь страстной и искренней любви, единственным стремлением которой было дать ей большое счастье? Одежда Филиппа была из грубой ткани, от которой исходил запах ирисов. Он нежно покачивал ее, как маленького ребенка, и она была признательна ему за то, что он не выражал своих притязаний более откровенно. Она чувствовала его дыхание на своих волосах и шее. Не открывая глаз, она мягко спросила:
— Вам все еще больно, монсеньор?
— Прекрати называть меня» монсеньор «. Для тебя я Филипп. Я хочу забыть обо всем. Сейчас у меня ничего не болит. Я счастлив, как не был счастлив уже очень, очень давно. Ты здесь. Я держу тебя в своих объятиях, и ты больше не говоришь мне ничего неприятного. Ты позволяешь мне говорить с тобой, ты больше не отвергаешь моих ласк. Катрин… моя прекрасная, обожаемая Катрин… могу я один раз поцеловать тебя?
- Предыдущая
- 16/97
- Следующая
