Уарда - Эберс Георг Мориц - Страница 7

• Предыдущая
• 7/124
• Следующая

В сотне шагов позади храма Сети находилось обиталище пророков, стоявшее между зеленой рощей и прозрачным озером, считавшимся священным. Дом этот отличался от всех прочих красотой отделки и был украшен яркими развевающимися флагами. Однако это была лишь временная резиденция пророков, куда они приезжали только на время служения, а дворцы, где они жили со своими женами и детьми, находились в самих Фивах, на другом берегу Нила.

Поздних гостей не могли, конечно, не заметить и ученые. В их домах тоже царило необычное для этого часа оживление, походившее на суматоху в потревоженном муравейнике. Возбуждение охватило не только учеников, но и учителей и жрецов. Целыми группами подходили они к стенам храма, задавали различные вопросы, высказывали всяческие догадки. Кто-то говорил, будто получено известие от фараона о том, что на царевну Бент-Анат напали колхиты. А какой-то шутник из вырвавшихся на волю учеников убеждал своих слушателей, будто лазутчик фараона Паакер силой доставлен в храм, чтобы его здесь научили получше писать. И вот бывший питомец Дома Сети вновь стал объектом насмешек, потому что даже среди младшего поколения учеников еще ходили забавные истории о погрешностях слога, которыми он прославился в школе. А потому новость эта была встречена с шумным одобрением, несмотря на всю ее нелепость. Все прекрасно знали, что Паакер занимал высокий пост в армии. Однако когда один молодой, но серьезный и суровый жрец подтвердил, что он действительно видел во дворе храма лазутчика фараона, слова ученика вновь показались всем вполне вероятными.

Оживленная беготня, смех и крики учеников в столь поздний час не укрылись от верховного жреца.

Амени, сын Небкета, отпрыск древнего и знатного рода, отнюдь не был простым священнослужителем. Власть его распространялась далеко за пределы круга жрецов, мудро и твердо руководимых им в храме. Жреческие общины по всей стране признавали его главенство, обращались к нему за советом и никогда не осмеливались нарушить религиозные предписания, исходившие из Дома Сети, а следовательно, от самого Амени.

В нем видели воплощение священного промысла, и если он предъявлял общинам тяжкие, а подчас и странные требования, то им подчинялись беспрекословно, ибо все знали по опыту, что, указывая самые запутанные и сложные пути, он неизменно преследовал одну и ту же цель: укрепить мощь и могущество всей касты жрецов. Сам фараон высоко ценил этого выдающегося человека и не раз пытался привлечь его ко двору, обещая ему пост хранителя печати. Однако никто и ничто не могло заставить Амени покинуть свою, казалось бы, скромную должность. Он с презрением относился к внешнему блеску и пышным титулам. По временам он даже осмеливался оказывать решительное сопротивление приказам из «Великого Дома», и не собирался менять свою беспредельную власть над духами на ограниченную власть в мирских делах, состоя на службе у своенравного и трудно поддающегося чужому влиянию гордого фараона. Все это казалось ему слишком мелким.

Отличаясь необычайным постоянством в привычках, он очень странно устроил свою жизнь. Восемь дней из десяти он проводил в своем храме, а два дня уделял семье, жившей на другом берегу Нила. Однако он никогда и никому, даже своим родным, не сообщал, какие именно из десяти дней он намерен посвятить отдыху. Он довольствовался четырьмя часами сна, причем спал обычно днем, в комнате, куда не проникал шум, с плотно завешенными окнами. Ночью он никогда не спал, так как считал, что прохлада и тишина ночных часов способствуют работе, а к тому же в эти часы он имел возможность изучать звездное небо.

Все обряды, предписываемые его саном: омовение, очищение, бритье [18] и посты, – он выполнял с неукоснительной строгостью, и весь его внешний облик полностью соответствовал его натуре.

Амени было уже далеко за сорок. Рослый и статный, он совершенно не страдал той полнотой, которая свойственна на Востоке людям в этом возрасте. Его гладко выбритый череп имел форму правильного, несколько удлиненного овала. Лоб был не высок и не низок, а лицо отличалось на редкость тонкими чертами. Невольно обращали на себя внимание его сухие губы и большие глаза, скрытые под густыми бровями. Эти глаза не метали молний, не сверкали, – всегда потупленные, они поражали своей ясностью и бесстрастием, когда взгляд их медленно поднимался, чтобы внимательно остановиться на ком-нибудь. Юный Пентаур, поэт в храме Сети, хорошо знавший эти глаза, воспел их в своих стихах, сравнивая их с хорошо обученными воинами, которым военачальник дает отдых до и после сражения, чтобы они в любой миг со свежими силами и уверенностью в победе могли ринуться в бой.

Благородная уравновешенность его характера, частью врожденная, частью достигнутая постоянным духовным самоусовершенствованием, была столь же царственной, сколь и приличествующей жрецу. Врагов у Амени было немало, однако клевета, как это ни странно, редко касалась его.

Верховный жрец поднял глаза, удивленный шумом во дворе храма, оторвавшим его от работы.

В просторной комнате, где он сидел, царила приятная прохлада. Стены снизу были облицованы фаянсовыми плитками, а сверху оштукатурены и покрыты росписью. Однако эти живописные произведения, выполненные учениками художественной школы, были почти повсюду скрыты деревянными полками со свитками папируса и восковыми табличками. Большой стол, высокое ложе, застеленное шкурой пантеры, скамеечка для ног, изголовье в форме полумесяца [19], несколько стульев, полка с чашами и кувшинами и другая полка, уставленная всевозможными бутылками, сосудами и банками, довершали убранство этой комнаты, освещенной тремя лампами в форме птиц, наполненными касторовым маслом.

На Амени было просторное одеяние из белоснежного полотна, ниспадавшее мелкими складками почти до земли. Бедра его охватывала завязанная спереди широкая бахромчатая лента, туго накрахмаленные концы которой свешивались до колен. Перевязь из белой парчи, перекинутая через плечо, поддерживала одежду. На шее у верховного жреца было ожерелье в виде воротника, шириною более пяди, спускавшееся спереди до середины его обнаженной груди; жемчужины в ожерелье чередовались с драгоценными камнями; на руках жреца сверкали массивные золотые браслеты.

Амени поднялся со своего кресла из черного дерева с ножками в виде лап льва и подал знак слуге, сидевшему на корточках у стены. Тот без слов понял желание своего господина: он бережно надел на его бритую голову длинный, густо завитый парик [20], накинул ему на плечи шкуру пантеры, голова и когти которой были обтянуты золотой фольгой. Другой слуга подал ему металлическое зеркало, и, внимательно взглянув в него, Амени поправил шкуру и украшавшее его грудь ожерелье. В ту минуту, когда третий слуга собирался подать ему жезл – символ его высокого сана, жрец доложил о приходе писца Пентаура.

Амени кивнул головой, и в комнату вошел тот самый молодой жрец, с которым царевна Бент-Анат говорила у ворот храма.

Преклонив колени, Пентаур коснулся губами руки верховного жреца. Благословив его, Амени сказал звучным голосом:

– Встань, сын мой. Твое появление избавит меня от необходимости выходить из дома в столь поздний час ночи, если ты сможешь поведать мне, что потревожило учеников нашего храма. Говори!

Речь его, без малейших следов диалекта, была так высокопарна, как будто он читал по книге.

– Ничего особенного не произошло, святой отец, – сказал Пентаур. – Я не хотел тревожить твой покой. Но ученики без всякой причины подняли страшный шум, да к тому же приезжала сама царевна Бент-Анат и просила у нас врача. Неурочный час и свита, с которой она появилась…

– Разве дочь фараона больна? – перебил его Амени.

– Нет, отец мой. Она совершенно здорова и даже не в меру резва. Желая показать прыть своих коней, она сбила с ног дочь парасхита Пинема. Но благородное сердце заставило ее собственноручно перенести изувеченную девочку в дом отца.

• Предыдущая
• 7/124
• Следующая