Мандат - Эрдман Николай Робертович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/21
- Следующая
Надежда Петровна. Он деньгами, Павлуша, не хочет.
Павел Сергеевич. А чем же, мамаша?
Надежда Петровна. Живностью, дорогой.
Павел Сергеевич. Как так – живностью?
Надежда Петровна. Он, Павлуша, за нашей Варенькой в приданое коммуниста просит.
Павел Сергеевич. Что? Коммуниста?
Надежда Петровна. Ну да.
Павел Сергеевич. Да разве, мамаша, партийного человека в приданое давать можно?
Надежда Петровна. Если его с улицы брать, то, конечно, нельзя, а если своего, можно сказать, домашнего, то этого никто запретить не может.
Павел Сергеевич. Мы, мамаша, народ православный, у нас в дому коммунисты не водятся.
Надежда Петровна. Не бойся, сынок. Не бойся, Павлушенька, я грех замолю.
Павел Сергеевич. Какой грех?
Надежда Петровна. Да уж придется тебе, Павлушенька, в партию поступить.
Павел Сергеевич. Мне? В партию?
Надежда Петровна. Тебе, милый, тебе, Павлушенька. Уж очень на тебя господин Сметанич рассчитывает.
Павел Сергеевич. Держите, мамаша, лестницу, а то у меня в глазах потемнело.
Надежда Петровна. Ты только, Павлуша, подумай: выдадим мы Вареньку замуж, я к господину Сметаничу жить перееду, внучата у меня народятся образованные…
Павел Сергеевич. А я-то, мамаша, что делать стану?
Надежда Петровна. А чего тебе делать: разве у начальства какие дела бывают? Катайся на автомобиле, больше ничего. Ты только сообрази, Павлушенька: станешь ты у нас на автомобиле кататься, а я за тебя, Павлушенька, стану Богу молиться. Ты катаешься, а я молюсь, ты катаешься, а я молюсь, ну и житье у нас будет?!
Павел Сергеевич. Кататься? Ну, хорошо, маменька, я подумаю.
Надежда Петровна. Подумай, Павлуша, подумай. А еще я хотела сказать…
Павел Сергеевич. Не перебивайте меня, мамаша, я думаю. Эх, и пошло бы мне, маменька, начальством быть. Чуть где что, сейчас рукой по столу стукну – силянс! (Ударяет молотком по стене, раздается шум падающей посуды.)
Надежда Петровна. Ой, батюшки, никак у жильца посуда посыпалась!
Явление второе
Те же и Иван Иванович Широнкин.
В комнату с криком вбегает Иван Иванович Широнкин. На голове у него горшок.
Широнкин. А вот он вы! Вы мне за это, гражданин, ответите. Я этого так, гражданин, не оставлю, я на вас, гражданин, управу найду!
Павел Сергеевич. А вы по какому праву в семейной квартире кричите?!
Широнкин. Как же мне не кричать, когда вы живого человека в молочной лапше утопили?
Павел Сергеевич. Но позвольте…
Широнкин. Не позволю!
Явление третье
Те же и Варвара Сергеевна Гулячкина.
Варвара Сергеевна. Что здесь за шум такой?!
Надежда Петровна. В чем дело, Иван Иваныч, что с вами?
Широнкин. Сколько раз я вам говорил, Надежда Петровна, что я занимаюсь вдумчивым трудом, а вы мне нарочно в стенку гвозди вколачиваете.
Надежда Петровна. Мы до ваших гвоздей не касаемся, и вы до наших не касайтесь, пожалуйста, мы у себя в комнате.
Широнкин. Но простите, Надежда Петровна, я себе пищу готовлю сам…
Надежда Петровна. Между прочим, от вашей готовки один только запах в доме.
Широнкин. Виноват-с, я человек холостой и сожительниц, как вот у других, у меня нету, а если я с керосинкой живу, так ведь есть каждому человеку надо.
Надежда Петровна. Прошу вас о том, с кем вы живете, здесь не рассказывать – у меня дочь девушка.
Варвара Сергеевна. Ах, мама, вы преувеличиваете.
Широнкин. Не рассказывать! Как то есть не рассказывать, если у меня от обеда молочная каша осталась, а вы мне ее на голову опрокидываете, так, по-вашему, мне молчать нужно?
Надежда Петровна. А мы за вашу лапшу отвечать не можем.
Широнкин. Не можете, а в стенку колотить до тех пор, пока все кастрюли на меня с полки попадали, это вы можете, а если 6 я в этой лапше до смерти захлебнулся, кто бы стал отвечать – вы или я?
Надежда Петровна. Эдак, Иван Иваныч, одному таракану рассуждать впору, а люди в лапше не тонут.
Широнкин. Вот милиция разберет, тонут или не тонут. Я этого дела без протокола не оставлю.
Надежда Петровна. Что же, по-вашему, Иван Иваныч, я каторжница какая-нибудь, чтобы на меня протоколы составлять?
Варвара Сергеевна. Вы лучше, Иван Иваныч, горшок с головы снимите, не шляпа он – неудобно.
Широнкин. Ну уж нет, не сниму. Сейчас-то его снимешь, а после доказывай, что он у тебя на голове был. Дудки-с. Я товарищу комиссару так и скажу: «Вот вам, товарищ комиссар, вещественное доказательство в нарушении общественной тишины». Да-с. По-вашему – это горшок, а по-нашему – это улика.
Надежда Петровна. Что же вы, с уликой на голове так по улицам и пойдете?
Широнкин. Так и пойду.
Надежда Петровна. Да вас в сумасшедший дом упекут.
Широнкин. Нынче сумасшедших домов нету, теперь свобода.
Надежда Петровна. Прикрикни ты на него, Павлуша, пожалуйста.
Павел Сергеевич. Как же я на него, мамаша, прикрикну, когда у него характер такой нехороший?
Надежда Петровна. Прикрикни, милый, а то он и вправду в милицию пойдет.
Широнкин. Вы, Надежда Петровна, с сыном не перешептывайтесь. Я, Надежда Петровна, вашего сына не испугаюсь. Я, Надежда Петровна, на всем свете никого не боюсь. Мне, Надежда Петровна…
Павел Сергеевич. Силянс! Я человек партийный.
Все, начиная с Павла Сергеевича, страшно напуганы.
Иван Иванович от страха пятится задом к двери и уходит.
Явление четвертое
Те же, кроме Ивана Ивановича Широнкина.
Павел Сергеевич. Мамаша, я уезжаю в Каширу.
Варвара Сергеевна. Как уезжаешь?
Надежда Петровна. Зачем уезжаешь?
Павел Сергеевич. Потому, что за эти слова, мамаша, меня расстрелять могут.
Варвара Сергеевна. Расстрелять?
Надежда Петровна. Нету такого закона, Павлуша, чтобы за слова человека расстреливали.
Павел Сергеевич. Слова словам рознь, мамаша.
Надежда Петровна. Всякие я слова в замужестве слыхала, всякие. Вот покойный Сергей Тарасыч уж такие слова говорил, что неженатому человеку передать невозможно, так и то своей смертью от водки умер, а ты говоришь…
- Предыдущая
- 3/21
- Следующая
