Фиора и Папа Римский - Бенцони Жюльетта - Страница 28
- Предыдущая
- 28/74
- Следующая
Фьоре в конце концов удалось кое-что выяснить о своих похитителях. Доминго пользовался доверием папы и при этом был не просто рабом, которому не позволяли никуда отлучаться из дома: святой отец ценил его силу, мудрость и умение молчать.
Поэтому-то он и послал его вместе с Монтесекко, будучи уверен, что тот проследит, чтобы пленница была доставлена ему без особых для нее мучений и чтобы с ней хорошо обращались.
— Странно, — сказала молодая женщина, — в тот раз на барже, когда ты спас меня, он угрожал, что если я не подчинюсь ему, то он привяжет меня в трюме и отдаст на растерзание своим людям.
— Это были пустые угрозы, — ответил Доминго. — Просто он хотел запугать тебя.
— Почему же тогда он позволил тебе заботиться обо мне?
Разве он не опасался, что…
Впервые за все время молодая женщина услышала, как Доминго смеется. От его смеха в оконных витражах задрожали стекла.
— Я нисколько не стыжусь признаться тебе, — произнес он наконец, — что два года тому назад турки лишили меня моего мужского естества. Не скрою, это было жестоким испытанием, но у него оказались и свои положительные стороны, например, сеньор Рамон Даакоста, великий предводитель рыцарей ордена святого Иоанна в Иерусалиме, преподнес меня папе в подарок.
Это он окрестил меня Доминго, после того как вздернул на Родосе капитана турецкого судна, который держал меня в плену на галере вместе с другими рабами. Мой новый хозяин не был тогда еще верховным властителем церкви, но он хорошо со мной обращался, поскольку я образован и начитан. Я целиком предан ему.
— В таком случае не знаешь ли ты, зачем ему понадобилось меня похищать? Неужели моя персона настолько важна для него, что он посылает за мной во Францию целую банду головорезов да еще соглашается отпустить от себя слугу такого ранга, как ты?
— Я ничего не знаю, мне известно только, что он обещал много золота, если мы привезем тебя в Рим. Но доставить тебя приказано целой и невредимой, мы не должны были причинять тебе никакого вреда. Еще раз повторяю тебе, Монтесекко хотел лишь запугать тебя, и он надеялся, что, сделав тебя своей любовницей, убьет сразу двух зайцев.
Как часто во время этого нескончаемого путешествия Фьора мысленно возвращалась к этим словам, пытаясь найти в них ключ к тому, что с ней случилось! Но все оказывалось напрасно, и она отступала. А между тем вынужденное заточение отразилось на ее здоровье, хотя Доминго и проветривал каюту непременно утром и вечером, чтобы обеспечить приток свежего морского воздуха.
Нерегулярное питание, малоподвижный образ жизни, а также переживания о людях, с которыми ее разлучили, — все это способствовало ухудшению ее состояния. Когда же Фьора наконец смогла покинуть корабль, Доминго предложил ей пожить два-три дня в папском дворце Чивита Веккиа, чтобы пленница немного отдохнула после путешествия по морю: действительно, она выглядела просто ужасно, и папа мог остаться недоволен.
Он без труда добился разрешения на это, так как Монтесекко и его люди выглядели ненамного лучше. И только по прошествии двух дней, после того, как все сошли на землю, нубиец усадил Фьору в паланкин с папским гербом, и она отправилась в Рим.
Несмотря на весь драматизм ситуации, она ощущала некоторую радость, так как вновь ступила на итальянскую землю. Дорога от моря до древнего города цезарей, протяженностью в двадцать лье, не показалась ей особенно длинной, несмотря на проливной дождь: она с какой — то ненасытной жадностью вдыхала знакомый ветер, дующий с Апеннин. Возможно, именно в этот момент эти низкие облака проплывали над ее любимой Флоренцией, которую она никогда не забывала и никогда не отказывалась от нее и от которой ее отделяли каких-то семьдесят лье. Однако равнинный край, по которому они ехали, ничем не напоминал ей невысокие и отлогие тосканские холмы. Здесь можно было встретить только небольшие пруды, вода которых из-за серого неба была какого-то стального цвета, по их берегам то там, то тут были разбросаны хилые кустарники, а местами возвышались приморские сосны. В этом краю каждое лето люди заболевали лихорадкой, и Фьора подумала, что даже в солнечные дни здесь должна была ощущаться какая-то грусть. Поэтому, увидев вдалеке горы, она почувствовала некоторое облегчение. До Рима было не так уж далеко, и кое-где по пути стали попадаться древние развалины.
Фьора сидела на обшитом бархатом табурете перед окном небольшой комнаты, украшенной фресками, с мраморным полом, покрытым хорасанским ковром, и смотрела во двор. По нему ходили солдаты, вооруженные копьями с плоскими наконечниками, подъезжали экипажи, из которых выходили люди в длинных широких плащах красного или фиолетового цвета или люди, одетые более скромно.
Ее не покидало ощущение абсурдности всего происходящего.
Что она делала здесь, в этом дворце, великолепие которого предназначалось якобы богу, но в основном принадлежало человеку, могущество которого простиралось на весь христианский мир? Теперь ее судьба всецело зависела от этого человека, который сделал ее своей пленницей. Она даже не знала, почему ее заставили проехать почти через всю Европу.
Монтесекко расхаживал перед ней по ковру взад и вперед, выказывая свое нетерпение. Он уже оправился от тягот дальнего путешествия, и ему хотелось поскорее получить обещанные деньги, однако торжествующие взгляды, которые он кидал на нее время от времени, оставили Фьору безучастной. Этот распутник нисколько не интересовал ее, потому что и собственная судьба ее больше не интересовала. Сейчас ей хотелось только одного — спать, спать до бесконечности… может быть, в могиле.
Если папа приказал похитить ее с целью убить, то этим он окажет ей только услугу, позволив тем самым встретиться с двумя самыми любимыми людьми на свете — отцом и Филиппом.
Длинный и бледный церемониймейстер, передвигающийся словно водоросль по воде, положил конец их ожиданию, сам папа уже ожидал их. Когда Патризи подводил Фьору к двери, украшенной чеканными пластинами из серебра, перед которой стояли охранники, он бросил в ее сторону недовольный взгляд.
— Вас невозможно представить в таком виде святому отцу! — процедил он сквозь зубы. — Вы что, не могли как-нибудь поприличнее одеться перед приходом сюда?
— Пусть она останется в этом платье, — прервал его Монтесекко. — Белено привести ее по первому требованию. Можешь быть уверен, что его святейшество не ожидает ее в шелках и парче.
Когда двери отворились, Фьора замерла от восхищения. Ей не доводилось видеть ничего более роскошного, чем зал, в который ее вводили. Фрески на стенах, потолок с позолотой, мраморные консоли, сами стены, обтянутые шелком, ковры восточной работы на полу из белоснежных мраморных плит. Мебель соответствовала этому величественному помещению, но центром всего было кресло, похожее на трон, на котором восседал папа римский. Как только молодая женщина взглянула на него, она уже больше ничего не замечала вокруг. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы понять, что ее не ожидает ничего хорошего.
Сидя в большом кресле, обитом красным бархатом с золотой вышивкой, в ярко-красной накидке, резко выделяющейся на его белых одеждах, сощурив колючие глаза, он походил на какого-то злого сказочного персонажа. В глазах под нахмуренными седыми бровями словно отражались стоячие воды итальянских болот, кишащих какими-нибудь мерзкими тварями.
— Преклоните колено перед ступенькой трона! — тихо скомандовал Патризи. — Затем падите ниц.
— Тот, кого я вижу перед собой, действительно папа римский или же какой-то варварский идол? — возразила вполголоса молодая женщина. — Я готова преклонить колено, как того требует протокол, но большего вы не вправе от меня требовать.
При этих словах она направилась к трону твердым шагом с высоко поднятой головой, но стальной голос буквально пригвоздил ее на полпути:
— Нечестивая! Как осмеливаешься ты подходить к нам таким уверенным шагом, когда тебе следовало бы ползти в пыли, чтобы попытаться смягчить наш праведный гнев?!
- Предыдущая
- 28/74
- Следующая
