Драгоценности Медичи - Бенцони Жюльетта - Страница 8
- Предыдущая
- 8/89
- Следующая
– Тот самый, где она, одетая в черное, держит за бриллиантовый ошейник черную борзую, и на этом фоне выделяются только ее белые длинные перчатки, букет пармских фиалок и само лицо! Ей было тогда двадцать пять лет... и она была изумительна. Но если вы хотите получить Лизу, это еще не поздно сделать, при условии, что вы поторопитесь! Она сейчас в Париже...
– И вы не взяли ее с собой? – подскочил художник. – Приведите ее немедленно!
– Боже мой! Я не ожидал такого взрыва энтузиазма. Правда, я всегда знал вас как человека безудержного, но пока, дорогой мэтр, соблаговолите потерпеть и разрешите мне поговорить с вами о другом портрете.
– Каком?
– Баронессы д’Остель!
Внезапно Болдини расхохотался, и в смехе этом прозвучала юношеская веселость. Его прекрасный басовитый голос неожиданно стал звонким.
– Я не думал, что сумею так позабавить вас, друг мой! – с некоторым удивлением произнес Морозини. – Вы знаете, что она умерла?
Художник, слегка успокоившись, снял очки, чтобы вытереть глаза, и налил в рюмку гостя вторую порцию чудесного «Наполеона».
– Действительно, это совсем не забавно, а смеюсь я от радости, что сбылась моя надежда привлечь внимание какого-нибудь эксперта к написанному мною. И что этим экспертом оказались вы! Это настоящее счастье! И еще утешение!
– Почему?
– Я скажу вам потом. О чем вы хотели узнать?
– О том, что ваша модель сделала с драгоценностями, в которых позировала. Я имею в виду не ожерелье, а крест и серьги Бьянки Капелло!
– Вы их опознали? Браво! Впрочем, поскольку это вы, я не удивляюсь.
– Опознал их не я, а Лиза. Она вспомнила портрет, который находится в Венеции. Но, если я правильно понял, драгоценности эти вам знакомы?
– Да. Я видел их до того, как стал писать портрет.
– Тогда вы должны знать, каким образом они стали собственностью мадам д’Остель?
Улыбка Болдини на мгновение превратилась в ухмылку фавна.
– Но они никогда не были ее собственностью, – мягко сказал он.
– Как?
– Вы слышали. Эти драгоценности никогда ей не принадлежали. По правде говоря, она впервые увидела их на портрете. Впрочем, они ей страшно понравились.
Альдо встал, чтобы получше рассмотреть ухмылку кардинала Бернини. Обернулся он, сдвинув брови.
– Вы смеетесь надо мной, мэтр?
– Вовсе нет! Добавлю, что на вашем месте я реагировал бы точно так же. Мы оба итальянцы, и Феррара не так далеко от Венеции. А теперь оставьте Медичи в покое и присядьте! У вас слишком высокий рост, и у меня начинается головокружение! Вот, так будет лучше! – добавил он, когда Морозини исполнил его просьбу. – Я хочу рассказать вам одну историю, и, надеюсь, она вас заинтересует...
– При такой-то преамбуле? В этом нет никаких сомнений. Продолжайте!
– Ну, так я начну с Олимпии Кавальканти, иначе говоря, мадам д’Остель. Она из Феррары, как и я, и детьми мы жили с ней на одной улице. Когда мы встретились много лет спустя, она стала знаменитой, я тоже. Она была необыкновенно красива, знаете ли...
– Это видно по ее портрету. Когда вы его написали?
– Примерно три года назад. Добавлю, что я давно хотел написать ее – мы были тогда довольно близки! – но ей вечно не хватало времени, а потом мы потеряли друг друга из вида. До того вечера, когда она пришла ко мне с просьбой сделать, наконец, ее портрет. Признаюсь вам, я заколебался...
– Потому что она постарела, а вы любите только молодых?
– Пожалуй, да, впрочем, она сохранила многое от былой красоты, и перед ее яркой личностью моя кисть все же не устояла. Особенно когда она сказала мне, что хочет быть изображенной в великолепных драгоценностях, которых не могла иметь в лучшие свои времена. Я подумал сначала, что она желает остаться после смерти в роскошном облике, идеализированном благодаря магии чудесных камней.
– И это оказалось не так?
– Да, не так. Я это не сразу понял, но в конечном счете она призналась мне, что у нее есть племянник-наследник, которого она терпеть не может еще и потому, что он, женившись на очаровательной молодой женщине, сделал ее несчастной. Поэтому она решила завещать ему свой портрет и свои драгоценности при условии, что последние перейдут в собственность жены. В сущности, она желала привести в ярость этого скаредного мозгляка. Вот ее слова: «Знаю, что Виолен будет очень рада носить то, что я оставлю ей на самом деле, а он, надеюсь, лопнет от злости или же его хватит удар. Гарпагон невинное дитя по сравнению с ним, и он перевернет небо и землю, чтобы узнать, куда подевался бесценный гарнитур». Вот тогда я и согласился писать ее...
– Но ведь она рисковала усугубить трудности Виолен?
– Нет, поскольку в том случае, если она уйдет из жизни, не оставив детей, драгоценности перейдут в собственность одной из благотворительных организаций.
– Иными словами, она не имеет права распоряжаться ими по своему усмотрению? Следовательно, мсье Достель солгал мне... и, возможно, нотариус тоже! Продолжайте!
– Я согласился, но в некотором роде сменил прицел. Ведь я намеревался запечатлеть на своем полотне украшение из рубинов и алмазов, как меня и просили, но мне пришла в голову мысль, что я получил возможность реализовать давнишнюю мечту, наведя молнии Правосудия на след убийцы.
– Я не принадлежу к судейскому сословию, и молнии Правосудия, как вы выражаетесь, мне недоступны.
– Да, но вы, без всякого сомнения, обладаете самым тонким нюхом во всем, что имеет отношение к знаменитым камням. Если бы вы не зашли ко мне, я бы сам написал вам... Вот почему вместо никому не ведомого гарнитура я изобразил Олимпию в прославленных драгоценностях Флорентийской колдуньи!
– Во Флоренции сказали бы, что она скорее Венецианская колдунья, – заметил Морозини и после паузы добавил: – Иными словами, вы видели их с такого близкого расстояния, что смогли в точности воспроизвести их на картине, но вы не знаете, где они, поскольку упомянули об убийце. О том, кто завладел ими, как я полагаю.
– Ваши предположения верны, и теперь я должен перейти к другой истории, гораздо более мрачной...
Послышался звук открывшейся и тут же захлопнутой входной двери. Художник осекся и заговорил гораздо тише:
– Если это Этьенетта, горничная, мы можем продолжать. Если же Эмилия, побеседуем в другое время. Ни за что на свете я не хочу впутывать ее в эту историю! Она мне слишком дорога, а дело может оказаться опасным...
Это была Эмилия. Через мгновение она появилась в алом костюме, подчеркивавшем ее красивую фигуру, в светло-сером шарфе в тон перчаткам и в маленькой круглой фетровой шляпке на густых темных волосах, к которым явно не прикасались преступные ножницы парикмахера. Как истинный обожатель женщин, Болдини ненавидел круглую стрижку «под мальчика», лишавшую их самого прекрасного из всех украшений. Вдобавок такая прическа совершенно не подходила бы к овальному лицу счастливой мадонны, каким обладала вновь пришедшая, чей встревоженный взгляд тут же обратился на склонившегося перед ней гостя.
– Князь Морозини, дорогая Эмилия, – представил его художник. – Кажется, я говорил вам о нем не меньше десяти раз?
Молодая женщина быстро положила на столик перевязанную розовой ленточкой коробку из кондитерской и протянула Альдо руку в перчатке, которую не стала снимать, чтобы не создавать излишней суматохи.
– Как минимум! – подтвердила она с улыбкой, по-детски трогательной и простодушной. – Очень рада познакомиться с вами, князь! Я отнесу это Этьенетте и попрошу ее приготовить чай, – добавила она, вновь взяв коробку с пирожными и окинув ее оценивающим взглядом хозяйки дома, которая не ожидала гостей и опасается, что угощения не хватит на всех. Болдини засмеялся:
– Этьенетта еще не вернулась, и я совсем не хочу пить чай. Не беспокойтесь так, Эмилия! Все у нас хорошо!
– Тогда я вас оставлю?
– Нет, это я оставлю вас, – сказал Морозини, одарив ее самой ослепительной из своих улыбок. – Мне нужно идти. Что же касается дела, о котором мы говорили, – продолжил он, обращаясь к Болдини, – нам стоило бы обсудить его без спешки. Завтра, если вы свободны, дорогой мэтр? Мы могли бы пообедать вместе, к примеру, в «Ритце»?
- Предыдущая
- 8/89
- Следующая
