Ее все любили - Эксбрайя Шарль - Страница 23
- Предыдущая
- 23/33
- Следующая
— Заходите, заходите, мсье комиссар! Надеюсь, вы не собираетесь добавить черной краски к портрету нашей жертвы? Вполне хватает уже того, что вы сообщили мне раньше.
— Мсье следователь, сегодня утром я получил забавное приглашение.
— От кого?
— От мадам де Новаселль.
— А она-то что вами интересуется?
— Не мной, а мадам Арсизак. Она просила прийти к ней в десять часов. Я был у нее.
— Что она от вас хотела?
— От мадам Бесси она узнала о моих открытиях относительно Элен Арсизак.
Следователь закусил губу.
— Фанни просто несносна. Совсем не умеет держать язык за зубами!
Он покраснел под ироничным взглядом полицейского.
— Ну ладно, согласен, и я тоже! Я виноват перед вами. Обещаю, что подобное больше не повторится. Вернемся к мадам де Новаселль.
— Ей хотелось убедить меня в том, что все услышанное мной — не что иное, как сплетни и выдумки, и что мадам Арсизак была чиста и пряма, как сталь клинка.
— У мадам де Новаселль богатый жизненный опыт, и ее мнение заслуживает того, чтобы к нему прислушивались.
— К сожалению, в данном случае ее плохо информировали.
— То есть?
— Я пришел к такому выводу после того, как понял: она не знает, что у этой безупречной супруги, у этой прямой и чистой женщины был любовник.
— Что?
— Мне стало это известно от самого любовника и его жены, которой он во всем признался.
Следователь молчал. Ошарашенный, он смотрел перед собой, ничего не видя. Гремилли не беспокоил его. Наконец Бесси решился.
— Я не буду спрашивать у вас имя этого человека. Я предпочитаю его вовсе не знать, если, конечно, это не потребуется в процессе следствия… Видите ли, мсье комиссар, после стольких лет, проведенных во дворце, кажется, что все человеческие мерзости тебе давно известны, а вот поди ж ты… И ведь, заметьте, меня угнетает не сам факт, что мадам Арсизак имела любовника. В конце концов, нет ничего удивительного в том, что она, почувствовав пренебрежение мужа, пыталась получить какую-то компенсацию на стороне. Вот сама ее сущность, которая становится для меня все более понятной по мере того, как вы вносите свои ужасные поправки. Ее отношение к обездоленным, которых она якобы любила, злоба, с которой она пыталась разрушить счастливые семьи, низость в отношении к прислуге… Это ужасно, мсье комиссар. Как мы могли позволить так просто себя одурачивать, да еще в течение такого длительного времени?
— И боюсь, это время еще не закончилось, мсье следователь. Ей удалось создать себе легенду, которая оказалась сильнее истины, во-первых, потому, что она выделялась красотой — а в людях с рождения заложена потребность восхищаться; во-вторых, потому, что самолюбие тех, кто свято верил в нее, никогда не позволит им признать свою промашку.
— Вы, конечно, правы. Однако вернемся к нашим баранам, дорогой комиссар. После того как вы выявили всю эту ложь, продвинулись ли вы вперед в ваших поисках?
— Напротив. Хотя подозрения с мужа не снимаются, однако его виновность уже не столь очевидна. Теперь у нас есть любовник, который, не в силах уйти от шантажа, вполне мог решиться на то, чтобы положить конец всему таким жестоким способом. Нельзя сбрасывать со счетов и жену любовника, которой тоже, возможно, не терпелось прервать эту угрожающую ее семейному очагу связь. Кроме того, можно допустить и месть со стороны Роделлей — водопроводчика и его жены Агаты. Как вы сами видите, теперь нам грех жаловаться на нехватку версий. И все-таки я склонен думать, что заурядный человек это преступление совершить не мог.
— Таким образом, Роделлей мы исключаем?
— Мне бы этого очень хотелось. А также любовника: уж больно он несуразен.
— И снова возвращаемся к мужу?
— Или к кому-то другому, кто на него похож и на которого мы пока не вышли.
— На что вы опираетесь, делая подобное заключение?
— На то, что эта драма порой сильно смахивает на фарс. У меня такое впечатление, что надо мной потешаются, глядя, как я, словно майский жук в комнате с запертыми окнами, кружусь вокруг одного и того же. Развязность мужа, скрытая ирония доктора Музеролля, очевидная и вызывающая враждебность преподавателя Лоби… От всего этого тянет фальшью, вымыслом, да просто спектаклем!
— А вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете?
— Преувеличиваю? А все эти детские трюки, связанные с убийством? А возврат по почте украденных денег?
— Не будем так злиться, мсье комиссар.
— Да я и не злюсь. Наоборот, мсье следователь, я испытываю даже некоторую симпатию к убийце.
— Ну уж это вы хватили!
— Я хочу сказать, что моту понять того, кто пожелал избавить город от человека, подобного Элен Арсизак. Но, уверяю вас, своими чувствами я делюсь исключительно с мсье Бесси. Что же касается судебного следователя, то заверяю его, что не проявлю ни малейшей снисходительности к преступнику, когда он окажется в моих руках… если он окажется в моих руках.
— Он окажется в ваших руках, я в этом не сомневаюсь.
— А я, скажу вам по секрету, сомневаюсь.
Пересекая бульвар Монтеня, Гремилли чуть было не оказался под колесами автомобиля, который резко затормозил и вильнул в сторону, избегая удара. В окошке появилась голова Музеролля.
— Вы что, комиссар, хотите, чтобы я вас отправил в больницу? Тут уж никто не сможет отрицать, что я сделал это нарочно, дабы уберечь своего дружка Арсизака!
— Я был неосторожен. Спасибо, что пощадили меня, доктор.
— И на старуху бывает проруха. Летите кого-то арестовывать?
— Нет, я прогуливаюсь.
— Тогда садитесь. Я еду в пригород к одному серьезному больному, а потом мы пообедаем вместе.
Гремилли сел в машину врача, который предложил:
— Давайте заключим пакт: вы не говорите со мной об убийстве Элен, пока я не закончу заниматься парнишкой. Вы должны понимать, что мне нельзя нервничать перед тем, как я его увижу. А уж за столом вы можете задавать мне все ваши вопросы.
— И вы на них ответите?
— Обещаю.
Мальчишка, к которому направлялся Музеролль, был внуком его знакомого фермера, что и объясняло этот визит, который мог показаться не совсем обычным для такого известного практикующего врача. Гремилли оставался в машине, пока доктор осматривал больного. Через полчаса он, сияя, вышел из дома.
— Извините, что заставил вас так долго ждать. Пришлось немного поволноваться за парня, хотел даже звонить одному моему коллеге-педиатру. Но, слава Богу, тревога оказалась ложной, и я успокоился. Знаете, я так рад, что, если вы, конечно, не очень спешите, предлагаю домчаться до Савиньяк-лез-Эглиз и полакомиться фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями у мадам Гужон. Идет?
— Идет.
В пути — километров двадцать — Музеролль болтал почти безостановочно. Делая вид, что увлечен рассказом о Перигё, он не давал и слова вставить своему спутнику. Однако Гремилли был не так прост. Прикрываясь болтовней, Музеролль, скорее всего, разрабатывал тактику поведения во время атаки, которую намеревался предпринять полицейский во время обеда.
Комиссар угостил себя гусиной печенкой, фаршированной гусиной шейкой и сбитыми яйцами с трюфелями, запивая все это славным шато-канон, рожденным в один из урожайных годов. К тому же он забавлялся, наблюдая, с каким нетерпением его сотрапезник ждал, когда же наконец Гремилли начнет задавать ему вопросы. Когда подали кофе, у врача не было больше сил терпеть.
— Итак, мой дорогой комиссар?
— Итак, что, мой дорогой доктор?
— Ну как же, а ваши вопросы, которыми вы хотели уложить меня наповал?
— Это вы говорили о вопросах, а не я.
— Значит, вы не хотите меня ни о чем спросить?
— Почему же… Но вы все равно мне не ответите или будете ходить вокруг да около. Да мне и не хотелось бы портить концовку этого замечательного обеда дискуссией, которая в лучшем случае ни к чему не приведет, а в худшем — вымотает нам обоим нервы. Впрочем, нет, один вопрос я все-таки задам. В ночь, когда произошло убийство, вы действительно работали в своем кабинете до указанного вами часа, перед тем как отправиться к мадемуазель Танс?
- Предыдущая
- 23/33
- Следующая
