Вызов - Эхерн Джерри - Страница 11

• Предыдущая
• 11/29
• Следующая

Хеклер мирился с этим лишь первые дни, пока не понял, что здесь правит тот же тюремный закон — сильный всегда прав.

И он стал одним из сильных. Если его интересовали спортивные новости, а кто-то из коллег хотел смотреть мыльную оперу, он просто переключал на нужную ему программу и никто не смел возразить.

А то и вообще вырубал телевизор, если собирался почитать или поразмышлять. Или если просто хотел показать, кто тут главный. Другие приняли его правило и не противились.

Пожизненное заключение. Он отсидел уже пять лет и надеялся лишь на условное освобождение еще через пять, но вот человек Хобарта Таунса приехал за ним и его, Хеклера, вывезли из тюрьмы и — соблюдая все меры предосторожности, меняя машины — доставили в какое-то укромное место.

Там ему предложили стаканчик виски, сигару и шанс начать новую жизнь.

— Вы убили человека во время вооруженного ограбления, — сказали ему. — Вы намеренно это сделали?

— Нет.

— Тогда почему?

— Пришлось. Он направил на меня пистолет.

— А вы не могли бросить оружие?

— Нет. Я не хотел, чтобы меня поймали.

— Вы прослужили в армии восемь лет. Прекрасная характеристика. Вы имели звание офицера. Почему вы ушли?

— Не было перспективы. Не было денег.

— А вы могли бы снова убить?

— Это предложение?

Мужчина, который его спрашивал, только улыбнулся.

Хеклер, бывший капитан, получил амнистию и звание подполковника президентских «Ударных отрядов».

Фортуна — дамочка непредсказуемая.

Вертолет снижался.

Снегопад усилился.

— Рота! Равняйсь! Смирно! На караул!

Хеклер тоже вытянулся; его рука касалась кобуры, висевшей на поясе. Там была новенькая девятимиллиметровая «Беретта» — все офицеры «Ударных отрядов» обожали этот пистолет.

Он усмехнулся незаметно себе в усы.

Что день грядущий нам готовит?

Левая рука еще болела, но Смит не стал носить ее на перевязи, которую изготовила Лилли. Надвинув шляпу на лоб, чтобы защитить лицо от ветра и снега, он направился через двор в сторону конюшни.

Все вокруг было занесено снегом, и теперь Мэтью не смог бы определить место, где женщина закопала диких псов.

Он вошел в конюшню и — не обращая внимания на других лошадей — сразу же двинулся к Араби. Она почуяла его и подалась вперед, тычась мордой в его ладонь. В ладони были два кусочка сахара, которые Смит принес своей любимице.

— Ну, ну, милая, — сказал он растроганно, поглаживая лошадь. — Ты ведь любишь и меня тоже, не только сахар, правда?

Смит подергал ее за гриву, хлопнул ладонью по шее, а Араби вытянула к нему голову, чтобы хозяин почесал ее между глазами. Эту ласку она очень любила.

Мэтью выполнил немую просьбу животного, но мысли его были уже далеко. Присутствие Араби всегда успокаивало его, и он часто приходил в конюшню, если ему требовалось обдумать какую-то проблему.

Смит принял решения; он понимал, что приговорил сам себя.

А если…

«Если» было большим. Необходимое количество хорошо подготовленных «патриотов» из Метроу должны были, по сути, пересечь всю страну и провести в высшей степени сложную военную операцию, которую ни за что не сумели бы осуществить Боб и его индейцы.

И, конечно, была еще другая сторона медали.

Смит почесал в затылке.

— Хочешь еще сахара? — спросил он у лошади. — Ну, на, на, сладкоежка, бери.

Мэтью достал из кармана еще два кусочка, протянул животному на открытой ладони.

А если люди из Метроу не смогут или не захотят помочь, то все равно ведь придется что-то делать для спасения несчастных заключенных мужчин и женщин.

А это означало, что ему придется идти с Бобом на верную смерть — просто подставить головы под пули. А то ведь можно и в плен угодить. Какие пытки будут их ждать?

Но если имелся хоть самый маленький, самый призрачный шанс на успех, Смит не мог им пренебречь, хотя и понимал, что вероятность удачи — один к миллиону.

При его врожденном чувстве здравого смысла Мэтью было очень нелегко решиться на такой поступок. Всю жизнь он старался избегать бессмысленных вещей.

И вот теперь сам лезет на рожон.

— Завидую я тебе, милая, — сказал Смит лошади. — Хотя, правда, если человек слишком часто стремится уйти от ответственности, это ведет к деградации личности. Так что Бог все сделал правильно — ты лошадь, а я мужчина. Так и должно быть.

Он еще раз погладил Араби, повернулся и вышел из конюшни.

Это было интересное ощущение — словно разглядываешь твердую большую женскую грудь, находясь внутри ее. Хеклеру понравилось сравнение, но веселье тут же прошло. Он ведь сам тоже сидел в тюрьме, и вид любой камеры угнетал его.

Он мог убить человека, это да, в любой момент. Но обречь кого-то на заточение в каменном мешке — тут его душа возмущалась.

Бетонные казематы имели форму полусфер. Окон не было. Серый пол постепенно приподымался, расходясь к стенам, поэтому узники вынуждены были волей-неволей толпиться в центре камеры. В потолке этой «груди», на месте «соска», имелось заделанное решеткой отверстие, через которое можно было наблюдать за происходящим в камере, прогуливаясь по прочному настилу, возведенному над казематами.

В помещении слева тесно сгрудились заключенные — мужчины. Их было значительно больше, чем женщин, и на их долю оставалось меньше места и меньше воздуха.

В правом отсеке помещались женщины. Как раз сейчас Хеклер и его важный гость — Хобарт Таунс — стояли над одной из камер и смотрели вниз. Узницам тут было посвободнее, чем их соседям, зато в большей степени давал о себе знать холод.

Таунс любопытным и похотливым взглядом ощупывал фигуры женщин. Уголки его губ чуть подрагивали в какой-то сатанинской улыбке. А потом он повернул голову, словно опомнившись, и посмотрел на мужскую камеру. Хеклер последовал примеру своего начальника.

На узких грубых нарах сидели неподвижно несколько человек, остальные толпились рядом; некоторые делали что-то вроде гимнастики, чтобы согреться. А некоторые — совсем обессилевшие — сидели или лежали прямо на холодном цементном полу. Хеклер представил себе, что эти люди должны чувствовать, и вздрогнул.

— Это сливки нашего общества, мистер Таунс, — пояснил Хеклер, указывая пальцем вниз.

При каждом слове из его рта вырывались клубы пара.

— Из тех, кого еще не расстреляли, это самые опасные и ненадежные. Они беззаветно преданы прежнему режиму и не скрывают этого. Но у них нет выбора — они вынуждены сидеть и ждать, что же мы с ними сделаем. Мы поддерживаем здесь довольно прохладную температуру, чтобы они не расслаблялись. Это помогает подавлять их волю к сопротивлению, как и было указано в вашей инструкции, мистер Таунс.

Одеяла выдаются им только на ночь, и таким образом удается пока избегать большого количества простудных заболеваний.

Таунс перебил его и спросил несколько дрожащим от холода голосом:

— А с женщинами-заключенными вы поступаете так же?

— Да, сэр. И мы убедились, что когда мужчины видят, как обращаются с женщинами, это очень сильно действует на их психику. Кроме того, мы объявили, что за нарушения караться будут как мужчины, так и женщины, независимо от того, кто их совершил.

Позапрошлой ночью шесть мужчин — офицеров попытались выбраться из камеры и напасть на караульных. Там были двое из спецназа, морской пехотинец, двое из воздушной полиции и десантник.

Их попытка не удалась, но тем не менее мы наказали всех. Запретили сидеть днем, снизили рацион питания, а на ночь выдали лишь половину необходимого количества одеял.

— А что с этой шестеркой?

— Мне показалось, что их можно будет использовать для осуществления того проекта, о котором вы говорили мне по телефону. Поэтому мы не стали подвергать их физическому воздействию и просто поместили в специальный карцер. Их должны были выпустить сегодня утром, но я решил, что вам будет интересно лично понаблюдать за эффектом, поэтому распорядился пока оставить их на месте.

• Предыдущая
• 11/29
• Следующая