Петербург - Белый Андрей - Страница 7
- Предыдущая
- 7/126
- Следующая
____________________
Трижды мой незнакомец проглотил терпкий бесцветно блистающий яд, которого действие напоминает действие улицы: пищевод и желудок лижут сухим языком его мстительные огни, а сознание, отделяясь от тела, будто ручка машинного рычага, начинает вертеться вокруг всего организма, просветляясь невероятно… на один только миг.
И сознание незнакомца на миг прояснилось: и он вспомнил: безработные голодали там; безработные там просили его; и он обещал им; и взял от них – да? Где узелочек? Вот он, вот – рядом, тут… Взял от них узелочек.
В самом деле: та невская встреча повышибла память.
____________________
– «Арбузика-с?»
– «К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту – хоть бы что…»
– «Ну так водочки…»
Но бородатый мужчина вдруг выпалил:
– «Мне вот чего: раков…»
Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая…
____________________
– «Не желаете ль рюмочку?»
Праздно потеющий бородач весело подмигнул.
– «Благодарствуйте…»
– «Отчего же-с?»
– «Да пил я…»
– «Выпили бы и еще: в маём кумпанействе…»
Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек.
– «Тульские будете?»
Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью – сказал фистулою:
– «И вовсе не тульский…»
– «Аткелева ж?…»
– «Вам зачем?»
– «Так…»
– «Ну: из Москвы…»
И плечами пожавши, сердито он отвернулся.
____________________
И он думал: нет, он не думал – думы думались сами, расширяясь и открывая картину: брезенты, канаты, селедки; и набитые чем-то кули: неизмеримость кулей; меж кулями в черную кожу одетый рабочий синеватой рукой себе на спину взваливал куль, выделяясь отчетливо на тумане, на летящих водных поверхностях; и куль глухо упал: со спины в нагруженную балками барку; за кулем – куль; рабочий же (знакомый рабочий) стоял над кулями и вытаскивал трубочку с пренелепо на ветре плясавшим одежды крылом.
____________________
– «По камерческой части?»
(Ах ты, Господи!)
– «Нет: просто – так…»
И сам сказал себе:
– «Сыщик…»
– «Вот оно: а мы – в кучерах…»
____________________
– «Шурин та мой у Кистинтина Кистинтиновича [35] кучером…»
– «Ну и что ж?»
– «Да что ж: ничаво – здесь сваи…»
Ясное дело, что – сыщик: поскорее бы приходила особа.
Бородач между тем горемычно задумался над тарелкою несъеденных раков, крестя рот и протяжно зевая:
– «О, Господи, Господи!…»
____________________
О чем были думы? Васильевские? Кули и рабочий? Да – конечно: жизнь дорожает, рабочему нечего есть.
Почему? Потому что: черным мостом туда вонзается Петербург; мостом и проспектными стрелами, – чтоб под кучами каменных гробов задавить бедноту; Петербург ненавидит он; над полками проклятыми зданий, восстающими с того берега из волны облаков, – кто-то маленький воспарял из хаоса и плавал там черною точкою: все визжало оттуда и плакало:
– «Острова раздавить!…»
Он теперь только понял, что было на Невском Проспекте, чье зеленое ухо на него поглядело в расстоянии четырех вершков – за каретным стеклом; маленький там дрожащий смертёныш тою самою был летучею мышью, которая, воспаря, – мучительно, грозно и холодно, угрожала, визжала…
Вдруг -…
Но о вдруг мы – впоследствии.
Письменный стол там стоял
Аполлон Аполлонович прицеливался к текущему деловому дню; во мгновение ока отчетливо пред ним восставали: доклады вчерашнего дня; отчетливо у себя на столе он представил сложенные бумаги, порядок их и на этих бумагах им сделанные пометки, форму букв тех пометок, карандаш, которым с небрежностью на поля наносились: синее «дать ходъ» с хвостиком твердого знака, красное «справка» с росчерком на «а».
В краткий миг от департаментской лестницы до дверей кабинета Аполлон Аполлонович волею перемещал центр сознанья; всякая мозговая игра отступала на край поля зрения, как вон те белесоватые разводы на белом фоне обой: кучечка из параллельно положенных дел перемещалась в центр того поля, как вот только что в центр этот упадавший портрет.
А – портрет? То есть: -
Кто он? Сенатор? Аполлон Аполлонович Аблеухов? Да нет же: Вячеслав Константинович [37]… А он, Аполлон Аполлонович?
Очередь – очередь: по очереди -
Праздная мозговая игра!
Кучка бумаг выскочила на поверхность: Аполлон Аполлонович, прицелившись к текущему деловому дню, обратился к чиновнику:
– «Потрудитесь, Герман Германович, приготовить мне дело – то самое, как его…»
– «Дело дьякона Зракова с приложением вещественных доказательств в виде клока бороды?»
– «Нет, не это…»
– «Помещика Пузова, за номером?…»
– «Нет: дело об Ухтомских Ухабах…»
Только что он хотел открыть дверь, ведущую в кабинет, как он вспомнил (он было и вовсе забыл): да, да – глаза: расширились, удивились, сбесились – глаза разночинца… И зачем, зачем был зигзаг руки?… Пренеприятный. И разночинца он как будто бы видел – где-то, когда-то: может быть, нигде, никогда…
Аполлон Аполлонович открыл дверь кабинета.
Письменный стол стоял на своем месте с кучкою деловых бумаг: в углу камин растрещался поленьями; собираясь погрузиться в работу, Аполлон Аполлонович грел у камина иззябшие руки, а мозговая игра, ограничивая поле сенаторского зрения, продолжала там воздвигать свои туманные плоскости.
Разночинца он видел
– «Николай Аполлонович… «
Тут Аполлон Аполлонович…
– «Нет-с: позвольте…»
– «?…»
– «Что за чертовщина?»
Аполлон Аполлонович остановился у двери, потому что – как же иначе [40]?
Невинная мозговая игра самопроизвольно вновь вдвинулась в мозг, то есть в кучу бумаг и прошений: мозговую игру Аполлон Аполлонович счел бы разве обоями комнаты, в чьих пределах созревали проекты; Аполлон Аполлонович к произвольности мысленных сочетаний относился, как к плоскости: плоскость эта, однако, порой раздвигалась, пропускала в центр умственной жизни за сюрпризом (как, например, вот сейчас).
Аполлон Аполлонович вспомнил: разночинца однажды он видел.
Разночинца однажды он видел – представьте себе – у себя на дому.
Помнит: как-то спускался он с лестницы, отправляясь на Выход; на лестнице Николай Аполлонович, перегнувшийся чрез перила, с кем-то весело разговаривал: о знакомствах Николая Аполлоновича государственный человек не считал себя вправе осведомляться; чувство такта естественно тогда помешало ему спросить напрямик:
– «А скажи-ка мне, Коленька, кто такое это тебя посещает, голубчик мой?»
Николай Аполлонович опустил бы глаза:
– «Да так себе, папаша: меня посещают…»
Разговор и прервался бы.
Оттого-то вот Аполлон Аполлонович не заинтересовался нисколько и личностью разночинца, там глядевшего из передней в своем темном пальто; у незнакомца были те самые черные усики и те самые поразительные глаза (вы такие б точно глаза встретили ночью в московской часовне Великомученика Пантелеймона, что у Никольских ворот: – часовня прославлена исцелением бесноватых [41]; вы такие бы точно глаза встретили б на портрете, приложенном к биографии великого человека; и далее: в невропатической клинике и даже психиатрической).
35
Великий князь Константин Константинович Романов (1858 – 1915), поэт, публиковавший стихи под литерами К. Р. и находившийся в личных отношениях с некоторыми из русских поэтов конца XIX в.
36
Из стихотворения Пушкина «Была пора: наш праздник молодой…» (1836) (III, 432 – 433).
37
Вячеслав Константинович – В. К. Плеве. См. примеч. к гл. 1.
38
Из стихотворения Пушкина «Чем чаще празднует лицей…» (1831) (III, 278).
39
Из стихотворения Пушкина «Была пора: наш праздник молодой…».
40
…потому что – как же иначе? – Это выражение, неоднократно встречающееся в романе, восходит к статье С. М. Городецкого «На светлом пути. Поэзия Федора Сологуба, с точки зрения мистического анархизма», которая начинается словами: «Всякий поэт должен быть анархистом. Потому что как же иначе? (…) Всякий поэт должен быть мистиком-анархистом, потому что как же иначе? Неужели только то изображу, что вижу, слышу и осязаю?» (Факелы. СПб., 1907, кн. 2, с. 193). Эта статья, обнажающая несообразности «мистического анархизма», вызвала определенный резонанс. Эллис, близкий друг и литературный сподвижник Белого, называл ее тон «шутовским» (Весы, 1907, № 6, с. 58 – 59). Впоследствии Блок (в статье «Без божества, без вдохновенья», 1921) говорил, что Городецкий «прославился» «мистико-анархическим аргументом „потому что как же иначе?“„(Блок А. Собр. соч.: В 8-ми т.– М.; Л., 1962.-Т. 6.-С. 179). О том, насколько курьезными были слова Городецкого, свидетельствуют позднейшие воспоминания Г. В. Адамовича, который, ошибочно приписав их Георгию Чулкову, замечает, что они когда-то рассмешили „пол-России“ (Адамович Георгий. Мои встречи с Анной Ахматовой. – В кн.: Воздушные пути. Альманах V. – Нью-Йорк, 1967. – С. 100 – 101). Сам Белый, вспоминая о «мистических анархистах“, писал: «один из них потряс мир афористическим шедевром: «Всякий поэт – мистический анархист, потому что, – как же иначе!» (см.: Гоголь и Мейерхольд. Сборник литературно-исследовательской ассоциации Ц. Д. Р. П. – М., 1927. – С. 24). [Здесь и далее курсив в цитатах во всех случаях – авторский.]
41
Пантелеймон (Пантолеон) Исцелитель (ум. в 305 г.) – святой, врач-христианин, лечивший больных безвозмездно. Мощи его находились в русском Пантелеймоновском монастыре на Афоне и в Афонской Пантелеймоновской часовне в Москве, на Никольской улице у Владимирских ворот, куда стекались страждущие (зачастую душевнобольные).
- Предыдущая
- 7/126
- Следующая
