Сверстники - Ролингс Марджори Киннан - Страница 7
- Предыдущая
- 7/85
- Следующая
– Посмотрим, какие вы будете резвые к концу дня, – сказал он. – А ты, мальчуган, надевай-ка лучше башмаки. Дорога будет негладкой.
Всякая отсрочка была невыносима. Джоди бросился к себе в комнату, вытащил из-под кровати тяжёлые башмаки из воловьей кожи, сунул в них ноги и сломя голову побежал за отцом, словно вся охота могла пройти и закончиться до того, как он догонит его. Старая Джулия вприскочку бежала впереди, уткнувшись своим длинным носом в медвежий след.
– А след не остынет, па? Ты не боишься, что он уйдёт слишком далеко и мы не сможем его догнать?
– Пускай уходит, мы догоним его наверняка, ежели не станем тревожить его раньше времени и дадим ему залечь. Медведь, когда слышит за собой погоню, бежит куда шибче, чем ежели он думает, что может спокойно шастать и кормиться в своих угодьях.
След шёл дубняком на юг. Крупные комковатые отпечатки медвежьих лап четким узором прорисовывались на песке, ещё влажном после вчерашнего дождя.
– Ну и здорова лапа, бочка, а не лапа, – сказал Пенни.
Дубы кончились внезапно, словно их сеяли от руки и в мешке больше не оказалось семян. За ними начиналась низина, поросшая крупными соснами.
– А какой он величины, па? Большой?
– Большой. Он ещё не в своём весе, желудок-то у него после спячки спавшись и пустой. А ты погляди на след. След изрядный, весь он в нём виден. А ещё, примечай, он сзади поглубже будет. И олений след тоже такой бывает. Что олень, что медведь, когда жирный да тяжёлый, так вот и ступает с провалом. Лёгонькая олениха или там годовалый олешек идут ровно на цыпочках, только передок копытец у них и увидишь. Ну, а этот – будь спокоен – большущий.
– А ты не забоишься, когда мы с ним повстречаемся, па?
– Нет, если только не стрясётся чего-нибудь неладного. За кого я боюсь, так это за собак. Им, бедолажкам, всегда больше всех достается.
В глазах Пенни сверкнул огонёк.
– Ну, а ты-то не забоишься, сын?
– Нет! – Джоди подумал с минуту. – Ну, а если вдруг забоюсь, можно мне влезть на дерево?
Пенни коротко хмыкнул:
– Можно, сын. Если даже не забоишься, оттуда удобно наблюдать свару.
Они продолжали идти молча. Старая Джулия уверенно продвигалась вперёд. Бульдог Рвун послушно шёл её следом, принюхиваясь, где принюхивалась она, останавливаясь, когда она в нерешительности замирала на месте. Она громко отфыркивалась, когда травинки щекотали её нежный нос. А Резвуха делала стремительные броски то в одну, то в другую сторону, а раз даже очертя голову погналась за кроликом, порскнувшим у неё из-под носа. Джоди попробовал подсвистать её назад.
– Пускай бежит себе, сын, – сказал Пенни. – Она вернётся, как только сообразит, что осталась одна.
Джулия тоненько заскулила и поглядела на них через плечо.
– Старый хитрец взял в сторону, – сказал Пенни. – Похоже, двинулся к мочажинам, туда, где пила-трава. Коли так, может, повезёт взять его скрадом.
Джоди приоткрывался секрет охотничьего искусства отца. Форрестеры, подумал он, ринулись бы за Топтыгой в ту же минуту, как обнаружили его жертву. Они бы кричали и горланили во всю глотку; свора, науськиваемая хозяевами, огласила бы лаем весь скраб, и сторожкий старый медведь был бы задолго предупреждён об их приближении. Отец, маленький человек, был вдесятеро удачливее на охоте и повсеместно этим знаменит.
– Ты можешь наперед рассчитать, что сделает зверь, – сказал Джоди.
– Поневоле приходится рассчитывать. Дикий зверь быстрее человека да и сильнее намного. Что есть у человека, а у медведя нет? Чуток побольше соображения. Человек не может обогнать медведя, но грош ему цена, коли он не может обхитрить его.
Сосновая чаща постепенно редеет, выклинивается. Неожиданно открывается полоса субтропического леса – хэммок – местечко, поросшее живыми дубами и пальмами. Подлесок здесь густой, переплетённый кошачьим терновником. Но вот кончился и хэммок, и на юге и западе распахнулось широкое открытое пространство, с первого взгляда напоминающее луговину. Это и была пила-трава. Она росла в мелкой, по колено, воде, и её жёсткие, зазубренные листья смыкались так плотно, что, казалось, перед тобой сплошная стена растительности. Джулия с всплеском нырнула в неё. Пошедшая по воде рябь обозначила мочагу. Над открытым простором потянуло ветерком, заросли пилы-травы зазыбились, раздались, обнаружив ещё с десяток мочаг. Пенни не спускал глаз с собаки. Здесь, на безлесье, Джоди волновался больше, чем в тенистом лесу. В любой момент перед ними могла вздыбиться огромная чёрная фигура.
– Пойдём в обход? – тихо прошептал он.
Пенни отрицательно покачал головой.
– Ветер не с той стороны. Да что-то и непохоже, чтобы он прошёл здесь насквозь.
Собака с плеском бежала по зигзагообразному следу, который шёл по кромке твёрдой почвы, смыкавшейся с зарослями пилы-травы. Местами запах терялся в воде. Один раз она нагнула голову к воде и стала лакать её – не для того, чтобы утолить жажду, а чтобы определить след на вкус. Затем уверенно направилась к середине мочаги. Резвуха и Рвун попробовали было сунуться за ней, но их короткие ноги слишком глубоко увязали в грязи; они отступили на местечко повыше и, отряхнувшись, с напряжённым вниманием следили за Джулией. Рвун коротко взлаял, и Пенни шлёпнул его, чтобы молчал. Джоди осторожно ступил в мочагу вслед за отцом. Он испуганно вздрогнул, когда низко над ним, ничем не предупредив о своём появлении, пролетела цапля. Вода на мгновение облегла холодом его ноги, штанины облипли на щиколотках, башмаки засосало в жидкую грязь. Затем вода стала приятной, и хорошо было брести в прохладной влаге, оставляя за собой водовороты взмученного песка.
– Объедает молочаи, – пробормотал Пенни, показывая на плоские стреловидные листья. Одни были с неровным следом зубов по краям, другие начисто скушены со стебля. – Это он окрепляет себя по весне. Медведь, он как встанет весной из берлоги, так первым делом идёт искать молочай. – Пенни наклонился к самой земле и потрогал лист с рваным краем, окрашенным в коричневый цвет. – Будь я неладен, ежели он не был тут прошлой ночью. То-то у него разыгрался аппетит, и он оттяпал кусочек от бедной Бетси.
Джулия тоже приостановилась. Запах лип теперь не к земле, а к стеблям тростника и травы, по которым прошлась пахучая шерсть. Джулия уткнулась своим длинным носом в тростник, постояла, уставившись взглядом в пространство, затем, убедившись, что направление определено верно, резвым шагом захлюпала на юг. Пенни говорил теперь в полный голос:
– Он кормился тут. Старая Джулия говорит, с этого места он отправился домой.
Не выпуская собаку из виду, Пенни перешёл туда, где повыше. Он шёл быстро, не переставая разговаривать на ходу:
– Не раз мне случалось видеть, как медведь пасётся на молочае при луне. Он фырчит и топчется на месте, плещется и ворчит. Он, совсем как человек, срывает листья со стеблей и запихивает их в своё поганое грызло. Потом он поводит носом в воздухе и хамкает, как собака, траву. А над ним кричат ночные птицы, гавкают, точно собаки, лягушки-быки, дикие утки выкликивают: «Змея! Змея!» – и капли воды на листьях молочая ярко горят и светятся красным, точно глаза козодоя…
Слушать Пенни было всё равно что своими глазами видеть то, о чём он рассказывает.
– Ой, как мне хочется увидеть медведя на такой кормёжке, па!
– Вот поживешь с моё, так увидишь и это, и ещё много всяких диковин.
– А ты стрелял их на кормёжке, па?
– Я воздерживался от выстрела, сын, с меня хватало и того, что я много раз видел, как животное кормится, не причиняя никому вреда. Не по нутру мне стрелять в такое время или ещё в брачную пору. Иногда, конечно, чтобы добыть мяса или когда мы голодаем, я иду наперекор себе. Но ты, когда вырастешь, не будь таким, как Форрестеры: они убивают больше, чем им нужно, убивают так просто, забавы ради. А это дурно, совсем по-медвежьи. Ты слышишь?
– Да, папа.
Старая Джулия пронзительно тявкнула. След под прямым углом повернул на восток.
- Предыдущая
- 7/85
- Следующая
