Лед Бомбея - Форбс Лесли - Страница 6

• Предыдущая
• 6/117
• Следующая

«Лорд Маколей в XIX столетии одарил нас своей системой уголовного права, – сказал он, – и к исконной британской бюрократии индийцы добавили еще тысячи собственных изощренных изобретений. Теперь у нас столько же официальных документов, сколько и богов, и так же, как и наши боги, они имеют тенденцию утраиваться и учетверяться».

Человек за столом справок производил впечатление живого воплощения названного принципа, оттиск старой бюрократической системы, сделанный под такую же старую мятую коричневую копирку, с лицом, похожим на зрелый желтый прыщ, и с брюшком, намекающим на то, что он уже довольно давно понял: преступлениями можно неплохо кормиться. Когда я сказала ему, что меня интересует тело хиджры, найденное на Чоупатти, он протянул мне бланк, который следовало заполнить в трех экземплярах.

– Имя, адрес, семейное положение, цель осмотра...

– Мне не нужно его осматривать, – сказала я. – Меня интересуют результаты вскрытия.

Не слушая меня, он продолжал размахивать этими бланками, пока я не догадалась протянуть ему удостоверение сотрудника Би-би-си с пятьюдесятью рупиями внутри.

– Мы снимаем фильм об индийской полиции, – солгала я. – Это прекрасная возможность показать, как вы решаете подобные проблемы.

– Значит, мадам, вы хотите ознакомиться с тем, как мы проводим такие процедуры? – Он аккуратно сложил банкноту, сунул ее в карман и разгладил галстук на брюхе. – Думаю, что я не имею права разглашать подробности вскрытия без наличия письменного разрешения, но присядьте, пожалуйста, а я пока все выясню.

Он вернулся через несколько минут с папками в руках.

– По какому хиджре вам нужна информация, мадам? – Он поднял глаза от папок. – За восемь недель четверо из них покончили с собой. Первого зовут Сами. Личность трех других все еще не установлена. У нас очень мало информации об этом. Тела затребованы отделом по насильственным преступлениям.

– Можно мне посмотреть отчет по первому хиджре – Сами?

Полицейский покачал головой:

– Секретная информация, мадам. Помощник следователя по особо важным делам Бомбея по какой-то причине тоже занялся этим делом, хотя он обычно не вмешивается в дела полиции Чоупатти.

– Значит, вскрытие будет проходить там?

Полицейский отрицательно покачал головой:

– Все они утопленники, как люди говорят. Самоубийцы. Никакой необходимости во вскрытии нет. А помощник следователя по особо важным делам занимается только очень важными делами, а не всякой грязью вроде самоубийц, которую время от времени выбрасывает море. Подобную шваль отправляют прямо в крематорий.

– Четыре одинаковые смерти за восемь недель. Это очень мало походит на самоубийства.

– На что это походит, мадам, не наше дело. Следователь по особым важным делам вполне удовлетворен нашей версией. И только вы почему-то не удовлетворены.

– Первый хиджра... откуда вы узнали его имя?

– Этот Сами – человек с сомнительной репутацией. Один наш сотрудник хорошо его знает.

– А каким образом Сами был связан с миром кино?

Мой вполне обычный вопрос возымел неожиданный результат – мягкое и дряблое лицо полицейского вдруг сделалось злобным.

– Откуда вам это известно? Я вам этого не говорил.

Значит, действительно какая-то связь существовала.

– А, ерунда, не принимайте близко к сердцу. Но не могли бы вы мне по крайней мере сказать, где жил Сами?

– Бесполезно, – произнес он с видом человека, абсолютно уверенного в собственной информированности. – Хиджры не обсуждают с чужими смерти в своем сообществе. Даже родственники умерших не допускаются на их похороны. И даже сотрудники всеми нами чтимого Би-би-си. Единственное, что я могу вам сообщить, – это то, что поселение хиджра расположено около святилищ Хаджра и Барла на железнодорожной линии из Бомбея в Пуну.

За стенами полицейского участка воздух уже стал белесым от дыма и выхлопов. Бледный желток солнца едва проступал сквозь молочную белизну неба. Весь город словно заключен в гигантское яйцо, медленно варящееся вкрутую.

Я остановила такси, резко пахнувшее «Биди» – дешевыми сигаретами для рабочего класса. И сразу же отметила контраст между этим приторно-дешевым запахом и рубашкой шофера, столь же идеально белой, как и его зубы. У него было круглое лицо, характерное для народности керала, среди которой я выросла. Мелкокостный, смуглый, постоянно улыбающийся, как будто умелый резчик сделал его из полированного тика, по-индийски особо позаботившись о прихотливости телесных изгибов.

– Вы хотели бы проехаться вдоль пляжа Чоупатти? – спросил шофер после того, как я дала ему адрес офиса моего знакомого по имени Рэм.

– Не сейчас, – ответила я и увидела, как тает у него в глазах надежда на крупные чаевые. – Но объясните мне, чем бомбейцев так привлекает Чоупатти?

– По многим причинам, – сказал он, не скрывая удовольствия показать свою осведомленность. – Некоторые любят прогуливаться там из-за прекрасного вида на Малабарский холм. Некоторые приезжают ради массажа. А поздно ночью туда приходят «бадмаш» мужчины, любящие мужчин, мужчины, любящие детей, и мужчины, которые на самом деле не мужчины. Но большинство приходит для участия в политических митингах. Тысячи людей собираются у статуи Бала Гангадхара Тилака, того самого, одного из лидеров восстания Маратхи против британского владычества. А сам Маратхи – он, кстати, выходец из местной провинции Махараштра – один из крупнейших индийских политиков эдвардианской эпохи. Он принадлежал к числу сторонников активного сопротивления британскому владычеству. Хватит им кланяться да упрашивать, чтоб они убирались отсюда, говорил он. Их нужно гнать в шею.

Тилак провел шесть лет в тюрьме за призывы населения Индии к насилию. Он был тем самым ортодоксальным индусом, который, выйдя из тюрьмы в Мандалае, потряс всю Индию, заключив договор с мусульманами.

– Вы хорошо знаете историю Бомбея, – заметила я.

– Меня она действительно очень интересует, мадам, это так. Я ведь не целый день занят вождением.

Он сунул руку в карман, достал оттуда визитную карточку и протянул ее мне: Томас Джекобс, профессиональный водитель, поэт, гид по историческим местам Бомбея.

– Вам, случайно, не нужен гид, мадам?

– Или несколько рифмованных строк... – Джекобс, христианин, их много в Керала.

– Предпочитаю белый стих. Как и мистер Уильям Шекспир: «Чума задави горлодеров! Они заглушают и бурю... Что ж, бросить все и из-за вас идти на дно? Вам что, охота утонуть?»[2] Слова боцмана из «Бури», мадам.

– Очень к месту.

– Да, мадам, – откликнулся он. – Я эмигрант из Кералы, а там поэзия – наш естественный язык.

В Бомбей ежедневно приезжают пятьсот эмигрантов, из чего следует, что смертность в этом городе также довольно высока. Можно ли в таких условиях винить полицию в том, что она не проявляет достаточного внимания к нескольким утонувшим евнухам? Но почему эти тела обнаружили именно на Чоупатти? Никто из имеющих больше десяти рупий в день никогда не станет купаться в его грязной воде. Единственный более или менее достойный пляж в Бомбее – это Джуху. А если утопленники были бродягами, тогда почему ими заинтересовался помощник следователя по особо важным делам Бомбея?

Я попыталась вспомнить что-нибудь еще о Чоупатти. На память приходили образы путешествия, которое мы как-то совершили сюда, когда мне было всего тринадцать лет. Миллионы паломников несут в море золотые, серебряные и терракотовые изображения Ганеши – или Ганпати, как называют его здесь – в день его рождения в сентябре. Торговцы немыслимо вкусным шербетом с соком лайма и ослепительно розовые цвета индийских сари. Матово-зеленый цвет неочищенных кокосовых орехов и их молочный сок, который мы с сестрой высасывали с помощью соломинок в те последние дни, что провели вместе.

Ребенком я мечтала об Индии, мне снились прекрасные, фантастические сны о ней, но просыпалась я в Эдинбурге с коричным вкусом листьев кассии во рту и отблесками яркого индийского солнца в глазах. Таковы мои воспоминания о Чоупатти: яркий свет, настолько сильно отличающийся от серого британского освещения, что я помню его и двадцать лет спустя.

• Предыдущая
• 6/117
• Следующая