Самак-айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака - Эпосы, легенды и сказания - Страница 4

• Предыдущая
• 4/76
• Следующая

Едва царевич устремил на нее взор, как его сердце помимо воли сжалось, в горле пересохло, голова печально затуманилась, а мир в его глазах потемнел. Он не мог перевести дух, пораженный красотой девушки, и только твердил про себя: «О сердце, что постигло тебя! А ты еще смеялось над влюбленными…»

Девушка поглядела на царевича, видит пред собою юношу луноликого, со станом, подобным кипарису, с темным пушком на лице, будто его лучшие живописцы мира рисовали. Ну, когда девушка поняла, что он влюбился в нее, то сказала:

– О юноша, кто ты, откуда? Отчего ты так растерялся?

Едва царевич услышал голос девушки, понял, что она с ним разговаривает, его охватила радость, к нему вернулся дар речи, и он сказал:

– О утешительница сердца, я сражен тобою, скажи, кто ты, такая красивая и пригожая? Может быть, вы гурия райская и Ризван [8] отпустил тебя прогуляться? Или ты повелительница пери? Потому что, сколько я живу на свете, девушки, подобной тебе, я не встречал.

– А зачем тебе знать, кто я и откуда? – спросила девушка. Царевич очень расстроился и сказал про себя: «Эх, будь со мной мое войско, я бы ее увез! Не пошла бы своей волей – силой забрал бы. А теперь как быть? Ведь есть же здесь кто-то, кто ее сюда доставил и теперь стережет… Да, если кто-нибудь объявится, придется мне с ним сразиться. Пусть хоть тысяча человек будет, я с ними справлюсь!» Вот так он раздумывал и рассуждал про себя и тут кинул взгляд в уголок и заметил золотую чашу, полную воды. Увидел он чашу, и охватила его жажда – ведь он целые сутки ничего не пил. Царевич сказал:

– О пресветлая луна, не разрешишь ли ты мне испить этой сладостной воды, очень я давно не пил.

– Почему же не разрешу, – говорит девушка, – для того вода и существует, чтобы ее пили.

Хоршид-шах подошел, взял эту посудину и поднес к губам. Еще не допил до дна, как в голове у него помутилось, и, что было дальше, он не ведал.

Повествуют искусные рассказчики, что дружина, которая выехала с шахзаде на охоту, его брат Фаррох-руз и богатыри Альян и Альяр сидели вместе с шахзаде в шатре и пили вино, когда появился тот онагр. Шахзаде оставил их на стоянке, а сам погнался за добычей. Сидят Фаррох-руз и богатыри, глаз с дороги не сводят, в рот куска взять не хотят, пока Хоршид-шах не вернется. Все они беспокоились и огорчались, гадали, куда это запропал царевич. Костер разожгли – на случай, если он с дороги сбился, станет возвращаться поздно. Так и прождали до утра, но царевич не объявился. Тогда богатыри Альян и Альяр сказали Фаррох-рузу:

– Ты оставайся здесь, а мы поедем искать царевича.

Сказали так, вскочили в седло и пустились в путь. Они скакали по следам Хоршид-шаха, погоняли коней, пока не доехали до того пригорка на краю пустыни. Солнце стояло в зените, и богатырям открылась долина, подобная геенне огненной. А еще они увидели, что в сторонке бродит лошадь Хоршид-шаха, сам же царевич лежит меж камней на земле. Оба богатыря так и застыли на месте: испугались, что царевич затеял состязаться силами с онагром, да и свалился с коня, расшибся насмерть. Потом поспешили они туда, где лежал царевич, поглядели, а он живой! Они обрадовались, тотчас соскочили с седла: один голову Хоршид-шаху поддерживает, другой от солнца заслоняет, пока не полегчает ему.

Царевич очнулся, открыл глаза, увидел богатырей и говорит:

– Где моя возлюбленная, где шатер? Зачем вы меня сюда притащили, что это за место такое?

– О царевич, какая такая возлюбленная? – спрашивают богатыри. – Ты о чем говоришь-то? Мы нашли тебя вот здесь бесчувственного.

Царевич от душевного потрясения испустил вопль и сказал:

– О богатыри, что вы плетете? Что за речи? Только что тут был шатер из красного атласа с желтою каймою и моя возлюбленная красавица, мы с нею любовались друг другом! Говорите правду, куда вы все упрятали?

– Царевич, да какой там шатер, какая красавица, тем более здесь! – говорят богатыри. – Мы уж и тому рады, что тебя-то увидели.

Тут царевич заплакал в голос, а сам причитает:

– О любимая, куда же ты ушла?! Забрала мое сердце, а меня оставила, отдала на потеху недругам. Ни имени своего не сказала, ни родичей не назвала. У кого я теперь о тебе спрошу, кому горе поведаю? Да и кто мне поверит! Что жалкие смертные мне о тебе рассказать смогут? До сей поры порицал я влюбленных, теперь меня порицать станут. К кому мне воззвать, где лекарство найти от боли своей, кому тайну сердца поведать?

Богатыри говорят:

– Царевич, может, тебе это во сне привиделось? Ведь поверить невозможно, чтобы в такой пустыне, как эта, была подобная девушка да атласный шатер. Коли она одна была – куда же так быстро подевалась? И где укрывается? Перестань, приди в себя, поедем отсюда.

Но царевич заплакал и зарыдал еще сильнее. Через некоторое время смотрит, а перстня-то его нет! Опять он закричал, слезами залился.

– Ох, богатыри, – говорит, – не во сне я видал это, наяву видал. Вот этот перстень на моем пальце – он ведь ей принадлежит.

Альян и Альяр посмотрели на перстень и говорят:

– Ну, теперь подымайся, поедем в город к отцу твоему, может, по этому перстню ты и хозяина его найдешь.

Шахзаде велел им собираться, сели они на коней и поехали, а к вечеру уже вернулись к дружине. Царевич и с седла не сошел. Сразу направился в город, а воины за ним двинулись. Царевич всякий раз, как возвращался с охоты, прежде всего являлся к отцу. Но в этот раз поехал прямо в свой дворец. Богатыри пришли в шахское присутствие, шах, как увидел их, забеспокоился и спросил:

– Почему сын мой не показывается?

– О великий шах, – говорят они, – твоему сыну немного нездоровится, потому он и не пришел.

И они поспешили прочь из присутствия. Марзбан-шах задрожал, испугался за жизнь своего наследника, стал их спрашивать:

– Что же с ним приключилось? Может, беда какая?

Альян и Альяр развязали языки и выложили шаху все, что произошло с царевичем.

Марзбан-шах очень огорчился, опечалился и воскликнул:

– Моего сына сглазили!

Потом он обратился к Хаман-везиру и сказал:

– Давай-ка пойдем к Хоршиду-шаху, посмотрим, как он там.

Шах и везир пришли вместе к Хоршид-шаху. Видят, лежит царевич, склонив голову на подушку горя, со щек его румянец сбежал, на лице следы печали обозначились. Марзбан-шах подошел к изголовью сына, положил ему на лоб руку. Приподнялся Хоршид-шах: кто, мол, это? Смотрит – отец. Поклонился он ему и сказал:

– О государь-отец, зачем ты себя утруждаешь, меня навещаешь? Я виноват, сам хотел предстать пред твои очи, да вдали от счастливой звезды владыки притомился на охоте, вот и не пришел.

– Сыночек милый, плод моего сердца, свет очей моих, – ответил Марзбан, – что ж ты от отца-то таишься? Я ведь знаю, что с тобой случилось. Откройся мне! Раз уж так вышло, пусть отец будет тебе опорою в горе, найдет от него лекарство, избавит тебя от этой беды.

Как услышал Хоршид-шах, что отцу все известно, понял: скрывать напрасно, и сказал так:

– О государь-отец, поскольку мне было дано высочайшее соизволение охотиться, я шесть дней рыскал за дичью по горам и степям. А на седьмой день повстречалась мне лужайка, красивая и благодатная. Я и спешился там отдохнуть; сел вина испить. Вдруг в степи показался онагр. И так захотелось мне его поймать, что я поскакал следом и гнался за ним до вечера, однако так и не сумел его изловить. Когда стемнело, я не смог вернуться на стоянку, побоялся сбиться с пути. Так и оставался посреди степи до рассвета. А как рассвело, я увидел все того же онагра, который бродил там. Снова захотел я поймать его и гонялся за ним, пока солнце не поднялось высоко. Тут впереди пригорок показался. Онагр взбежал на пригорок, скрылся за ним, а когда я взобрался наверх и огляделся, его нигде не было. Увидел я ужасную пустыню, которая меня устрашила, такая она была мрачная и пыльная. А на краю ее я приметил шатер и направился к нему. В шатре том циновки разложены, ковры разостланы, подушки повсюду раскиданы, и на них отдыхает кто-то. Как услышал мои шаги, приподнялся, гляжу, а это девушка, красоты невиданной, я такую не встречал никогда. Смутила меня ее краса, я отдал ей сердце, глазам своим поручил любоваться ею. Оглянулся, а там чаша стоит, я и скажи: «Не разрешишь ли ты мне чистой воды испить?» Она говорит: «Отчего не разрешить, для того вода и есть, чтобы пили ее». Я поднес эту чашу ко рту, еще до дна не осушил, как сознания лишился. А когда пришел в себя, смотрю, богатыри подле меня сидят, а от шатра с девушкой и следа не осталось. Полились у меня из глаз слезы, и тут взгляд мой упал на палец, а на нем этот вот перстень, а на перстне – печать.

• Предыдущая
• 4/76
• Следующая