Дом веселых нищих - Белых Григорий Георгиевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/43
• Следующая

Наконец мать взялась за Романа. Отложив все дела, она два дня бегала по школам. Прием уже везде был окончен, но ей удалось пристроить Романа.

На третий день она пошла с ним в Александровский рынок покупать сапоги. Юркие торговцы, беспрерывно щебеча, тормошили Романа, напяливали ему на ноги разные ботинки и уговаривали мать:

— Мадам, берите эти… Нигде не найдете лучше.

Сапоги наконец купили. Но на обратном пути мать вдруг вспомнила: — а ранец еще надо…

— Надо… — сказал Роман.

— Ты иди домой, — сказала мать. — А я забегу к Вассе Алексеевне. Что-то она мне говорила о ранце.

Через час мать пришла и принесла огромный кожаный ранец…

— Вот-то счастье… — рассказывала она. — Старший-то барчук гувалевский гимназию кончил. Васса Алексеевна для меня расстаралась, выпросила у господ ранец.

Ранец был шикарный — с отделениями для книг, для тетрадей и для пенала.

Целый вечер, как солдат перед боем, чистил Роман ранец, стирал резинкой чернильные пятна, буквы, рожицы, нарисованные на крышке. Потом долго укладывал две тетрадки и книгу.

И вот он в школе. Шагает с матерью по чистому, светлому коридору. Скрипят новые сапоги, режет плечи ремень от ранца.

Начальница принимает их в столовой. Она пьет кофе с сухариками.

— Пойди-ка поближе, — говорит она Роману.

Роман делает два шага вперед и останавливается. Как бы не поскользнуться в новых сапогах на скользком паркете!

— Сколько лет? — спрашивает начальница и, прищурившись, разглядывает его.

— Девять, — говорит Роман. — А ты хочешь учиться?

— Хочу.

Начальница — седенькая старушка. У нее дряблое розовое личико, маленькие пухлые ручки. Одета она в простое серое платье.

— Ну, посмотрим, посмотрим, — говорит она и поднимается. — Иди за мной.

Мать быстро крестит Романа и уходит, а Роман идет за старушкой по коридору.

Дверь в класс отворяется. При входе старушки шум и крики мгновенно смолкают.

— Здраст… Гликерия Петровна! — кричат хором ученики. А Роману слышится: «Лукерья».

Класс большой и светлый. У стены две доски. На одной стене висят портреты царей, на другой — портреты писателей: Пушкина, Гоголя, Лермонтова.

Гликерия Петровна по очереди начинает вызывать ребят. Роман оглядывает всех учеников. Один ему особенно нравится — черноглазый курчавый мальчишка в черной курточке.

— Рожнов! — выкликает Гликерия Петровна.

Роман встает. На него с любопытством смотрит весь класс.

— Ты учился раньше?

— Да, Лукерья Петровна, — говорит Роман.

Все хохочут, а больше всех черноглазый, который понравился.

— Дурак! — визжит он. — Глухарь!

— Меня зовут Гликерией Петровной, — говорит, покраснев, учительница. — Садись.

Роман садится и видит перед носом на парте бумажку с корявыми буквами:

Роман оглядывается. Все сидят как ни в чем не бывало. Учительница говорит что-то вроде речи. Роман внимательно слушает. Вдруг у него начинает чесаться шея. Он трет ее рукой и достает свернутую бумажку, засунутую за воротник.

Черноглазый мальчишка давится от смеха. Роману обидно. Почему именно этот смеется? Он показывает мальчишке кулак.

— Скажу, — громко говорит черноглазый, и Роман, вздрогнув, прячет руку.

Пришел священник. Отслужил молебен, и ребят распустили по домам.

— А ты что знаешь? — спрашивает Романа во дворе черноглазый мальчишка.

— Закон божий… Арихметику…

— Дурак! — завизжал черноглазый. — Арихме-тика!.. Ребята, он говорит: арихметика…

Вдруг, сделав испуганное лицо, черноглазый попятился от Романа.

— Что у тебя на груди? — крикнул он. Роман, ничего не подозревая, нагнул голову, чтобы посмотреть. Черноглазый дернул его за нос.

— Расти большой! — крикнул он.

Ребята захохотали. Роман, недоумевая, оглядел ребят и, поняв, что над ним смеются, треснул черноглазого прямо по носу. Потасовка продолжалась недолго, и Роман вышел из нее победителем, хотя и с синяком.

Домой возвращался гордый и чувствовал себя заправским бывалым школяром, а школа была теперь как родной дом.

В классе царил полумрак. Только над немногими партами горели спущенные на блоках лампочки, и несколько человек, тихо переговариваясь, проверяли задачи.

После первого столкновения во дворе Зелинский — так звали курчавого — не трогал Романа, но относился к нему враждебно. У него была большая партия приверженцев. Оценив это, Роман тоже не задевал его и только изредка огрызался, когда Зелинский вслух отпускал какую-нибудь штуку по его адресу. Роман еще ни с кем не дружил, и даже со своим соседом по парте Илюшкой Крякиным, большим, толстым мальчишкой с одутловатым лицом и пухлыми, всегда мокрыми губами, он еще ни разу не разговаривал.

Над Крякиным тихонько посмеивались, но он не то что не обижался, а просто не обращал на это внимания, хотя мог заставить всех замолчать, так как был самый сильный в классе.

Крякин словно не замечал Романа. Всегда он о чем-то думал, уставившись в одну точку сощуренными близорукими глазами и шевеля губами. Если же Крякин не думал, то обязательно читал. Читал он много и всегда приносил с собой толстые книги.

Вторую неделю продолжалось их молчаливое соседство. Роман не хотел первый заговаривать с ним, не начинал и Крякин.

Однажды Роман пришел в школу раньше обычного. В классе было пустовато. Только Зелинский с двумя друзьями шушукался в углу да Крякин уже сидел за партой и, читая, жевал булку. При входе Романа компания Зелинского притихла, кто-то хихикнул: «Арихметика идет…»

Роман ничего не ответил. Сев за парту, он вынул тетрадь, лениво просмотрел задачи, но они все были решены. Тогда достал хрестоматию. Будто бы читая, стал искоса заглядывать в книгу Крякина. Там были картинки, на которых бородатые люди в шляпах мчались на конях, стреляя в кого-то.

Крякин вдруг захлопнул книгу и, подперев голову руками, задумался. Роман осмотрел обложку, прочел:

— Крякушка опять мечтает, — засмеялся кто-то.

Крякин вздрогнул, повертел головой по сторонам, потом взглянул на Романа чуть удивленно, словно впервые увидел, и тихо спросил:

— Ты любишь кинематограф?

— Нет.

— А бывал?

— Ни разу не был…

— Крякин прищурился и фыркнул: — Эх, ты, колобашка!

Помолчали. Через некоторое время Крякин енова спросил:

— А солдатики у тебя есть?

— Есть…

— Оловянные?

— Нет, бумажные.

— А у меня оловянные.

На этом беседа прервалась. Начались занятия.

Роман с Крякиным больше не разговаривали, но, по-видимому, Крякин, раз заметив, теперь не забывал о Романе.

В большую перемену у Романа произошла стычка с Зелинским.

Ребята, собравшись в кучу, разговаривали о зиме.

— Скоро на коньках покатаемся, — говорил один. — Я восьмерку делаю шикарно.

Роман подошел к кучке, с интересом слушая разговор.

— А кто на одном коньке круг делать умеет? — спросил он.

— А ты умеешь?

— Умею. Я насобачился на одном коньке кататься.

— Потому что второго нет, — с насмешкой сказал Зелинский, незаметно подошедший сзади.

Роман вспыхнул.

— Я и на одном тебя двадцать раз обгоню.

— Ври больше!

— Поспорим, шкелет!

— Вислоухий!

— Шкелет!

— Приди на каток, попробуй!

— И приду, не испугаюсь.

Тут в толпу ребят протиснулся Крякин и, словно не слыша, что говорят, подошел к Роману.

— Пойдем поговорим, — сказал он. Роман последовал за ним.

Крякин завтракал. Он отломил кусок булки с колбасой и дал Роману.

— Бери, после мне когда-нибудь тоже дашь. Роман взял.

— Чего это ты с Зелинским?

— Пристает.

— Ну и черт с ним… Ты читать любишь?

— Смотря что.

— А хочешь, я тебе интересную книгу дам? Только ты верни.

— Ладно, давай, — сказал Роман.

• Предыдущая
• 16/43
• Следующая