Тюремные байки. Жемчужины босяцкой речи - Жиганец Фима - Страница 3

• Предыдущая
• 3/13
• Следующая

Валюха проявила бздительность и разрешила эту иконку сфотографировать у ней на глазах. Нема базара! Щёлкнул я Миколку, потом к себе в лабораторию… Вот тут по уму какого-нибудь мазилу надо было подключить, чтоб он копию грамотно замастырил. Но я прикинул – баксы не водяра, не хер их на троих дербанить. Подобрал в размер древесностружечную плиточку и перевёл на неё чудотворца. Я этих портретов со старых фоток людям столько налепил – не меряно! И все благодарили…

Поехали опять к приходской председательнице: всё, Григорьевна, личное тебе благословение от патриарха Алексия. Прослезился, говорю, старичок. Так что по этому поводу грех не вмазать. А как разговелись, я себя по лбу: Валюха, совсем забыл, надо ж второй снимок сварганить! А то, понимаешь, ракурс не тот. Ясен перец, в тот же вечер мы ей Николу и подменили. В церкви темновато было, да и Валя дошла до кондиции… Короче, лобызнулись мы с этой водоплавающей на прощание и хотели по-шустрому лапти сплести[38]. И не было бы ни чёрта если бы эта сука свою помидоровку из чулана не выудила с такой блядь только на слонов охотиться а очнулись в обезьяннике[39] и Миша тихо скулит матом. Такое дело просрали, такое дело! Главное, эта леблядь триперная так и не проснулась, когда нас в гадиловку[40] волокли… Вырубил её самогон начисто. А заодно и нас с Изей. Пока мы кемарили, народ попёр с утреца в церковь. Оно бы и ничего, батюшка чего надо пропел, чем надо помахал, всё чин-чинарем. И вдруг какая-то мандолина старая как завопит: «Батюшки-светы! Никола-то помолодел!» Чтоб ей, курве, на том свете чертям бублики печь… Ну, помолодел – тебе-то что за печаль? Он же, блин, чудотворец! Плесень глазастая, ведь даже поп внимания не обратил. Тут и про нас вспомнили. Вот народ: как что, так сразу реставраторы! Я им втолковываю, что мы чисто машинально доски перепутали, а они вешают нам с Изей ещё каких-то индюков и запасное колесо от мотоцикла «Урал»! Вы, говорю, уроды, – совсем берега попутали?! Вы нам чудотворца на индюков не разменивайте! Короче, от индюков мы отмахались, а колесо менты Изе паровозом прицепили. Тебе, говорят, всё равно, а нам – процент раскрываемости и валенком меня, валенком, а внутрях утюг, да не у меня внутрях, а в валенке!

***

– ХОРОШАЯ БАЙКА, – лениво протянул положенец, когда сиамские близнецы завершили своё повествование. – Может, кто из жюри вякнет словечко?

Словечко вякнул сухой, узловатый и угрюмый бродяга Иван Бурый, голос которого звучал глухо и мрачно, как послание из потустороннего мира:

– И в чём тут хохма? Спалились на квасе[41]? Так у нас ползоны таких убогих пассажиров! Вон Ёжик Саня влез в лабаз, где бытовой техникой торгуют. Решил приглядеться, что к чему, слышит – один холодильник гудит, работает, падла. Распахнул – мама моя: ветчина, буженина, торты всякие, шпроты… Ну, и водяра, понятно. Гужанулся от пуза. Там и слёг: разморило. Оказалось, торгаши хотели назавтра чьи-то аманины отмечать. Заваливают утром, а тут – такой подарочек! Вот вам и рОман про графа Монте-Криста! Так он же не полез со своей гонкой на сцену погорелого театра!

– И вообще вся эта сказка говнецом попахивает, – вставил старый зэк Михалыч, под шум волны протискиваясь в первые ряды. – У нас на лесосеке в сорок седьмом одного церковного вора под балиндру пустили…

– Под какую ещё балиндру? – не понял прыщавый парнишка в майке с блёклым олимпийским мишкой на груди.

– Под пилораму, чертяка немытая! Очень тогда этих клюкарей не уважали. В лучшем случае – пидарастили…

– Не, вы слышали этого Соломона Каторжного? – возмутился рассказчик Миша Ашкенази. – Може, ты мне ещё споёшь поэму ребе[42] Маяковича «Шо такое нахес и шо такое цорес»[43]? Как жидёнок хитрожопый: жрёт сало, а утирает рибий жир! Мой покойный папа рассказывал байку про двух весёлых гоев[44], как те гопничали[45] в Муромском лесе. Пришили одного клиента, глянули к нему в мазел[46] – а там шмат сала! Один другому и говорит: «Ну, Ваня, давай захаваем эту бациллу[47]!» А тот пузо крестит и отвечает: «Ты шо, Мыкола, грех какой! Нынче ж постный день!»

– Ты, пархатый, не тронь Христову веру! – подскочил на заднем ряду Егор Андронов, возглавлявший в колонии арестантов, прибившихся к православию. Недавно они с дозволения хозяина соорудили в зоне небольшую церквушку, прилепив её одним боком к школе. Приходящий с воли к осуждённым батюшка посетовал, что эдак не по уму – как же, мол, совершать крёстный ход вокруг храма? Но всё же освятил и даже пустил по сему поводу обильную пастырскую слезу.

– Слышишь, ты, овца заблудшая! – огрызнулся Миня. – Кто бы гавкал! Егорий-Победоносец, ты бы лучше нам тиснул, кто спиздил со святой ударной стройки два ведра зелёной краски и сменял её в третьем отряде на баллон самогона? Причём, что характерно, – у пидоров!

– Самогон не ебётся! – парировал Егорий мощным и неопровержимым доводом. – Мне его петухи из баллона в баллон слили…

– Глохнуть всем! – сотряс помещение громоподобный рык Леща. – Кончайте этот кипиш! Мусоров, что ли, скликаете? Кто там следующий на подиум?

– А это куда?

– Сейчас покажу, дай только мотню расстегнуть!

Следующим оказался здоровенный бугай Валя Смирный (в миру – Смирнов). Смирный был типичным «мужиком» из тех, кого называли «сохатыми»: смирно пахал на промке, смирно отстёгивал на общак, смирно послал на хер начальника отряда, когда тот предложил Вале возглавить секцию профилактики правонарушений, то есть «лагерных полицаев». Так же смирно притопил слегонца двух бакланов на дальняке[48], когда те решили показать «рогомёту» свою крутизну. Был Валя обычно суров и молчалив.

– Славны дела твои, Иегова! – прокомментировал неугомонный Миша Ашкенази появление нового персонажа. – Вот, наконец, и камни возопили…

Кто-то сзади хлопнул Мишу по башке брошюрой «Воспитание чести и достоинства у старшеклассниц», и очередной претендент завёл свою волынку.

СЕЛО НАШЕ СТОИТ НА БЕРЕГУ РЕЧКИ. Битюг называется. Да не село называется, а речка. Это в Воронежской области. Места хорошие, грибные да рыбные. У нас испокон веку все рыбалят, и сроду на улов не жалились. Я с мальства удочку хвать – и на берег.

Как подрос, конечно, мы с парнями полегоньку на сети перешли. Мы ж не пацанята, чтобы день убить и на дондышке пару ершей притащить. Рыбнадзор? Дак свои ж, местные. Делись по-братски – и всех делов.

К хорошему быстро привыкаешь, вскорости и сетка тожить надоела. Всё ж таки двадцатый век на дворе, а мы как обезьяны с палками-копалками. Потихоньку начали рыбёшку глушить. Тогда ещё взрывчатки этой сахарной не знали – гематоген не то как… Ну да, вот это самое слово. Мы по-крестьянски: толовую шашечку хлобысь в воду – а оттель карасики кверху брюхом. Только сгребай их, болезных, косяками – да на сковородку.

А как я с зоны воротился… Не всё одно, за что сидел? По мелочи. Мы с Гришаней, соседом моим, два комбайна пропили. А Чё такого? Их, этих «Нив», в колхозе в те поры было как мусору. Каждый год по несколько штук пригоняли. Мы ж их не сразу пропили, а с машинного, значить, двора по частям перетаскали. Кабы сразу, тогда конешно… Как воротился я с зоны, гляжу – маманя ты моя родная! В деревне как на передовой. Какие удочки, какие сетки? Только грохот стоит. Ты как дитя малое. Да этими шашками тебя в любой военной части загрузят, как баржу арбузами. А мы взамен – картошечку, молочко, сметанку. То есть обмен – по-городскому называется навроде как бампер, но не бампер… О, вот это самое слово.

• Предыдущая
• 3/13
• Следующая