Рука Оберона - Желязны Роджер Джозеф - Страница 16

• Предыдущая
• 16/40
• Следующая

Мои чувства были напряжены более, чем до предела. Скала, на которой я стоял…

Если я пытался остановить свой взгляд на ней, она принимала вид мостовой в жаркий полдень. Она, казалось, смещалась и колебалась, хотя мое подножье оставалось неподвижным. Она пребывала в нерешительности, какую часть спектра назвать своей.

Она пульсировала и переливалась, как шкура игуаны. Глядя вверх, я созерцал такое небо, какого никогда прежде не видывал. В данный момент оно было расколото посередине. Половина его была по-ночному черна, и на ней плясали звезды. Когда я говорю «плясали», я не имею в виду мерцали, они скакали, меняли величину, носились, кружились, вспыхивали до яркости сверхновой, а затем меркли до ничего.

Страшновато было созерцать это зрелище, и мой желудок сжался, когда я испытал глубокую акрофобию — страх высоты. И все же перемещение взгляда мало улучшало ситуацию: другая половина неба была подобно постоянно встряхиваемой бутылке с разноцветным песком.

Поворачивались и извивались пояса оранжевого, желтого, красного, синего, коричневого и пурпурного цветов, появлялись и исчезали клочья зеленого, лилового, серого и мертвенно-белого цвета, превращавшиеся иногда в ничто и превращающиеся в пояса, заменяя или присоединяясь к другим извивающимся формам. А эти тоже мерцали и колебались, создавая невозможные ощущения дальности и близости.

Временами, некоторые или все казались буквально в небесной вышине, а затем они снова появлялись, наполняя воздух передо мной, газовые прозрачные дымки тумана, полупрозрачные полосы или твердые цветные щупальца. Лишь позже я понял, что линия, отделявшая черное от цветного, медленно наступала справа от меня, отступая в то же время слева. Все выглядело так, словно вся небесная мандала вращалась вокруг точки прямо над моей головой.

Что же касается источника света более яркой половины, то его просто нельзя было определить. Стоя там, я посмотрел вниз, на то, что сперва показалось долиной, запомненной бессчетными взрывами цвета. Но когда наступавшая тень, соперничая с этим зрелищем, звезды плясали и горели в ее глубине так же, как сверху, производя тогда впечатление бездонной пропасти.

Вид был такой, словно наступил конец света, конец Вселенной, конец всего. Но далеко-далеко, оттуда где я стоял, что-то парило на горе сверхчерного цвета — сама чернота, но обрамляемая и смягчаемая едва воспринимаемая вспышками света. Я не мог угадать его размеров, потому что расстояние, глубина и перспектива тут отсутствовали.

Единственное здание? Группа? Город или просто место? Контуры варьировались каждый раз, когда попадали на мою сетчатку. Теперь между нами плыли тонкие и туманные занавеси, извивающиеся, словно длинные пряди газа, поддерживаемые нагретым воздухом. Мандала прекратила свое вращение, когда она полностью завершила поворот вокруг оси. Цвета теперь находились позади меня и не воспринимались, если я не поворачивал голову — действие, совершать которое я не имел ни малейшего желания.

Было приятно стоять там, глядя на бесформенность, из которой, в конечном счете, появилось все.

Это было даже до Лабиринта. Я ощущал это смутно, но наверняка, в самом центре моего сознания.

Я знал это, потому что был уверен, что находился здесь раньше. Кажется, меня привели сюда в какой-то давний день либо отец, либо Дворкин, вспомнить я не мог, и поставили или держали на руках в этом месте или очень близко к нему, и я смотрел на эту же сцену — как я был уверен — с таким же отсутствием понимания и схожим чувством опасения. Удовольствие мое было окрашено нервным возбуждением, чувством запретного, ощущением мнительного предвкушения. Характерно, что именно в этот миг во мне появилась тоска по Камню, который мне пришлось бросить в куче навоза на Отражении Земля, по предмету, из которого Дворкин столь многое сделал. Не могло ли быть так, что какая-то часть меня искала защиты или, по крайней мере, символа сопротивления против чего бы тут ни было?

Вероятно…

Когда я продолжал завороженно глядеть через пропасть, впечатление было такое, словно глаза мои привыкли или перспектива незаметно сместилась, потому что теперь я различал двигавшиеся там крошечные прозрачные силуэты, словно медленно движущиеся метеоры по газовым прядям.

Я ждал, внимательно разглядывая их, стремясь обрести некоторое небольшое понимание предпринимаемых ими действий.

Наконец, одна из прядей подплыла очень близко. Вскоре после этого я получил свой ответ.

Возникло движение. Один из мчавшихся силуэтов стал больше, и я понял, что он следовал по тянувшейся ко мне извивающейся дороге. Всего лишь через несколько минут он приобрел пропорции всадника. Подъезжая ближе, он приобрел подобие материальности, не теряя того призрачного качества, которое, казалось, прилипло ко всему, лежавшему передо мной. Миг спустя я созерцал обнаженного всадника на безволосом коне, мчавшегося в моем направлении. Оба были мертвенно-бледными. Всадник размахивал белым, как кость, клинком. Его глаза и глаза коня сверкали красным. Я по-настоящему не знал, видел ли он меня, существовали ли мы на одной плоскости реальности, настолько неестественным было выражение его лица.

Я все же вынул из ножен Грейсвандир и сделал шаг назад, когда он приблизился.

Его длинные белые волосы усыпали крошечные искривившиеся соринки и, когда он повернул голову, я понял, что он скакал ко мне, потому что я почувствовал его взгляд, словно холодное давление ко всему обращенному к нему телу.

Я повернулся боком и поднял меч в оборонительной позиции.

Он продолжал скакать, и я сообразил, что и он, и конь были крупными, даже крупнее, чем я думал. Они приближались.

Когда они достигли ближайшей ко мне точки метрах в десяти, конь встал на дыбы — всадник остановил его, натянув поводья. Затем они принялись рассматривать меня, вздымаясь и покачиваясь, словно на плоту в тихо волнующемся море.

— Твое имя! — потребовал всадник. — Назови мне свое имя, явившийся в место сил?

Голос его произвел в моих ушах ощущение треска. Он был весь на одном диком звуковом уровне, громкий и без модуляций.

Я покачал головой.

— Я называю свое имя, когда хочу, а не когда мне приказывают, — бросил я. — Кто ты?

Он издал три кратких лающих звука, которые я принял за смех.

— Я уволоку тебя в нижние пределы, где ты будешь вечно выкрикивать его.

Я нацелил Грейсвандир ему в глаза.

— Слова дешевы, — заметил я, — а виски стоит денег.

Тут я испытал ощущение прохлады, словно кто-то играл с моей Картой, думая обо мне.

Но это было смутное, слабое ощущение, и я не мог уделить ему внимания, потому что всадник передал какой-то сигнал своему коню, и тот встал на дыбы.

Я решил, что расстояние слишком велико. Но этой мысли было место в другом Отражении. Конь нырнул вперед ко мне, покинув тонкую разряженную дорогу, по которой пролегал его путь.

Его прыжок пронес его далековато от моей позиции, но он не упал оттуда и не исчез, как я надеялся. Он возобновил галопирующие движения, и хотя его движение вперед было не вполне соразмерно действиям, он продолжал приближаться через бездну, примерно в половину прежней скорости.

Пока это происходило, я увидел, что на том же расстоянии, откуда он прибыл, появилась еще одна фигура и направилась в мою сторону. Делать было нечего, кроме как стоять насмерть, драться и надеяться, что я смогу отправить на тот свет этого нападающего прежде, чем на меня наскочит другой.

Когда всадник приблизился, его красные глаза скользнули взглядом по моей персоне, а затем остановились, когда его взгляд упал на Грейсвандир у меня в руках.

Какой бы там ни была природа безумного освещения у меня за спиной, оно украсило узор на моем клинке, снова оживив его, так что нанесенная на него часть Лабиринта поплыла и заискрилась по всей его длине. К тому времени всадник находился очень близко, но он натянул поводья, и глаза его прыгнули вверх, встречаясь с моими собственными. Его подлая усмешка исчезла.

• Предыдущая
• 16/40
• Следующая