Князь Света - Желязны Роджер Джозеф - Страница 28
- Предыдущая
- 28/68
- Следующая
— Я не подниму против тебя оружия, бог смерти, будь то из стали, кожи или камня, я не ребенок, чтобы играть в эти игрушки. Не буду я и мериться с тобой силой тела, — сказал Ангел. — Я знаю, что буду превзойден тобою во всем этом, ибо никто не может поспорить с тобой оружием.
— Забирайся тогда на своего голубого жеребца и скачи прочь, — сказал Яма, — коли ты не желаешь биться.
Ангел не ответил, а подбросил в воздух свой синий щит так, что тот закружился как сапфировое колесо и, повиснув у них над головами, начал расти и расти в размерах.
Потом он упал на землю и начал вжиматься, бесшумно ввинчиваться в нее, пока не исчез из виду, до последнего момента не переставая увеличиваться в размерах, и трава вновь сомкнулась над тем местом, где он утонул в земле.
— И что все это означает? — спросил Яма.
— Я не соперничаю. Я просто защищаю. Моя сила — сила пассивного противостояния. Это сила жизни, как твоя — смерти. Что бы я ни послал против тебя, — ты можешь это уничтожить, но тебе не уничтожить всего, о Смерть. Моя сила — это сила щита, а не меча. Чтобы защитить твою жертву, Владыка Яма, тебе будет противостоять жизнь.
И Синий отвернулся, вскочил в седло синего коня и поскакал на Юг во главе своих кумбхандов. Но музыка не исчезла вместе с ним, по-прежнему разлита она была в воздухе там, где он только что стоял.
Вновь шагнул вперед Яма, сжимая в руке саблю.
— Все их усилия были напрасны, — сказал Яма. — Твой час пробил.
Он взмахнул клинком.
Удар, однако, не достиг цели, ибо ветка гигантского дерева упала между ними и выбила саблю у него из рук.
Он нагнулся, чтобы ее поднять, но травы уже полегли и скрыли ее под собой, сплетясь в плотную, непроницаемую сеть.
Чертыхнувшись, он выхватил кинжал и снова ударил.
Огромная ветвь согнулась, колыхнулась перед его мишенью, и кинжал, пробив насквозь толстую кору, глубоко утонул в ее древесине. Тогда ветвь вновь взмыла к небу, унося с собой ввысь смертоносное оружие.
Будда медитировал с закрытыми глазами, в сумерках вокруг него разгорался сияющий ореол.
Яма шагнул вперед, поднял руки — и травы запутались в его ногах, сплелись, спеленали его лодыжки, остановили его, где он стоял.
Он попробовал было бороться, изо всех сил дергая траву, пытаясь выдернуть ее неподатливые корни. Потом прекратил тщетные попытки и, закинув назад голову, воздел кверху руки; глаза его метали смерть.
— Внемлите мне, Силы! — вскричал он. — Отныне место это будет нести на себе проклятие Ямы! Ничто живое не шевельнется больше на этой земле! Не защебечет птица, не проползет змея! Будет почва здесь бесплодна и мертва, лишь камни да зыбучие пески! Ни травинки не пробьется больше здесь к солнцу! Да исполнится мое проклятие и приговор защитникам моего врага!
Травы поблекли, пожухли, но еще не успели отпустить его на волю, как вдруг раздался оглушительный треск, хруст, и дерево, чьи корни скрепляли воедино весь мир и в чьих ветвях, словно рыбы в сетях, запутались звезды, покачнулось вперед, раскололось посередине, верхние его побеги смяли, сорвали небосвод, корни его разверзли посреди земли бездну, листья падали зелено-голубым дождем. Огромный обрубок ствола начал опрокидываться прямо на него, отбрасывая перед собой тень, темную, как ночная мгла.
Вдалеке он все еще видел Будду, тот по-прежнему сидел в медитации, словно не подозревая об извержении хаоса вокруг него.
А потом была одна лишь тьма — и звук, схожий с раскатом грома.
Яма вскинул голову, широко раскрыл глаза.
Он сидел в пурпурной роще, прислонившись к голубому стволу, и на коленях у него лежал обнаженный клинок.
С виду все было по-прежнему.
Перед ним, словно в медитации, рядами сидели монахи. Все таким же прохладным и влажным был ветерок, под его дуновением все так же колебались огни.
Яма встал, зная теперь откуда-то, где ему надо искать свою цель.
По утоптанной тропинке он прошел мимо монахов и углубился в лес.
Тропинка привела его к пурпурному павильону, но тот был пуст.
Он пошел дальше, и лес понемногу превращался в дикие заросли. Почва стала сырой, и вокруг него поднимался легкий туман. Но в свете трех лун по-прежнему отчетливо вырисовывалась перед ним тропка.
И вела она вниз, голубые и пурпурные деревья казались здесь ниже, чем наверху, стволы их были искривлены, скрючены. По сторонам стали попадаться маленькие оконца воды, словно проказой, изъеденные клочьями серебристой пены. В ноздри ему ударил запах болота, а из зарослей невысоких кустарников донесся хрип каких-то неведомых тварей.
Издалека, оттуда, откуда он пришел, донеслись отголоски песнопения, и он догадался, что оставленные им в роще монахи пробудились и засуетились в неведомой деятельности. Они преуспели, им удалось, объединив свои мысли, наслать на него видение, сон о неуязвимости их учителя. И пение — это, вероятно, сигнал к…
Туда!
Он сидел на скале в самой середине обширной прогалины, весь омытый лунным светом.
Яма вытащил клинок и направился к нему.
Когда осталось пройти шагов двадцать, сидящий повернул к нему голову.
— Приветствую тебя, о Смерть, — сказал он.
— Привет тебе, Татхагата.
— Скажи мне, почему ты здесь.
— Решено было, что Будда должен умереть.
— Это не ответ на мой вопрос, тем не менее. Почему ты пришел сюда?
— Разве ты не Будда?
— Звали меня и Буддой, и Татхагатой, и Просветленным, и много еще как. Но, отвечая на твой вопрос, нет, я не Будда. Ты уже преуспел в том, что намеревался совершить. Сегодня ты убил настоящего Будду.
— Должно быть, память моя слабеет, ибо, признаюсь, я не помню ни о чем подобном.
— Сугата звали мы настоящего Будду, — ответил Татхагата. — А до того известен он был под именем Рилд.
— Рилд! — хмыкнул Яма. — Ты пытаешься убедить меня, что он не просто палач, которого ты отговорил от его работы?
— Многие — палачи, которых отговорили от их работы, — ответствовал сидящий на скале. — По собственной воле отказался Рилд от своего призвания и встал на Путь. Он — единственный известный мне во все времена человек, который в самом деле достиг просветления.
— Разве то, что ты насаждаешь, это не этакая пацифическая религия?
— Да.
Яма запрокинул голову назад и расхохотался.
— Слава богу, что ты не практикуешь религии воинственной! Твой лучший ученик, просветленный и так далее, сегодня днем чуть было не снес мне голову с плеч.
Тень усталости легла на безмятежное лицо Будды.
— Ты думаешь, он в самом деле мог победить тебя?
Яма резко смолк.
— Нет, — сказал он, чуть помолчав.
— Как ты думаешь, он знал об этом?
— Может быть, — ответил он.
— Разве вы не знали друг друга до сегодняшней встречи? Не видели друг друга в деле?
— Да, — признался Яма. — Мы были знакомы.
— Тогда он знал о твоем мастерстве, предвидел итог вашей схватки.
Яма безмолвствовал.
— Он добровольно пошел на мученичество, чего я тогда не ведал. Мне не кажется, что он всерьез надеялся сразить тебя.
— Зачем тогда?
— Что-то доказать.
— Что же мог он надеяться доказать таким образом?
— Я не знаю. Знаю только, что все, должно быть, было так, как я говорю, ибо я знал его. Я слишком часто слушал его проповеди, его утонченные притчи, чтобы поверить, что он мог пойти на это без цели. Ты убил истинного Будду, бог смерти. Ты же знаешь, кто я такой.
— Сиддхартха, — сказал Яма, — я знаю, что ты мошенник. Я знаю, что ты не Просветленный. И я отдаю себе отчет, что учение это мог бы припомнить любой из Первых. Ты решил воскресить его, прикинувшись его автором. Ты решил распространить его, надеясь вызвать противодействие религии, при помощи которой правят истинные боги. Я восхищен твоей попыткой. Все это было мудро спланировано и исполнено. Но грубейшей твоей ошибкой было, как мне кажется, что ты выбрал пассивное вероучение, чтобы бороться против вероучения активного. Мне любопытно, почему ты пошел на это, когда вокруг было сколько угодно подходящих религий — на выбор.
- Предыдущая
- 28/68
- Следующая
