Девять принцев Амбера - Желязны Роджер Джозеф - Страница 40
- Предыдущая
- 40/43
- Следующая
Я резко обернулся. Сзади явно кто-то был. Да, у левой стены я различил силуэт человека. Он стоял и смеялся.
— Ты кто? — спросил я. Мой голос звучал совершенно непривычно, словно чужой. Я ведь за долгое время ни с кем и словом не перемолвился.
— Побег! — сказал человек. — Побег готовишь! — И снова засмеялся.
— Как ты сюда попал?
— Прошел.
— Откуда? Как?
Я зажег спичку. От света глаза резанула боль, но спичку я не гасил.
Человечек был очень маленький. Можно сказать, крошечный, почти карлик, да к тому же горбун. Волосы и борода у него были такие же длинные, как у меня. Из массы волос выглядывал лишь его длинный крючковатый нос да посверкивали почти совершенно черные глаза, сейчас, на свету, чуть прищуренные.
— Дворкин! — узнал я его.
Он снова засмеялся:
— Да, я Дворкин. А ты-то кто?
— Ты что, не узнаешь меня? — Я зажег еще одну спичку и осветил собственное лицо. — Посмотри-ка повнимательнее. Забудь бороду и патлы. Да еще прибавь столько же веса, сколько во мне сейчас. Ты же сам сколько раз рисовал меня на картах, во всех подробностях!
— Корвин! — наконец узнал он. — Да-да, я тебя помню.
— А я считал, что ты уже умер.
— Как видишь, нет. Смотри! — И он сделал пируэт, повернувшись на одном каблуке. — А отец твой как поживает? Ты сам-то давно его не видел? Это он тебя сюда засадил?
— Оберона больше нет, — ответил я. — В Амбере правит мой брат Эрик, а я его узник.
— Тогда я главнее тебя, — промолвил Дворкин, — ибо я узник Оберона.
— Не может быть! Мы и не знали, что отец бросил тебя в темницу!
Я услышал, что он плачет.
— Да, — произнес горбун через некоторое время. — Твой отец не доверял мне.
— Почему?
— Я ему однажды обмолвился, что обдумываю, как можно было бы уничтожить Амбер. Я даже рассказал ему, что знаю такой способ. И тогда он приказал запереть меня в темницу.
— Не очень-то красиво с его стороны.
— Да. Зато он обеспечил меня прекрасной лабораторией и множеством разных инструментов, чтобы я мог продолжать свои исследования. Только сам вскоре перестал меня посещать. А до того приходил часто и приводил с собой разных людей, которые показывали мне свои чернильные пятна, а я по его приказу придумывал про каждое пятно историю. Вот было здорово!.. Но все это кончилось, когда однажды я выдумал историю, а она мне самому что-то не понравилась, вот я и превратил этого человека в лягушку. Король Оберон разгневался, когда я отказался снова превращать того типа в человека… С тех пор прошло уже столько лет, но ко мне больше никто не приходит, и я, если б даже захотел, не смогу теперь превратить его в человека — если, разумеется, король по-прежнему того желает. Однажды…
— Как ты попал сюда, в мою камеру?
— Я же сказал тебе: прошел.
— Сквозь эту стену?
— Конечно, нет. Сквозь Тень стены.
— Ни один человек не может проникнуть в Амбер прямо из Тени! В Амбере же Теней нет!
— Ну, я сжульничал, — призвался он.
— Так как же все-таки ты сюда попал?
— Я создал новый Козырь и решил с его помощью посмотреть, что происходит по другую сторону стены… Ах, Боже мой, только что вспомнил!.. Я же не могу без него вернуться! Придется изготовить другой. У тебя не найдется чего-нибудь поесть? И чем рисовать? И на чем?
— Возьми, вот кусок хлеба, — сказал я, отдавая ему свой хлеб. — Тут есть еще сыр, можешь взять и его.
— Благодарю тебя, Корвин! — воскликнул Дворкин и с волчьей жадностью накинулся на еду. Потом выпил всю воду. — Так. Теперь, если ты одолжишь мне перо и кусочек пергамента, я немедленно вернусь в свою комнату. Мне хочется дочитать одну книгу. Приятно было с тобой побеседовать. Жаль все-таки, что королем стал Эрик. Ну, я к тебе еще загляну. Если увидишь отца, скажи ему, чтобы он на меня не сердился, потому что…
— У меня нет ни пера, ни пергамента, — прервал я его.
— Господи, — сказал горбун, — ну и условия у тебя! Прямо варварские!
— Совершенно точно. Под стать самому Эрику.
— Хорошо, а что у тебя есть? Мне все-таки больше нравится моя собственная камера — там освещение лучше…
— Ты разделил со мной обед, — сказал я. — А теперь я хочу попросить тебя о небольшом одолжении. Если ты выполнишь мою просьбу, обещаю: я сделаю все, чтобы помирить тебя с Обероном.
— И чего же ты от меня хочешь?
— Я всегда восхищался твоим искусством, но есть одно твое творение, которое мне нравится больше всего на свете. Я всегда хотел иметь его изображение. Ты ведь помнишь маяк в Кабре?
— Конечно. С тех пор я там был еще раза три. И я знаю его теперешнего смотрителя. Его зовут Жупен. Мы с ним в шахматы играли.
— Когда я стал взрослым, — продолжал я, — более всего мне хотелось бы посмотреть на изображение этого великолепного здания, выполненное твоей рукой!
— Очень простой рисунок, — ответил Дворкин, — и очень приятный. Я, помнится, даже делал кое-какие предварительные наброски, но дальше как-то не пошло, все время что-то мешало. Тогда других забот было полно. Я принесу тебе один из тех набросков, если уж ты так этого хочешь.
— Нет, — сказал я. — Мне бы хотелось иметь не просто набросок, а что-нибудь посущественнее, более овеществленное, что ли: эта прекрасная вещь скрашивала бы мое одиночество, служила бы мне утехой… да и всем другим, кто попадет сюда после меня.
— Похвальное желание, — произнес он. — А у тебя хоть какой-нибудь инструмент есть?
— Есть вот такое стило, — сказал я, протягивая ему бывшую ложку, которая к этому времени стала весьма острой. — Мне бы хотелось, чтобы ты изобразил маяк вон на той дальней стене, а я буду любоваться им, когда отдыхаю.
Дворкин некоторое время молчал.
— Освещение никуда не годится, — заявил он наконец.
— У меня есть спички. Я буду зажигать их одну за другой и светить тебе. А можно еще солому зажечь, если спичек не хватит.
— Едва ли подобные условия могут соответствовать процессу гениального вдохновения…
— Разумеется! — воскликнул я. — Прошу прощения, но я не могу предложить ничего лучшего даже великому Дворкину. Это все, чем я располагаю. Однако произведение искусства, созданное твоей гениальной рукой, будет безмерно скрашивать сие убогое существование.
Он опять захихикал.
— Ну хорошо, — согласился он. — Только ты должен будешь светить мне и потом, чтобы я смог нарисовать еще и путь назад, в свою камеру.
— Согласен, — сказал я, нащупывая в кармане спички.
У меня было три полных коробка и один наполовину пустой.
Я вручил мастеру свою замечательную ложку и подвел его к дальней стене темницы.
— Ты понимаешь, что за инструмент я тебе дал? — спросил я.
— По-моему, это заостренная ложка, не так ли?
— Совершенно верно. Скажи, когда будешь готов, и я зажгу спичку. Тебе придется рисовать очень быстро, потому что спичек у меня мало. Половина пойдет на маяк, а вторая — на твой собственный рисунок.
— Хорошо, — согласился Дворкин.
И я зажег первую спичку.
Он принялся рисовать на влажной серой стене. Сначала он изобразил вытянутый прямоугольник, который должен был служить как бы рамой будущей картины. Потом под его рукой стали возникать очертания маяка. Он делал набросок легкими штрихами. Это было поистине великолепно. С годами искусство мастера ничуть не поблекло!
Я зажигал спичку за спичкой, держа каждую за самый кончик, а потом плевал на пальцы и, когда правой рукой держать было уже невозможно, хватал спичку левой уже за обуглившийся конец и переворачивал ее, давая ей догореть до самого конца, прежде чем зажечь следующую.
Когда иссяк первый коробок, Дворкин уже покончил с изображением самой башни маяка и принялся за море вокруг нее и небо. Я всячески подбадривал его, бормоча слова восхищения.
— Здорово! Просто великолепно! — сказал я, когда рисунок был почти закончен.
Потом он заставил меня зажечь еще одну спичку, чтобы поставить на картине свою подпись. К тому времени у меня почти кончились спички во втором коробке.
- Предыдущая
- 40/43
- Следующая
