Летучий корабль - Белянин Андрей Олегович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/49
- Следующая
– Так я и говорю: «ежели случайно…»
А… какое к чертям «случайно»?! Кого я обманываю? От моей многоопытной домохозяйки навряд ли что укроется, если уж даже стрельцы у ворот залихватски подмигивали вслед. Особой проницательности не надо, чтобы правильно идентифицировать вспыхнувшее в моей груди чувство. Проще всего, наверное, было бы сказать – это любовь! Все симптомы налицо, включая нездоровый блеск в глазах и летящую легкость походки, но… Лично для меня бросаться такими словами и понятиями как-то нехарактерно… Да, девушка мне понравилась; да, я хотел бы вновь увидеться с ней; да, это ко многому располагает, но давайте не будем торопить события. Пока она в первую очередь жертва дерзкой кражи. Вот найду похищенное, верну владелице, тогда поговорим об ином… Дорога пешком до Колокольной площади не заняла много времени. Кожевенная лавка почему-то оказалась закрытой. В будний день это выглядело подозрительно, городские торговцы закрывались только по большим церковным праздникам, и то не всегда. Я потоптался у запертых дверей, попробовал постучать в закрытые ставни – результаты по нулям, никто не отзывался. Бегать по соседям, выспрашивая, где тут ходит девушка Олёнушка, было как-то несолидно. Лукошкинцам только намекни, что милиция кого-то ищет, – приведут связанную, с кляпом во рту и следами побоев на лице. На фиг надо такое хорошее начало для сердечных отношений! К тому же я все равно не помню ее фамилию… может быть, она ее вообще не называла? В грустно-лиричных размышлениях я перешел на противоположную улицу к базару. Да… мой первый любовный роман складывался явно не очень… Базар жил своей жизнью, народ торговал и торговался, торгуясь – покупал, а расторговавшись – спешил в кабак обмыть удачный день. В столичном рынке прочно занимали свои места горбоносые «хачики», как и в моем мире, успешно сбывающие персики, апельсины, урюк и виноград. На азиатских рядах предлагали шерсть, ковры, кожу; в торговых палатках европейских государств вообще можно было приобрести все подряд. У немцев – стекло и часовые механизмы, у французов – духи и коньяки, у поляков и китайцев – мелочь всякую, от тапочек до самогонных аппаратов. Мне нравилось гулять по базару, я закрывал глаза и чувствовал себя в своем времени. Это было несложно… Базар гудел, бурлил, накатывал, словно прибой, опьяняя богатством красок, звуков и запахов. Своих слов не хватало, хотелось цитировать великого Гоголя, возвышенно воспевшего щедрую красоту Сорочинской ярмарки. Боже, каких типажей могло бы отыскать здесь пытливое око настоящего писателя!
– Участковый, купи веник для бани! Березовый, зеленый, молодым духом ядреный! Разок попаришься – пятьдесят годочков с плеч сбросишь!
(«Ага… мне-то еще и тридцати нет. Пятьдесят сброшу, кем же я из бани выйду, эмбрионом, что ль?! Спасибо, не надо…»)
– Сыскной воевода, отведай медку пенного! Задарма угощаю! Тока позволь дощечку расписать, что-де в моем заведении вся милиция напиваться изволит…
(«Сейчас развернусь и вклепаю этому щедрому добродею пятнадцать суток за оскорбление! Им только поблажку дай, весь город рекламными плакатами оклеют: там милиция напивается, тут – нажирается, а здесь… тьфу! В следующий раз обязательно вклепаю…»)
– Гражданин начальник, а вот купи женские трусы! Прямо из города Парижу, согласно последней моде, для баб благородного происхождения… С кружавчиками!
– Это что за намеки?! – не выдержав, вспыхнул я. – Вконец оборзели вы там, в своем Париже… Мне по форме одежды не полагается!
– Нет-нет… как можно?! – счастливо разулыбался продавец. – Рази ж мы без понятия? Не себе, жене своей купи!
– Нет у меня своей жены.
– А… ну, тады чужой!
От такого совета я покраснел до ушей, а народ грохнул в рокочущем гоготе! Ничего не попишешь – базар. Пока я оборачивался, чтобы достойно и нелицеприятно высказать этому хохмачу все, что я о нем думаю, в меня с разбегу влетела какая-то девушка с корзинкой яблок. От неожиданного столкновения мы оба бухнулись на мостовую. Но прежде чем я успел извиниться, стаскивая с головы корзину, как девица мгновенно дернула наутек. Чисто автоматически мое подсознание отметило рыжеватую косу на широкой спине да знакомый узор на вышитой кофте.
– Настасья!
Пока я вставал, она обернулась и так ловко запустила мне яблоком в лоб, что я опрокинулся снова.
– Гражданка Настасья, стойте! Вы задержаны за…
Ну, естественно, беглянка ни на мгновение не собиралась задерживаться и выслушивать меня до конца. А погоня на базаре – это, я вам скажу, развлечение не для слабонервных. Тем паче, что, уловив общую суть, горячие головы из не особо занятых лукошкинцев охотно кинулись «содействовать органам». Вопли добровольцев были слышны на весь базар:
– Братва! Хватай ее за хвост, лису крашеную!
– Держись, Никита Иванович, не умирай! Тока не умирай, гони от себя смертушку! Хоть до угла дотяни, там храм православный, и отпоют, и обиходят. Там можно, там ничего…
Капуста футбольными мячами катилась под ноги. Куры взлетали вверх, теряя перья и обливая всех негодующим кудахтаньем. Соломинки золотым дождем мельтешили в воздухе, застилая обзор, но азарт погони не стихал…
– Православные, споймал! Вот она, стерва злодейская, убивица преступная, курва малосольная… И ерепениться не смей, а не то в глаз бесстыжий так и получишь! Я ить не посмотрю… Как не она?!
– Хватай всех подряд, крути руки за спину! Ейной же косой в узел вяжи, сарафаном рот затыкай, да берегись, чтоб лаптем, лихоманка, не пнула! Ужо потом, в отделении, разберут, а извиняться мы завсегда могем… Чай не медведи какие бесчувственные…
Битая обливная керамика хрустела под ногами. Кто-то падал, поскользнувшись на пролитом меде, кого-то второпях обсыпали мукой, кто-то придавленный тюком сена плакал от невозможности продолжать эту грозную русскую забаву…
– Люди добрые, и за что ж такая напасть?! За что лупите, мужики? Шестеро на одну… За что ноженьку, правую, неповинную, пополам искрошили? И куда тока милиция смотри-и-и-ит…
В общем, пришлось плюнуть на погоню и наводить порядок. Четверым захваченным гражданкам приносить официальные извинения, еще одной оплачивать порванный сарафан и обкусанный кокошник (сама виновата, оказала сопротивление). Двум буянам пригрозил порубом, если не охладят сыскное рвение, остальные успокоились так. Народ-то в целом добрый и отходчивый, пошумят, отогреют душу да и разойдутся. А вот Настасье вновь удалось уйти, это плохо. Хотя… если она настолько глупа, что нахально фланирует по базару в центре города, значит, стрельцы ее возьмут. Надо быстренько найти кого-нибудь из еремеевской сотни.
– Никита Иванович, какими судьбами?
Господи, ну еще бы я не узнал этот ласковый, грудной голос…
– Здравствуйте, Олёна. Как вижу, вы по-прежнему не опасаетесь разгуливать по базару?
– А чего опасаться-то? Воровать у меня больше нечего, одно маменькино колечко и было…
– Да, да… Я как раз имею некоторую информацию по этому поводу. Вы не заняты? Может быть, прогуляемся немного, побеседуем? – Я галантно согнул руку кренделем, но она ее не приняла. В те времена хождение под руку обозначало как минимум супружеские отношения, и естественно, что воспитанная девушка просто не могла себе такого позволить. Мы неторопливо шли с базара в сторону той же Колокольной площади, я подробно рассказывал о бандитском притоне Поганова, о подозреваемой Настасье, о дьяке Филимоне, о царе, о Митьке, из-за которого мы вечно влипаем в неприятности, о запертом в порубе карманнике Псурове, о чем-то еще… Она поразительно умела слушать! Это талант, не просто вежливость или хорошие манеры. Совершенно незаметно, легко и радостно, я выболтал малознакомому человеку практически все, что знал…
– Таким образом, ей удалось сбежать. Надеюсь, стрельцы приложат все усилия, но тем не менее какое-то время все равно пройдет… А как отнеслись к краже ваши родственники?
– Дядя и тетя? Я ничего им не сказала, – беззаботно отмахнулась Олёна. – Заругают, а тетушка еще и прибьет!
- Предыдущая
- 18/49
- Следующая
