Берег слоновой кости - Жаколио Луи - Страница 2
- Предыдущая
- 2/30
- Следующая
— Ну, Уале, — сказал Лаеннек, лаская ее, — кажется, охота была удачна сегодня?
Собака опять глухо заворчала.
— Она, должно быть, встретила зеленого сенона, обезьяну, до которой она очень лакома, — продолжал Лаеннек, как бы объясняя своим товарищам странные ухватки Уале.
— Вы разве всегда предоставляете вашей собаке самой искать себе пищу? — спросил Барте.
— Когда мы останавливаемся в деревнях, она питается около нас, и Буана приготовляет ей кашу из проса с кислым молоком, которую Уале очень любит. Но когда мы путешествуем, собака должна сама добывать себе пищу; я это делаю не без цели: привычка воевать с дикими зверями, чтобы прокормить себя, делает
Уале до того свирепым, что он не боится ни зверей, ни людей и будет защищать нас и против льва, и против кумиров.
— Это что такое?
— Кумирами называют негров, прогнанных изо всех деревень за какие-нибудь преступления; они собираются бандами и грабят караваны, нападают на искателей пальмового масла, которые заблудятся; словом, разбойничают в лесах, и могу уверить вас, что Уале питает особую ненависть к людям этого рода.
— Неужели вы думаете, что мы можем встретить этих кумиров на дороге?
— Их самих нам опасаться нечего, это раса шакалов, которую я презираю, и потом, они меня знают очень хорошо и не решатся попасться мне навстречу, но они могут поднять против нас какое-нибудь племя дикарей, и тогда…
Лаеннек кончил свою фразу движением головы по своей привычке.
— И тогда? — спросил Барте.
— Мы будем принуждены взяться за карабины, и вы увидите, что и Уале сделает свое дело; он известен так же, как и я, на берегах Конго; а во всех негритянских деревнях мою собаку называют Соле Явуа, чертова собака; Уале уже спасал мне жизнь раз двенадцать.
— Он очень опасен?
— Посмотрите на его необыкновенный рост, сильные мускулы, воловью шею, голову, круглую как шар, глаза, налитые кровью, широкий нос и острые клыки, и скажите мне — не нарочно ли создана эта собака для того, чтобы нападать на врагов; я уже вам сказал, что в своем ошейнике с железными остриями она не боится льва.
— Я никогда не видал такой собаки, — сказал Гиллуа, который, оставаясь в задумчивости до сих пор, вмешался теперь в разговор, — это, должно быть, один из последних потомков той породы собак, обладая которыми древние сражались с тиграми.
— Я не знаю происхождения Уале, — продолжал бывший моряк, — его мне дали щенком португальские торговцы невольниками, которым я оказал услугу. В обыкновенное время это самое кроткое животное, оно позволит ребенку теребить его, но когда мы странствуем, горе бродягам и всем злоумышленникам! Человек никогда не освобождался из ее когтей живым.
Во время этого разговора Кунье, ждавший сигнала к отъезду, небрежно поднял кость, которую собака уронила на дно лодки, и хотел бросить ее в реку, но вдруг подал кость Лаеннеку.
— Что такое? — спросил тот.
— Узнаете вы, какого зверя растерзал Уале сегодня?
— Что мне за нужда! Бери весло, пора выбраться на середину реки, нехорошо оставаться у этих берегов, когда настанет ночь.
— Господин, — продолжал негр, — это кость человечья.
При этих словах Гиллуа и Барте задрожали от ужаса.
— Кость человечья, — сказал тихим голосом начальник маленького каравана, — когда так, пора отсюда убираться; опасность ближе к нам, нежели я думал, потому что Уале никогда не нападает по-пустому…
Лодка отчалила от берега и быстро выдвинулась на середину реки.
Настала ночь… Одна из тех безлунных ночей на экваторе, которые не позволяют даже самому зоркому глазу различить малейший предмет. Каждый путешественник занял свое обычное место: Лаеннек у руля, молодые люди на середине лодки, а Буана и ее товарищ на носу, поочередно гребли, сменяясь каждый час.
Под влиянием волнения, вызванного загадкой Кунье и словами Лаеннека, никто не прерывал молчания, последовавшего за отъездом, и странник во африканским пустыням, которому следовало бы успокоить, объяснив свою мысль, всеобщие опасения, возбужденные им, казался погружен в себя до такой степени, что не заботился о движении пироги.
— Он разговаривает с духами своих предков, — сказала Буана на ухо Барте, — не будем ему мешать, — и молодая негритянка тихо встала, взяла машинально весло, оставленное ее господином, и через несколько секунд подвела лодку к песчаной отмели, которую ее рысьи глаза приметили среди реки.
Прекращение движения мало-помалу заставило опомниться Лаеннека.
— Где мы? — спросил он, удивляясь, что не качается на волнах.
— За четверть мили от нашей вечерней стоянки, — ответила Буана.
— Зачем ты остановила пирогу?
— Она не должна идти, когда господин советуется со своими мыслями.
— Она, пожалуй, права, — сказал Лаеннек, говоря сам с собой, — благоразумнее ждать… на восходе солнца мы будем знать, в чем дело. Извините меня, господа, — обратился он к молодым людям, — что я забыл вас на несколько минут, но жизнь, которую я веду много лет уже в этих опасных странах, принудила меня, во всех важных случаях, так сказать, держать совет с самим собою, а привычка к одиночеству заставляет меня иногда не обращать внимания на то, что меня окружает. Вы должны понять меня; поставленный часто лицом к лицу с непредвиденной опасностью, принужденный быстро решать, я должен совещаться с собой, обдумать все средства, взвесить все, потому что в конце этой цепи мыслей встает роковой вопрос о жизни или смерти.
— Вам нечего извиняться, любезный руководитель, — перебил Гиллуа, — мы здесь находимся под вашим начальством и понимаем очень хорошо, что среди окружающих нас опасностей мы можем ожидать нашего спасения только от слепого повиновения всему, что вы решите. Едва прошли сутки, как вы вырвали нас из когтей Гобби, и мы еще не забыли данную нами клятву считать вас нашим начальником до того счастливого дня, когда увидим берега Атлантического океана.
— Благодарю, господа, за ваше доверие к такому искателю приключений как я, и клянусь вам, что это доверие не будет обмануто.
Вместо ответа Гиллуа и Барте протянули руки Лаеннеку, он горячо пожал их, и не будь темноты, молодые люди могли бы увидать слезу на бронзовом лице дезертира.
Он быстро оправился и после вздоха, вырванного каким-то горестным воспоминанием, продолжал излагать твердым голосом своим спутникам характер размышлений, так сильно его занимавших.
— Я всегда замечал, что в пустыне и девственных лесах никогда не надо пропускать происшествия, как бы ни было оно ничтожно, не отдав себе в нем отчета; малейшие события имеют важное значение и почти всегда служат предостережением, тайну которого надо разгадать, если не хочешь не сегодня завтра оставить свои кости в каком-нибудь углу зарослей или леса. Перейдем к делу. Неоспоримо, что Уале загрыз сегодня человека, которого нашел в кустах, и вы поймете, что это происшествие имеет для меня исключительную важность, когда узнаете, что, с одной стороны, моя собака никогда не нападает сама, если я не подстрекну ее, а с другой, — что места, проезжаемые нами, совершенно необитаемы.
— Уверены ли вы, — перебил Барте, — что, когда вы добились сегодня утром от Гобби, чтобы он перестал нас преследовать, он через несколько минут не раскаялся в своем поступке и не послал сухим путем кого-нибудь из своих воинов расставить нам засаду?
— Вы забываете, какое влияние я имею на людей его свиты; могу вас уверить, что ни один из них не осмелился взять это на себя. А если это не солдат Гобби, то с каким же человеком имел Уале дело? В этих местах может находиться только какой-нибудь негр, заблудившийся, отыскивая пальмовое масло, но это предположение кажется мне невероятным; я уверен, что собака прошла бы мимо бедняги, не сделав ему никакого вреда. Спросите у Кунье, он здешний, слышал ли он когда-нибудь, что эти леса обитаемы?
— Здесь живут только львы и большие змеи, — отозвался негр на слова своего господина.
Лаеннек продолжал:
— Вы видите, вся эта часть реки на протяжении пятисот или шестисот миль окружена лесами и болотами, вот почему мы не можем странствовать сухим путем до того места, где Банкора впадает в Конго. И чем более я думаю, тем менее могу объяснить себе это необыкновенное приключение. Уале непременно встретил врага… но какого?
- Предыдущая
- 2/30
- Следующая
