Сармат. Смерть поправший - Звягинцев Александр Григорьевич - Страница 43
- Предыдущая
- 43/56
- Следующая
Неподалеку от проходной порта навстречу Савелову шагнул из темноты широкоплечий мужчина в летной кожаной куртке.
— Пока все по плану, командир, — доложил он вполголоса. — Только сегодня мы, на всякий пожарный случай, вывели из строя городскую АТС. Жалко, конечно, связистов — промудохаются с ее ремонтом с денек.
— А без этого нельзя было обойтись?
— Наверное, можно было, но из Москвы поступил приказ генерала Толмачева.
Значит, Толмачев ни с кем не договорился, если приказал группе прикрытия отрезать Феодосию от внешнего мира, — понял Савелов, чувствуя, как запрыгало в груди сердце. — Идиоты, город они отрезали, но есть еще военная связь и полностью автономная железнодорожная радиосвязь — их как отрежешь?
— Не волнуйся, командир, мои мужики работают не оставляя следов, — по-своему поняв его молчание, заверил мужчина. — Они для отмазки по нескольку дохлых крыс везде оставили. По опыту знаю — срабатывает...
— Что у тебя сегодня с прикрытием? — спросил Савелов, стараясь не выдать собеседнику охватившего его волнения.
— Как и раньше: одна группа блокирует гостиницу, две — вокзал и порт, а я со своими мужиками — на подстраховке у лайбы. Связь в случае кипеша по рации. Мои позывные с сегодняшнего дня и до польской границы — «Купавна», твои — «Щербинка».
— Хорошо, — кивнул Савелов. — Дал бы нам бог обойтись сегодня без кипеша и доехать все ж до польской границы. А ты чего нынче такой смурной, «Купавна»?
— Будешь смурной, «Щербинка»... За всю службу на спецухе у Толмачева впервой с мужиками на своей земле такие кружева плетем. А своя она, какая-никакая — своя, — ответил мужчина и, растроенно махнув рукой, растворился в темноте, будто и не было его вовсе.
— Начальник, давай кидать, что ли, твоих лягушек в трюмы, а то опять до утра не успеем? — сказал подошедшему к составу Савелову кряжистый, с вислыми запорожскими усами бригадир такелажников.
— Давай, Иван! — поднес тот к глазам часы. — Нынче к шести по нулям кровь из носу, управиться надо... Перекидаете к этому сроку, по сотне накину каждому за ударный социалистический труд и сверх того три ящика сорокаградусной на всю бригаду.
— Во-о, бляха-муха, халява поперла! — пробасил сразу повеселевший бригадир. — Уважил, начальник, в нашем городе люди километровые очереди у водочных магазинов еще до рассвета занимают... А нельзя ли, коль такое дело, моим хлопцам зараз по стопарю для сугрева?
— Первый эшелон разгрузите, тогда можно...
— Добре! — согласился бригадир и, поднеся к губам портативную рацию, заорал во все горло, перекрывая рокот моря, шум дождя и вой ветра: — Наваливайся, бляха-муха, на лягушек, хлопцы, чтоб к шести по нулям закупорить их, бляха-муха, как тараканов в трюмах. Кооператоры тройным наличняком капусту отстегивают, а сверху по два пузыря на рыло. Есть смысл корячиться, хлопцы.
— Иван, груз прожекторами не особо свети, — тронул его за плечо Савелов. — И еще... кто посторонний будет интересоваться, куда, мол, груз и откуда, кто бы он ни был, хоть сам апостол Гавриил, сразу дай знать мне или моим ребятам.
— С понятием, начальник, — дело государственное, — пробасил тот.
— Правильно — государственное! — многозначительно поднял палец к небу Савелов. — Еще, бугор, скажи своим хлопцам: пока последняя лайба не выйдет в нейтральные воды, никого из них мои люди с территории порта не выпустят.
— Добре, — хмуро кивнул тот и бросился расставлять людей по рабочим местам.
Повинуясь его командам, забегали вдоль вагонов дюжие мужики-такелажники в строительных касках, завизжали в небе поворотные башни портальных кранов, а над вагонами нависли долговязые стрелы с полутонными раскачивающимися крюками на металлических стропах.
Чумазые солдаты-танкисты под забористую матерщину офицеров разносили кувалдами деревянный камуфляж на полувагонах и сдирали с танковых башен и пушек каляный, набухший влагой брезент. Вслед за ними такелажники заводили под танки стропы и цепляли их крюками. По несуетливой сноровистости такелажников можно было понять, что с подобным грузом они сталкиваются не впервой.
— Майна! — коротко крикнул крановщику по рации бригадир, и первая многотонная, раскрашенная в рыжие цвета пустыни стальная махина приподнялась над полувагоном и, раскачиваясь в стропах, поплыла к трюмному зеву корабля. Едва она скрылась в нем, как следом зависла над трюмом следующая махина.
Когда танки один за другим опустились на броневые плиты трюмной палубы, к ним сразу бросились танкисты и, включив двигатели, своим ходом развели их по трюмному пространству размером с футбольное поле. За двумя первыми танки стали опускаться в трюм с интервалом в три-четыре минуты.
Несмотря на то, что вовсю крутились лопасти вентиляторов вытяжки, скоро танкисты в трюме от солярочных выхлопов не могли рассмотреть друг друга даже на расстоянии пяти шагов. Сизый дым разъедал людям горло и глаза. По приказу старшего офицера танкисты вынуждены были надеть противогазы и каски с фонарями, став похожими в них на монстров из голливудских фильмов ужасов.
Савелов наблюдал за началом погрузки с промежуточной площадки портального крана. Здесь его и нашел седой, с тоскливыми глазами таможенник.
— Давай проштампую твои бумаги, товарищ председатель кооператива, — сказал он, глядя мимо него. — Начальство мое таможенное с твоим начальством, итит их мать, все согласовало и мне строго-настрого приказало в твой груз длинного носа моего не совать. А кто я против твоего и моего начальства?.. Тьфу, червяк!.. Хотя нюхом чую — дело тут, парень, не экспортной сельхозтехникой пахнет, а вышкой или годками пятнадцатью колымской отсидки...
— В России от сумы да от тюрьмы, как говорится, не зарекаются... — усмехнулся в ответ Савелов, наблюдая с волнением, как влипает в листки накладных круглая массивная печать.
— То-то и оно! — вздохнул таможенник. — Вас, ушлых кооператоров, теперь развелось, как у нас в Судаке на виноградниках нонешним летом филлоксеры. И поди ж ты, все вы, поганцы, с мохнатой кремлевской лапой. Мне, старику, против вас переть дурнее, чем ссать против ветра. Эхма, куда катимся?!
— Куда-нибудь прикатимся...
— Прикатимся, прикатимся... А все ж, как в кино говорится, за державу больно обидно, — опять вздохнул он, не выпуская из прокуренных пальцев последней кипы проштампованных накладных.
Оглянувшись по сторонам, Савелов вложил в эти пальцы по-банковски запечатанную пачку сторублевых купюр. Тот, хмыкнув, скривился будто от зубной боли, однако опустил пачку в оттопыренный карман форменного плаща.
— Ухмыляешься, кооператор?.. — уронил он. — Лепит, мол, служивый за державу, а сам, итит его мать, карман оттопыренным держит. Попробовал бы я послать тебя с твоими погаными деньгами, меня бы через день с таможни поперли. Нынче жизнь везде, как в волчьей стае: все воют и ты вой, коли не хочешь, чтобы тебя за твою правильность загрызли. Ночь стариковская, парень, длинная: подумаю нынче до утра, к лицу ли мне в моих годах со всеми вместе выть, может, лучше на покой рапорт написать от греха тяжкого такого.
Не глядя Савелову в глаза, таможенник сунул ему накладные и заторопился в промозглую мглу, выражая своей сутулой фигурой и шаркающей стариковской походкой полное презрение к сошедшей с прямого пути жизни, к ухмыляющемуся московскому кооператору Савелову и ко всему тому, что сейчас творится у эшелона с танками и в трюмах уходящих за кордон сухогрузов.
«Видно, душу у старика мой груз наизнанку вывернул, — глядя ему вслед, подумал Савелов. — Аз воздам по грехам вашим!.. Только почему за грехи воздается в нашей взбесившейся жизни все не тем и не по тому адресу?..»
Его размышления прервал зуммер рации.
— Тащ «Щербинка», у нас на первой лайбе в трюме ЧП!.. Срочно требуется ваше присутствие, — сообщил чей-то незнакомый взволнованный голос.
— Иду, — отозвался Савелов, унимая внезапно охватившую его дрожь. Не иначе, как в суматохе танком кого-нибудь раздавило... И нужно, по закону, вызывать милицию и «скорую», составлять акт о происшествии. Без этого пограничники наверняка заартачатся давать добро на выход судна из порта... Если так, «тащ Щербинка», то вся операция «Рухлядь» горит синим пламенем... К утру, как пить, в порт нагрянут очухавшиеся смежники и будут всех шерстить направо и налево, а за ними нарисуются сволочи журналюги и начнут своим поросячьим визгом формировать общественное мнение от Парижа до Нью-Йорка. Тогда, «таш Щербинка», без вопросов, светит тебе не уютный Мюнхен, а промерзлая колымская тундра. По прикидке старого таможенника — на ближайшие пятнадцать лет.
- Предыдущая
- 43/56
- Следующая
