Труд - Золя Эмиль - Страница 32
- Предыдущая
- 32/139
- Следующая
— Пусть Делаво берет и эти земли, если хочет. На что они нам? Голые, обожженные скалы, на которых даже терновник не растет. Теперь, когда нельзя больше разрабатывать рудник, земли эти не имеют никакой цены.
— Вполне ли ты уверен, что его нельзя больше разрабатывать? — спросила Сэрэтта. — Помнится, вы однажды вечером рассказывали нам, господин Фроман, что на востоке с помощью химической обработки используют даже совершенно негодную руду… Почему же не испробовали до сих пор этот способ у нас?
Жордан в отчаянии воздел обе руки к небу.
— Почему? Почему, моя дорогая? Да потому что Ларош был абсолютно лишен всякой инициативы; потому что у меня самого не хватало времени; потому что все вообще шло так, как оно шло, и иначе идти не могло… И если я теперь продаю домну, то именно для того, чтобы больше не слышать никаких разговоров о ней, раз уж я совершенно не в состоянии вести дело и только болею от всего этого.
Жордан встал; Сэрэтта замолчала, видя его волнение и опасаясь, как бы у него не повысилась температура.
— Я иногда готов пригласить Делаво, — продолжал Жордан, — и просто отдать ему все, хоть даром… Это как с электрическими печами, над которыми я работаю с такой страстью: ведь мне никогда не хотелось самому пустить их в ход и наживать на этом деньги; когда я их наконец закончу, то предоставлю во всеобщее пользование: пусть служат общему довольству и счастью. Итак, раз наш друг считает мой план разумным, — решено: завтра мы сообща установим условия продажи и покончим с этим делом.
Лука молчал: он испытывал все то же внутреннее сопротивление при мысли о продаже домны и не хотел больше обсуждать этот проект; Жордан снова заволновался и предложил Луке на минуту подняться с ним наверх, чтобы узнать, как работала домна за время его отсутствия.
— Я не совсем спокоен за нее, — заметил он. — Вот уже неделя, как умер Ларош, и я его еще никем не заменил; я поручил надзор за работой мастеру-плавильщику Морфену. Это замечательный человек; он родился там, на горе, и вырос среди пламени. Но все-таки он только простой рабочий, и такая ответственность слишком тяжела для него.
Вмешалась испуганная Сэрэтта, она умоляла брата остаться:
— Марсиаль, ты ведь только что приехал, ты устал; не собираешься же ты выйти из дому в десять часов вечера?
К Жордану вернулась его обычная мягкость; он обнял сестру.
— Успокойся, милая, не тревожься понапрасну. Ты прекрасно знаешь, что сверх своих сил я никогда ничего не делаю. Уверяю тебя, я буду гораздо лучше спать, если узнаю, как работала домна… Ночь не холодна; я надену меховое пальто.
Собственноручно закутав шею брата теплым шарфом, Сэрэтта вышла проводить его на крыльцо; она убедилась, что вечер действительно чудесный: деревья, воды и поля спали крепким сном; над ними раскинулось темное бархатное небо, усыпанное звездами.
— Поручаю его вам, господин Фроман! Не позволяйте ему слишком задерживаться, — сказала она.
Завернув за угол дома, мужчины начали подниматься по узкой лестнице, высеченной в скале, тотчас же за домом Жорданов; она вела на каменистую площадку, находившуюся посреди гигантского склона Блезских гор; на этой-то площадке и была построена доменная печь. Сосны и различные вьющиеся растения сплетались вокруг Жордана и Луки в настоящий лабиринт, полный бесконечного очарования. С каждым поворотом тропинки вверху все отчетливее выступала темная масса домны; на фоне синего ночного неба причудливо вырисовывались очертания различных механических приспособлений, опоясывавших тело домны.
Жордан шел первым — легкими, мелкими шажками; достигнув наконец площадки, он остановился перед грудой скал, из-за которых звездочкой блестел огонек.
— Подождите, — сказал Жордан, — я посмотрю, у себя ли Морфен.
— Где ж это «у себя»? — удивился Лука.
— Да здесь, в этих старых пещерах, которые он превратил в свое жилище; он живет там с дочерью и сыном и ни за что не хочет оттуда выезжать, хотя я ему предлагал переселиться в гораздо более удобный домик.
В ущелье Бриа вся беднота жила в подобных логовах. Но Морфен оставался в пещерах по собственному желанию; тут он родился сорок лет назад, тут же, под боком, была его работа — домна, которая сделалась его жизнью, его тюрьмой, его царством. Впрочем, в качестве пещерного человека, живущего все-таки в эпоху цивилизации, Морфен обставил свое доисторическое жилище с некоторым комфортом: вход в обе пещеры был заделан крепкой стеной; в стене были прорезаны дверь и окна с маленькими стеклами. Внутри имелись три комнаты: в одной помещались отец и сын, в другой — дочь, третья, общая, служила одновременно столовой, кухней и мастерской; всюду царила чистота, стены и потолок были каменные, мебель прочная, сработанная топором.
Все Морфены, как уже упоминал Жордан, были из поколения в поколение мастерами-плавильщиками Крешри. Дед работал с самого основания завода; и теперь, после восьмидесятилетнего непрерывного владычества их рода над домной, внук все еще наблюдал за плавкой, гордясь своим званием, словно неоспоримым дворянским титулом. Морфен уже четыре года как овдовел; жена, умирая, оставила ему сына шестнадцати лет и дочь — четырнадцати. Сын тотчас же поступил на работу при домне, дочь взяла на себя заботу об обоих мужчинах, готовила и убирала, как настоящая хозяйка. Так шел день за днем, ей минуло уже восемнадцать, брату — двадцать; отец спокойно смотрел, как подрастают дети, рассчитывая со временем передать домну сыну так же, как она была передана ему отцом.
— А! Вы здесь, Морфен? — сказал Жордан, толкнув дверь, запиравшуюся простой щеколдой. — Я вернулся, и мне захотелось узнать, как дела.
Отец и сын, сидя за столом в своем пещерном жилье, освещенном коптящей керосиновой лампой, ели суп перед ночным дежурством; девушка, стоя за ними, прислуживала. Казалось, их длинные тени заполняют всю комнату, насыщенную долгим, привычным молчанием.
Звучным голосом, неторопливо выговаривая слова, Морфен ответил:
— Тут случилась пренеприятная история, господин Жордан. Но, надеюсь, теперь все обойдется.
Отец и сын поднялись с места; Морфен стоял теперь между юношей и девушкой; своими рослыми фигурами все трое напоминали великанов: они были до того высоки, что почти касались лбами низкого и закопченного каменного свода, заменявшего потолок. Луке, смотревшему на них, казалось, будто он видит выходцев из давно минувших времен, представителей того мощного племени работников, чьи вековые усилия наконец покорили природу.
Лука с изумлением смотрел на колосса Морфена, который казался ему одним из потомков Вулкана, древнего покорителя огня. У Морфена была огромная голова, широкое лицо, изрытое и опаленное пламенем, бугристый лоб, орлиный нос, пылающие глаза и словно обожженные лавой щеки. Распухшие, искривленные багровые губы напоминали ожог. Руки цветом и мощью походили на щипцы старинной стали. Лука перевел взгляд на сына Морфена — Пти-Да; за молодым человеком сохранилось его детское прозвище, данное ему за то, что он, будучи ребенком, плохо произносил некоторые слова и однажды чуть было не оставил пальчики в еще не остывшем расплавленном металле. Пти-Да был почти такого же исполинского роста, как отец; он унаследовал от Морфена квадратное лицо, орлиный нос, сверкающие глаза; но огонь не так опалил Пти-Да, как его отца, не так задубил его кожу; кроме того, сын умел читать: это смягчало и освещало его черты проблеском живой мысли. Лука взглянул на девушку; отец ласково звал ее не иначе, как Ма-Бле — голубая моя, — до того голубыми были ее большие глаза, глаза белокурой богини; они отличались такой светлой, бесконечной голубизной, что тот, кто глядел в лицо девушки, видел одни эти глаза, беспредельные, точно голубое небо. Ма-Бле действительно напоминала богиню и ростом и красотою — простой и ослепительной; она была самой красивой, самой молчаливой и самой дикой из всех девушек округи; несмотря на свою дикость, Ма-Бле предавалась мечтам, читала книги; она предчувствовала приближение каких-то событий, о которых и не помышлял ее отец, и тайное их ожидание наполняло девушку трепетом. Лука с восхищением смотрел на три эти героические фигуры, на это семейство, в котором так ясно отразился долгий, тяжкий путь, пройденный человечеством, гордая мука непрерывных усилий и древнее благородство губительного труда.
- Предыдущая
- 32/139
- Следующая
