Деньги - Золя Эмиль - Страница 71
- Предыдущая
- 71/131
- Следующая
– О боже, – прошептала она, – потерять всякую гордость!.. Быть такой слабой и такой ничтожной! Не иметь сил сделать то, что считаешь нужным!
В эту минуту она с удивлением услыхала в темноте чей-то голос. Это был Максим, который, как свой человек в доме, вошел без доклада:
– Что это? Вы сидите тут впотьмах и плачете!
Смущенная тем, что ее застали врасплох, она постаралась подавить рыдания.
– Извините меня, – добавил он. – Я думал, что отец уже вернулся с биржи… Одна дама просила меня привезти его обедать.
Слуга принес лампу и, поставив ее на стол, вышел. Большая комната озарилась спокойным светом, лившимся из-под абажура.
– Это пустяки… – начала было объяснять Каролина. – Маленькое женское огорчение… Хоть я и не принадлежу к числу нервных дам.
И выпрямившись, с сухими глазами, она уже улыбалась с присущим ей решительным и мужественным видом. С минуту молодой человек любовался ее горделивой осанкой, большими светлыми глазами, резко очерченным ртом, добрым и в то же время энергичным выражением лица, которому корона густых седых волос придавала особую мягкую прелесть. Она показалась ему совсем еще молодой: с белой кожей, с ослепительно белыми зубами, эта обворожительная женщина превратилась в настоящую красавицу. Потом он представил себе отца и с презрительной жалостью пожал плечами:
– Ведь это он привел вас в такое состояние, не так ли?
Она хотела отрицать, но задохнулась от подступивших рыданий, и слезы снова выступили у нее на глазах.
– Ах, бедняжка, ведь я говорил вам, что вы идеализируете отца и будете дурно вознаграждены за это… Да, это было неизбежно – он должен был проглотить вас, и вас тоже! Тут она вспомнила, как приходила к нему занимать две тысячи франков на выкуп Виктора. Ведь Максим обещал, что расскажет ей все, когда она захочет его слушать. И сейчас представлялся такой удобный случай расспросить его о прошлом Саккара. Непреодолимая потребность узнать все завладела ею: теперь, когда она уже начала спускаться, ей захотелось дойти до дна. Это было единственное средство – мужественное, достойное ее, полезное для всех.
Но мысль об этом допросе была ей неприятна, и она пошла окольным путем, сделав вид, что хочет переменить разговор.
– Я все еще должна вам эти две тысячи франков, – сказала она. – Вы не очень сердитесь на меня за задержку?
Он махнул рукой, как бы говоря, что будет ждать сколько потребуется.
– Кстати, – внезапно вспомнил он, – а как этот урод, мой маленький братец?
– Он приводит меня в отчаяние, я все еще ничего не сказала вашему отцу… Мне так хотелось бы хоть немного отмыть грязь с этого бедного создания, чтобы можно было полюбить его.
Смех Максима вызвал в ней глухое беспокойство.
– Черт возьми! – ответил он на ее вопросительный взгляд. – Мне кажется, что вы и тут берете на себя совершенно ненужную заботу. Отец даже не поймет всех ваших стараний… Слишком много семейных неприятностей видел он на своем веку!
Она смотрела на этого человека, который столь эгоистически пользовался жизнью, не нарушая при этом приличий, и был так изящно разочарован во всех человеческих узах, даже и в узах, налагаемых наслаждением. Он улыбнулся, смакуя понятную ему одному едкость своей последней фразы. И она почувствовала, что коснулась тайны этих двух мужчин.
– Вы рано потеряли мать?
– Да, я почти не знал ее… Я был еще в Плассане, в коллеже, когда она умерла здесь, в Париже… Наш дядя, доктор Паскаль, оставил там у себя мою сестру Клотильду, – после этого я видел ее всего один раз.
– Но ведь ваш отец женился вторично?
Максим колебался. Его ясные и пустые глаза подернулись дымкой:
– Да, да… Он женился вторично… На дочери судьи, на некоей Беро дю Шатель… Ренэ. Она была для меня скорее подругой, чем матерью.
Он непринужденно уселся рядом с Каролиной.
– Видите ли, отца надо знать. Он, право, не хуже других. Но его дети, жены, словом все, что его окружает, имеет для него второстепенное значение, на первом плане у него деньги… О нет, поймите меня, он любит деньги не как скупец, который стремится набрать их кучу и спрятать в своем подвале, нет! Если он добывает их всеми средствами, если он черпает их из любых источников, то это только для того, чтобы видеть, как они потоками льются к нему, ради всего того, что они могут ему дать, – ради роскоши, наслаждений, могущества…
Ничего не поделаешь – это у него в крови. Он продал бы вас, меня, кого угодно, если бы на нас был спрос на каком-нибудь рынке. И все это он делает не задумываясь, как человек особой породы, – это поистине поэт миллионов, и деньги превращают его в безумца и мошенника, но мошенника высшего полета!
Это давно уже поняла и сама Каролина, и теперь, слушая Максима, она кивала головой, соглашаясь с ним. Ах, эти деньги, растлевающие, отравляющие деньги! Из-за них черствеет сердце, они убивают доброту, нежность, любовь к ближнему! Деньги – вот единственный виновник всех человеческих жестокостей и подлостей. В эту минуту она ненавидела, проклинала их, возмущаясь и негодуя в своем женском благородстве и прямоте. Будь то в ее силах, она одним мановением руки уничтожила бы все деньги, существующие в мире, раздавила бы все зло, чтобы спасти землю от недуга.
– Так ваш отец женился вторично? – медленно и смущенно повторила она после недолгой паузы, смутно припоминая что-то.
Кто намекал ей на эту историю? Она не могла вспомнить, кто именно, – должно быть, какая-нибудь женщина, какая-нибудь приятельница, вскоре после того, как новый жилец поселился на улице Сен-Лазар и занял второй этаж. Кажется, речь шла о браке по расчету, о какой-то постыдной сделке. И, кажется, в скором времени преступление спокойно вошло в эту семью и прочно поселилось там – чудовищная связь, чуть ли не кровосмешение.
– Ренэ, – тихо, словно нехотя продолжал Максим, – была всего на несколько лет старше меня…
Он поднял голову, взглянул на Каролину и вдруг, в порыве внезапной откровенности, в порыве какого-то безотчетного доверия к этой женщине, казавшейся ему такой здоровой и разумной, он рассказал о своем прошлом, но рассказал отрывистыми, бессвязными фразами, неполными, как бы невольными признаниями, которые она должна была связать сама. Зачем он сделал это? Быть может, он утолял таким образом свою старинную злобу против отца, мстил за соперничество, когда-то существовавшее между ними и делавшее их чужими даже сейчас, когда у них не было общих интересов. Он не обвинял отца и, казалось, был неспособен на гнев, но его усмешки переходили в ядовитый смех, и он с тайным злорадством чернил его, рассказывая о всех этих гнусностях, вороша всю эту кучу грязи.
- Предыдущая
- 71/131
- Следующая
