Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна - Страница 54
- Предыдущая
- 54/76
- Следующая
Я рискнула встать. Тем более, что боль в голове как бы пошла вдаль, все скорее и скорее и исчезла совсем, оставив напоследок что-то вроде тишайшего, прерывистого гудочка! Мне удалось опереться на пол, покрытый ворсистым зеленым сукном, обеими ногами. Покачалась или покачало… Села на постель, не зная, что же дальше-то…
И тут в дверь быстро вошел высокий мужчина в черных джинсах, белой водолазке в рубчик и белых кроссовках высокого класса исполнения. На его запястье блеснули золотишком породистые часы.
Но это-то все ладно, все ничего. А вот только сердце мое остановилось и ни с места в тот момент, когда я взглянула на его лицо. Лица-то и не обнаружила, не было его. Вместо — эта жуткая черная шапчонка, что натягивается ниже подбородка, оставляя лишь прорези для глаз. В кино видеть этот маскарадный прибамбас даже забавно, а вот в жизни…
— Воды! — просипела я.
Мужчина, как ни странно, повторил это мое слово, только громко, чтоб слышали те, кому надо, и кто скрывался за этими стенами. Скоро вошла давешняя женщина с подносиком, а на нем большая пластмассовая бутылка «Веры» и высокий бокал. Все это было поставлено передо мной на журнальный столик.
Сладчайший глоток… потом второй… потом третий…
— Ну а теперь к проблеме, — позвал мой как бы сожитель, усаживаясь в кресло и слегка расставляя колени. — Теперь вы скажете, кто вас послал в Дом ветеранов, чье задание выполняли и в чем оно заключалось. Ответ должен быть прям, как… как ружейный ствол.
Придерживая руками все ещё гудящую голову, я ответила:
— Я сама.
— Наташа из Воркуты? — вкрадчиво-насмешливо поинтересовался мой интервьюер. — Бывшая воспитательница детского садика? Девица без в/о?
Сомнений быть не могло — он знал обо мне если не все, то многое. Притворяться Наташей не имело смысла.
— Хотите иметь прямой ответ — прямо и отвечаю. Я — журналистка газеты «Сегодня и завтра». Меня поразила смерть актрисы Тамары Мордвиновой и то, что какой-то Сливкин почти перед самой её смертью взял у неё дарственную и записал дачу на себя. Хотя завещано все моей подруге Марине, у которой маленький больной ребенок.
— Пробую поверить: из чистого гуманизма вы отправились в Дом выявлять причины и следствия случившегося. Я вас правильно понял?
— Абсолютно. Но есть ещё одна причина. И очень веская. У нас нет спонсора, мы его ищем. Газета «валится». Мне захотелось помочь как-то её сохранить. Для этого нужны сенсационные публикации, чтоб пахло скандалом. Я не лишена профессионального честолюбия. Мне показалось, что в Доме ветеранов случилось невероятное и из этого можно сделать сенсационный материал.
— И что же, — Маска положила ногу на ногу и принялась дергать мыском кроссовки, оказавшимся на весу, — вы считаете, что разобрались, как там и что?
— Нет, не считаю. Наоборот, запуталась.
— В чем?
— В… том, что ограбление Мордвиновой не единичный факт. Оказывается, обслуга запросто грабит покойных старух…
— Ах, это, — собеседник усмехнулся.
— А что еще? — я расширила глаза, эдак показательно демонстрируя недоумение. — Я не узнала до сих пор даже того, кто убил Павла, мужа Марины. Из-за вазы. Прямо во дворе антикварного на Арбате.
— Зря ты влезла во все это дело! — заявила Маска, переходя на ты. — Зря! Очень зря! Думаю, что что-то скрываешь, какие-то дополнительные факты, наблюдения… Не надо бы. Надо рассказать все, до конца, как, что, зачем, почему.
То, что я услышала следом, — мигом освободило голову от гуда. Она стала заполняться словно бы раскаленным паром… И все последующие тары-бары моего невозмутимого собеседника, покачивающего и покачивающего мыском кроссовки, слышала еле-еле, сквозь плотные завесы этого самого густого пара. Он же говорил почти без смены интонаций, не повышая и не понижая голоса:
— Надо тебе рассказать все-все, потому что ты влезла куда тебя не просили и влипла… прошу прощения… как муха в липучку, намертво. Потому хотя бы, что твой замечательный Николай Федорович, бывший контрразведчик, брошенный властью в забвении и безденежье, нынче наш человек.
В голове замелькало каруселью: «Неужели? Неужели? Неужели?»
Маска встала с кресла, указала рукой на стену, где, если приглядеться, за фалдами занавески скрывалась ручка ещё одной двери:
— Виноват. Тебе же надо кое-куда. Иди, но думай.
Я не стала медлить, шатаясь, прошла туда, куда он указал. Испытала наслаждение и от вида прохладной, литой струи воды, ударившей в голубое дно умывальника. Вымылась как удалось, благо на стене висел рулон широкой полотеничной бумаги. Захотелось взглянуть на себя в зеркало, но его не было.»Взглянуть? В зеркало? Какие нежности при нашей-то бедности! — не утерпела, съехидничала. Ты где? Забыла? Что с тобой будет? А ведь будет, будет…»
И как же не хотелось мне думать о Николае Федоровиче! А точнее, о том, правду или неправду сказала Маска. Уже один этот вопрос автоматически превращал меня в предательницу и лишал опоры. В том числе и надежды на более-менее удачный для меня исход всей этой истории… Но надо было, надо было придти к какому-то определенному мнению. И держаться в зависимости от него. Так кто он, Николай Федорович? Неужели из тех, кто с потрохами продался криминалу? Или это всего лишь иезуитский ход мужика в маске, чтоб сбить меня с толку, кинуть в омут безысходности, лишить воли к сопротивлению?
Есть же ещё Аллочка… Она уверяла, что действует от Николая Федоровича и, значит, во имя вселенской справедливости…
Я очень, очень устыдилась, что так поздно вспомнила об этой маленькой девушке-женщине… Где-то она? Что с ней-то стало? Может быть, она уже мертва? Она же так боялась, что её убьют…
Вернулась в комнату, села на кровать. Вопрос прорвался сам:
— Где Аллочка? Мы же были с ней…
Маска не ответила. Ее кресло оказалось на роликах, она, подгребая ногой, подкатила к телевизору, глазеющему из своего угла на происходящее, нажала кнопку. На экране вскоре возникла знакомая телеблондинка, уже не девушка, но ещё и не женщина в силе, явно растерявшаяся перед выбором — кем быть и потому мудрящая с прической… Маска не дала ей права голоса.
— Где Аллочка? — повторила я свой вопрос.
Маска хмыкнула и разразилась тирадой:
— Вопросы, вопросы… И все для того, чтобы не ощущать себя песчинкой мироздания. Чтобы сохранить наивную веру в то, будто от твоих усилий в мире прибавится нравственности, благородства и прочее? Ведь так? Пустое заблуждение! В этом мире все зыбко, все неустойчиво! Давно ли мы все хором восславляли цареубийц? Теперь же тем же хором славим царя со свитою? Давно ли пели осанну социализму, равенству, братству? Теперь же поем ту же осанну капитализму?
— Где Аллочка?
— Там, где ей следует быть. Вернемся к истории развития человечества. Совсем недавно, лет пять назад, в наших журналах как оценивали события семнадцатого года? Цитирую: «Реакционеры полагали, что корень зла лежит в самой революции — она-де завела Россию в тупик. А посему и выход усматривался в возврате к „доброму старому времени“. И когда бывшему либералу П. Струве напоминали о его восторгах в дни Февраля, он отвечал выразительной репликой: „Дурак был!“ К стыду русской интеллигенции, даже такие её представители, как П. Милюков, считали, что без крови не обойтись и России нужна „хирургическая операция“. И выход их кризиса все они усматривали в военной диктатуре. Что же касается самого кандидата в диктаторы — генерала Корнилова, то ради „спасения России от революции“ он был готов „сжечь пол-России“ или „залит кровью три её четверти“. К октябрю ждать уже было нельзя. Все более определенные очертания приобретали действия крайне правых сил, направленные на установление кровавой военной диктатуры. Росла опасность и стихийного, свирепого взрыва в низах. „… Волна настоящей анархии, — предупреждал Ленин, — может стать сильнее, чем мы…“ И как итог: „… Выхода нет, объективно нет, не может быть, кроме диктатуры корниловцев или диктатуры пролетариата…“ такова была реальная историческая альтернатива Октября 1917 года». Как же оцениваются эти события сегодня? С помощью цитат, свидетельств, но уже других, с другой стороны? Как чудовищное насилие отвратных большевиков над Россией, где все цвело и благоухало во славу царя и Отечества. Только и это не конец. Возникают и возникают уже совсем-совсем иные оценки тех же самых происшествий, внезапностей, катаклизмов.
- Предыдущая
- 54/76
- Следующая
