Бонжур, Антуан! - Злобин Анатолий Павлович - Страница 9
- Предыдущая
- 9/111
- Следующая
— Какой предатель? — невинно удивился Иван.
— Ты что, не слышал, что Любовь Петровна сказала? Повторите ему, Любовь Петровна.
— Разве я что-нибудь сказала? — удивилась, в свою очередь, мадам Люба.
— Сейчас я у неё спрошу, — быстро сказал Иван и тут же перешёл на французский.
Я ничего не понимал. Ловко же они меня провели.
— Что происходит? Теперь вы засекретничали? — спросил я, стараясь говорить так, чтобы голос мой звучал непринуждённо и весело.
— Я спрашиваю у неё, откуда она узнала это? — ответил Иван, не оборачиваясь.
— Так спрашивай же по-русски, чёрт возьми, — не выдержал я. — Есть же нормы общения. Кто же всё-таки вам сказал, Любовь Петровна?
За Любу ответил Иван:
— Она говорит, что слышала это от людей.
— А ты? — взбесился я. — Что ты говорил ей?
— Я спрашивал: у каких людей она слышала это?
— И дальше. Только все говори. И по-быстрому.
— Слушай, Виктор, — Иван посмотрел на Любу, положил руку на моё колено. — Ты сам подумай, откуда она может знать про это дело? Она к нам сюда приехала только в сорок пятом году, когда война уже перестала. Про нашу войну с бошами она ничего не знает. Она пришла сюда на все готовенькое, а теперь берётся судить о наших делах.
— Я собираю материалы, — невозмутимо заявила мадам Люба.
— А где ты раньше была? У кого ты забираешь наши материалы? — обиделся Иван.
— Ты был здесь на свободе, а я в немецком лагере сидела.
— Ты в немецком лагере сидела? — Иван задумался. — Я слышал, ты на ферме работала.
Люба презрительно поджала губы. Ирма подошла ко мне и запустила в волосы руку, ту самую, с наколкой. Но я терпел.
— Любочка, зачем ты лезешь в эти мужские дела? — пропела Ирма. — Кто-то кого-то предал, подумаешь. Будто у них в России предателей не было.
— Вы всё-таки не ответили на мой вопрос, Любовь Петровна, — сказал я мягко, но настойчиво.
— Давно я слышала, лет десять назад, — в голосе Любы звучало притворное равнодушие. — Кто-то из бельгийцев говорил, я не помню. Я ж про «кабанов» материалы не собираю…
— Вот видишь, — оживился Иван, — слышала звон, а не знает, откуда он звонит.
Они снова перешли на французский. Я верил им и не верил. Если я от русских не могу правды добиться, то с бельгийцами ещё труднее будет. Но погоди, Иван. Есть человек, который скажет мне правду. Я огляделся. Антуана в комнате не было.
Луи увлечённо беседовал с Оскаром. Шарлотта задумчиво листала журнал, подаренный президентом, «рыжий» полицейский посапывал на диване.
— Хорошая встреча, — сказал вдруг по-русски Виллем. — Акцент у него был ужасный, но я обрадовался и этому.
Мы разговорились по-немецки. Перед поездкой я пополнил свои прежние знания в надежде, что немецкий поможет мне здесь, однако первый опыт оказался решительно светским.
— Мы едем во Францию, — говорил Виллем, — у Ирмы там тоже есть русские подруги. А на обратном пути заедем в Кнокке, там живёт её приятельница. У меня гараж и три машины, я вожу товары в Германию. Работы много, но раз в год всё-таки удаётся вырваться. Посмотрите на мои руки. — И он раскрыл могучие ладони, пальцы в ссадинах и буграх, под ногти навсегда въелась маслянистая копоть. — Но я люблю своё дело.
— Молодец, Виктор! — крикнула через стол Ирма. — Виллем очень любит русских. К нам часто приходят люди с корабля, и мы с ними вспоминаем родину.
— О, я люблю русских, — подтвердил Виллем.
Вот сколько замечательных вещей узнал я о Виллеме, вот как легко, оказывается, узнать о человеке, который сидит рядом с тобой. Вы просто болтаете и узнаете друг друга. А если вас разделяет двадцать с лишком лет и белая могильная плита — как тогда узнать правду? Отец-то уж ничего не узнает, он даже не знал, что я буду и есть. Он ничего не узнает и не расскажет. Но я-то могу узнать о нём, хочу знать, должен знать.
— Я тоже участвовал в Сопротивлении, — говорил Виллем. — Правда, у нас не было такого размаха, как в Арденнах, но мы тоже не сидели сложа руки.
Я заинтересовался:
— Сколько человек было в вашем отряде?
— Шестнадцать. Мы жили в деревнях, каждый в своём доме. Собирались только перед операциями. У нас в отряде был пароль, по которому человек обязан помочь тебе.
— Какой?
— Честь и свобода. И ещё мы складывали два пальца в виде буквы V — виктория. Так делали все голландские партизаны. А пароль был только у нас.
— Интересно, как он по-голландски звучит?
— Феер ен фрейхайт.
— Феер ен фрейхайт, — повторил я задумчиво. — Честь! Честь хороша до тех пор, пока не появится предатель.
— У нас он был, — живо отозвался Виллем. — Его расстреляли. Правда, не я приводил приговор в исполнение. Я не решился.
Иван с грохотом отодвинул стул и плюхнулся между нами.
— Ты мне не веришь, Виктор?
— А, Иван? Оказывается, ты ещё не разучился говорить по-русски. Я тебе верю, Иван. Ты молоток, Иван.
— Нет, я вижу, ты мне не веришь, — обиженно упорствовал Иван. — Но если ты мне не веришь, давай спросим Луи.
— С Луи я уже говорил. Все, что Луи знает, он мне расскажет. Но про «кабанов» он не знает. Я сам знаю, кого надо спросить.
— Кого?
Антуан стоял в дверях, держась одной рукой за косяк, и внимательно глядел на меня. Взгляд его был спокойным и изучающим. Странно, но я до сих пор как бы не замечал Антуана. Он был тут хозяином, но это никак не обнаруживалось. Он почти всё время молчал, но видел все. А теперь он посмотрел на меня — и я будто заново узнал его. Он был невысок и крепок. Я перевёл глаза на фотографию, прикреплённую к стене, Антуан был там в борцовской майке с глубокими вырезами, в мягких башмаках, снимок сделан в Будапеште, где Антуан выступал в полусреднем весе на европейском первенстве. И сейчас он стоял в той же позе, крепко упёршись ногами, и глаза его видели все. Только взгляд был у него сейчас иным, нежели на фотографии. Он смотрел на меня спокойно и твёрдо, словно знал, о чём я думаю, но ещё не решил, стоит ли говорить мне о том, что знает он сам. Встретившись с моим взглядом, он не дрогнул, а продолжал смотреть так же уверенно и пытливо. Конечно, он слышал разговор Ивана с Любой и имел своё суждение на этот счёт — так говорили его глаза. Но он ещё раздумывал и решал. Ну что ж, решай, Антуан!
- Предыдущая
- 9/111
- Следующая
