Таран и Недобитый Скальд - Завозова Анастасия Михайловна - Страница 20
- Предыдущая
- 20/87
- Следующая
Мне опять попался в руки молитвенник. Открыв его, я заметила, что надпись на первой странице изрядно поблекла, поэтому мне пришлось подойти к огню, чтобы разглядеть, что там было написано. Изящным почерком со многими завитушками там было выведено: “Сей молитвенник достался мне, Эмме де Линт, в дар от настоятельницы бенедиктинской обители в Хартфорде, близ Линкольна в год 1122”.
Я села на скамеечку и призадумалась, сжимая молитвенник в руке. Значит, какая-то Эмма де Линт все же существует. Но сестра ли это Джеймса? Мне до сих пор не верилось в то, что та девушка действительно была сестрой де Линта, иначе ее бы вывезли из замка в первую очередь.
Она сказала: “Меня в расчет не брали..” О ней что забыли? Или не знали, что она находится в замке? Может быть, эта девушка преследует в замке какие-то свои цели и поэтому назвалась чужим именем?
Я нахмурилась. Что-то в этой девушке не давало мне покоя. Что-то с ней было не так. Я пыталась поймать ускользающие воспоминания, но никак не могла вспомнить, что неправильного было в комнате или в самой девушке. Я помнила только ужасный холод… Закрыв глаза, я постаралась представить себе обстановку в комнате. Кровать под пыльным пологом, скамья в углу, еще, кажется, там был большой деревянный сундук, и на стене висело пыльное темное зеркало… Зеркало! Я нахмурила брови. Что-то не так было именно с зеркалом. Но что? Ощущение было настолько слабым, что я не могла вспомнить, что же мне не понравилось…
Я решила, что лучше всего будет попытаться самой что-то выяснить у девушки, не дожидаясь Улы. Надо было опять сходить в ту комнату, где я видела ее. Образ девушки ясно встал у меня перед глазами. Она, тощая и напуганная, ничего особенного собой не представляла, но волосы у нее были воистину роскошные: они спадали тяжелой волной ей на спину, и две густые пряди, обрамляя лицо, почти полностью закрывали лиф платья. Знала бы я тогда, зачем это нужно…
Внезапно дверь отворилась, и в комнату вошел сам Джеймс де Линт. Я насторожилась. Чего это ему тут понадобилось? На его красном лице сияла добродушная улыбочка, но меня почему-то пробрал страх. Я скривила личико в некотором подобии ответной улыбки
— Тебе не скучно здесь? — осведомился он самым что ни на есть светским тоном.
— Нет, все в порядке… э-э, мессир, — ответила я, подавив страстное желание сделать книксен, но решив все-таки не пугать бедного лорда. А то еще поймет что-нибудь превратно…
Де Линт сложил руки на брюшке и с умилением поглядел на меня. Я чувствовала, что должна что-нибудь сказать, и пробормотала:
— Вы так спокойны, мессир. А как же надвигающийся штурм крепости?
— О, я все держу под контролем, — отмахнулся он. — До завтра мы можем быть спокойны.
— Вы уверены?
— Абсолютно! — рассмеялся он. — Я кое-что понимаю в этом!
Такую неоправданную веселость я обычно привыкла наблюдать у наших политиков перед очередным кризисом. Стоило им сказать, что у них все схвачено, и — пожалуйста! — можно было смело прогнозировать какой-нибудь черный вторник в течение ближайшей недели. Именно поэтому спокойствие Джеймса де Линта мне очень не понравилось. Внезапная догадка посетила мой бедный мозг столь неожиданно, что я вздрогнула. Предположение было столь странным и невероятным, что я отказалась поверить в него… Однако, полагаю, я все же несколько изменилась в лице, и поскольку в школьном театре мне всегда доверяли роли неодушевленных предметов, которые разбивались или ломались в первом же акте, хорошей актрисой меня назвать было сложно
Я поспешно отвернулась, молясь, чтобы де Линт ничего не заметил. Но он все же спросил:
— Что с вами? Вы побледнели.
— Да просто… мышь увидела, — промямлила я, изо всех сил стараясь выглядеть сзади так, чтобы можно было подумать, что спереди я очень испугалась. (На самом деле, скорее можно было ожидать, что мышь заработает сердечный приступ, завидя меня, чем то, что я хотя бы немножко испугаюсь.)
Я поспешно схватила какую-то книгу и открыла ее на первой странице. Книга оказалась большой семейной библией, и когда я различила, что написано на первой странице, то вздрогнула от неожиданности… и совсем позабыла, что стою спиной к де Линту…
Очнулась я в абсолютно некомфортньгх условиях. Я аккуратно лежала личиком в холодной луже, а за шиворот с потолка мне капали не менее ледяные капли. Вокруг была почти абсолютная темнота, если не считать тоненького луча света, который равнодушно пробивался через узкое оконце, как будто говоря: “Извините, мне за это не платят!” Решив не паниковать раньше времени, я умыла лицо водой из лужи, вытерлась полой рубахи и огляделась.
Насколько я понимала, я очутилась в каком-то подвале, который, по идее, должен был изображать подземелье. Сидение на сыром земляном полу не добавляло мне здоровья, поэтому я пошарила вокруг себя руками и нащупала мешок матушки Бруин, заботливо положенный рядом. Я вытащила оттуда оставшиеся припасы и, к моему удивлению, обнаружила, что там, на дне, лежит еще какая-то книга. Неужели я смогла что-то притырить из библиотеки, даже находясь в бессознательном состоянии? Поскольку у меня в голове слегка гудело, я так и не смогла вспомнить, каким образом книга оказалась в моем мешке. Чем же это меня так огрели? Неужто одним из тех тяжеленных фолиантов? Да, в таком случае, правду говорят, что образование — страшная сила.
Я сложила мешок в несколько раз, подсунула его под свой многострадальный зад и доела оставшуюся еду. Тут, к моему великому облегчению, в углу замерцал мягкий свет, и моему взору предстал Ула, красивый, как фонарь на Тверской. На его мощном скандинавском лице было написано искреннее беспокойство и сострадание.
Я язвительно процитировала:
Но тут немножко просветлело —
Явилась ты из темноты.
Так ты, родная, тут сидела,
Мой гений чистой красоты?
Ула только склонил голову набок, прислушиваясь:
— Вижу, ты совсем не пострадала, — констатировал он. — А что это за глумление над Пушкиным?
— Народное творчество, — ответила я. — И перестань изображать мою школьную учительницу литературы. Думаешь, если бы она была нормальным человеком, мы сочиняли бы такое? А ты еще не слышал нашу подборку садистских стишков, посвященных “Войне и миру”…
Ула деликатно кашлянул:
— Надеюсь, что ваша учительница литературы тоже ее не слышала…
— Ну мы ж не звери какие, — утешила я Улу. — Давай ближе к делу. Ты собираешься меня вытаскивать отсюда?
— Само собой, — покивал Ула. — Но как тебя угораздило вообще попасть сюда?
За шиворот мне звонко шлепнулась капля. Я вздрогнула и чихнула. Так и воспаление легких подхватить недолго.
— Пока мой… гм, Помощник где-то летал, нехороший дядя оглоушил меня тяжелой книгой, продолжив славно начатое дело моей учительницы по литературе и навсегда внушив мне отвращение к серьезной словесности.
Ула расплылся в улыбке:
— Мне нравится твое чувство юмора, особенно в тяжелых ситуациях.
— А мне твое, — в тон ему ответила я, — причем в тех же самых ситуациях.
Ула, кажется, не понял намека или же предпочел никак не реагировать на мое замечание:
— Почему де Линт решил тебя устранить? Неужели ты догадалась?..
— Конечно, — кивнула я. — И не смогла сдержать при этом естественных эмоций. Но я до сих пор не могу понять, зачем ему это?
— Скоро узнаешь, — ответил Ула. — А сейчас мне надо вытащить тебя из этого подвала… Остается только придумать, как это сделать.
Он уселся в воздухе, скрестив ноги в неподражаемых штанишках, и глубоко задумался. Я вздохнула и покорно уселась на мешок в ожидании, пока Ула разродится гениальным планом по моему спасению. Поскольку теперь в подвале стало посветлее, я смогла разглядеть неизвестно каким образом очутившуюся у меня книгу. Это был тот самый молитвенник, некогда принадлежавший Эмме де Линт. Кажется, я держала его в руке, когда вошел де Линт, и уронила в раскрытый мешок, стоявший рядом. В связи с этим я вспомнила надпись в семейной библии де Линтов, но не решилась приставать к Уле с вопросами. Бедняга, судя по его напряженному личику, редко утруждал себя умственной деятельностью.
- Предыдущая
- 20/87
- Следующая
