Земля горит - Беляев Александр Романович - Страница 1

• 1/16
• Следующая

В Деловом дворе, в приемной председателя ВСНХ СССР, среди посетителей появился пожилой человек с потертым годами и жизнью лицом и в потертом пальто. Усевшись в углу, он сидел неподвижно, ожидая, когда начнется прием.

Дверь кабинета открылась, и оттуда выглянула секретарша. Она глазами пересчитывала очередь людей с портфелями и бумагами в руках. Несколько человек сорвались с места и подошли к ней. Но человек в потертом пальто опередил всех.

— Скоро будет нарком?

— У него сегодня заседание в Совнаркоме. Часам к четырем должен быть. По срочным делам принимает его заместитель.

— Мне нужен сам нарком, — внушительно сказал человек и уселся на стул с видом: умру, но дождусь.

Наконец он вошел в кабинет.

— Я вас слушаю, — коротко сказал нарком.

И человек в потертом пальто заговорил. Его фамилия Михеев. Он изобретатель. Его специальность — борьба с пустыней, со страшной пустыней, надвигающейся на Советский Союз.

Он говорил страстно, путаясь в словах, сбиваясь с основной мысли. Огромные количества солнечной энергии, за лето производящиеся и скопляющиеся на песчаных и каменистых или только слабо подернутых растительностью грунтах, не имеют никакого другого выхода, кроме Как на испепеление соседних, еще живых и жилых земель. Земля горит.

Всякая местность, где дуют сухие ветры и мало атмосферных осадков, превращается в пустыню.

Что видим мы в огромных пространствах Арало — Каспия? Мга, хмара, мхи — эти «сухие слезы» и перегар — слюна сухих пустынь, с их губительным влиянием на жизнь, на всю растительность, особенно культурную и луговую. Цветы, не расцветши, отцветают, не давая плода или даже погибая в почках… Хлебные колосья и всякие злаки оказываются пустыми и дают слабый умолот… Листья на траве и на деревьях желтеют, опадая прежде времени.

В Поволжье, на Северном Кавказе, на Украине… в Саратове, Сталинграде… И до Киева, Казань, Рязань… города и сами земли застилаются пыльными бурями в сухие лета.

— У вас есть проект, как бороться с пустыней? — спросил нарком, терпеливо слушавший его речь. И от вопроса Михеев как — то сразу успокоился.

— Я — инженер. И если бы у меня не было разработанного плана, я не стал бы у вас отнимать время. Двенадцать лет я работал над этой идеей. Собрал огромный материал. У меня все вычислено, взвешено, выверено от самого общего до самой малейшей детали.

— В чем же заключается ваш проект?

— Каптаж Волги. Барраж у Камышина.

В каптаже устанавливается такой уровень нового образования реки, когда, с одной стороны, самотеком ее воды покрывают огромные пространства заволжских степей и пустынь, оживляя их, с потушением в них «пожара земли». С другой стороны, в самой реке подымается уровень на высоту, не нарушающую основных интересов прибрежных городов и населения.

— Ваши материалы будут изучены. О результатах доложат мне, — сказал нарком, как бы заканчивая беседу. — Вам нужно повидаться с одним из членов коллегии НКРКИ СССР, ознакомить его с материалом, сообщить о трудностях, которые вы встретили на своем… Алло… Да, я…

Если бы сейчас появился изобретатель телефона Белл, Михеев убил бы его, такой ненавидел в эту минуту «невежливое изобретение», мешающее деловым разговорам.

А из приемной уже выглядывал нетерпеливый инженер в очках и с портфелем, а секретарша уже принесла груду бумаг для подписи, а нарком уже протягивал Михееву руку…

Пустыня… Она прожгла ужасом сердце еще в детстве, когда Михееву было не больше двенадцати лет. Он жил с отцом, земским врачом, в заброшенном степном селе за Волгой. Мга и хмара и сухие туманы для мальчика были не пустыми словами. Он вырос под багровым солнцем, словно задыхавшимся во мгле пылевой бури. От пыли не было спасения. Она покрывала серым налетом листья деревьев тощего садика, проникала в дом сквозь закрытые окна, пудрила столы, кровати, игрушки, залезала в нос, глаза, уши и легкие… И сон был тревожный, как во время сирокко. Там, за полями, притаилась пустыня, как зверь, готовый к прыжку. Ее зловещий песчаный шепот был слышен далеко.

И вдруг она громко постучалась у дверей и схватила за горло костлявой рукой голода. Это было в девяносто первом году прошлого столетия. Незабываемый год! Ребенка нельзя было уберечь от страшных картин голода, как от хмары и мги. И Михеев на всю жизнь запомнил этот кошмар.

Началось с того, что у знакомых мужиков лица становились серыми, глаза вваливались, нос и скулы обострились, щеки и живот втянулись. Их тела становились дряблыми, щуплыми, Миша Михеев не мог понять, отчего это. А потом многие иссохшие люди вдруг начали полнеть странной бело — желтой полнотой.

Миша заглядывал в окна изб. Почти в каждой светился желтый огонек свечи в головах покойника. Но скоро огоньки погасли, — свеч не хватало, — а покойников становилось все больше. Живые люди превращались в трупы…

Раздувшиеся трупы животных на полях… Смрад… Рои мух… Плач голодных беспризорных детей, потерявших родителей… И над всем этим — горячее, испепеляющее солнце и сухой туман, покрывающий саваном обреченный на смерть мир…

А за селом стояли выжженные солнцем поля. Сухие, бурые колосья бессильно клонили к земле пустой колос. Жгучий ветер сжигал их, песок заносил. Над когда — то тучными нивами вырастали могильные песчаные холмы. Из этих могил кое — где торчали сухие колосья как последнее напоминание о гибнущих полях.

Пустыня убивала все живое… Этого нельзя забыть!

Этот ужас не покидал его всю жизнь.

Михеев видел во сне земной шар с большой высоты. Вот огромная плешь Сахары, вот пустыни Туркестана, Китая… И все эти плеши медленно расползаются во все стороны, как проказа… И вот весь земной шар превращается в пустыню. И последние люди задыхаются в песчаной буре без воды и воздуха…

«Я буду инженером, чтобы знаниями победить пустыню», — решил молодой Михеев. Он сделался инженером — гидротехником, но пустыни не победил. Много лет разрабатывал он сложные системы оросительных каналов и бросал их.

— Это все равно, что пытаться потушить пожар пульверизатором! — говорил он в отчаянии… — Только обильные воды Волги могли бы потушить пожар пустыни… А что, если бы?..

Михеев явился в РКИ, нагруженный огромными папками с рукописями, таблицами, графиками, картами, чертежами.

Но у него оказалось кое — что поинтереснее мертвых чертежей. Михеев положил на стол коробищу величиной в метр и в кирпич толщиной. Там лежало его дорогое детище — «материализованная идея». Это был сделанный из мастики рельеф Волжского бассейна и Каспийского моря. Пашни выкрашены в желтый цвет спелой пшеницы, луга — в светло — зеленый, а леса — в темно — зеленый. С востока в заволжские поля вклинивались зловещие бурые языки наступающей пустыни. Русло Волги и дно Каспия были обнажены.

Через полчаса комната была превращена в своеобразную лабораторию, наполненную зрителями.

Михеев положил свою модель краями на два стола, под модель поставил пустое ведро, а полное — на стол и через резиновую трубку пустил воду в Самарскую луку. Вода весело побежала по руслу, разбилась в дельте сложным узором на рукава и начала наполнять дно Каспия. Когда море наполнилось до положенного предела, Михеев открыл внизу сток, чтобы вода держалась на одном уровне.

— Годовой дебет Волги, — начал Михеев, — в круглом общем счете триста пятьдесят — триста семьдесят кубических километров. Вся эта масса воды испаряется, и потому Каспийское море не повышается, скорее понижается в годовом уровне. Мы не можем испарить воду в нашем опыте и потому лишнее выпускаем вниз. Теперь вот что я предлагаю сделать с Волгой. — Михеев вынул из кармана изогнутую пластинку и вложил ее в паз на рельефе ниже Камышина.

И на глазах зрителей запруженные воды Волги начали подыматься выше «плотины», а внизу, к Каспию, потекла только узенькая струйка.

• 1/16
• Следующая