Юрий Милославский, или Русские в 1612 году - Загоскин Михаил Николаевич - Страница 2

• Предыдущая
• 2/75
• Следующая

В результате «Самозванец» не понравился, а «Милославский» принят был с рукоплесканием». Н. А. Полевой, которому принадлежат эти слова и который равно недоброжелательно относился и к творчеству Загоскина, и к романам Булгарина. объяснял это тем, что «эпоха 1612 года есть один из главных коньков нашего народного самолюбия… колокольчик народного самохвальства и богатырства должен нравиться. И „Юрий Милославский“ звонил в этот колокольчик из всех сил»[13].

Роман Загоскина действительно отвечал обострившемуся в эти годы интересу к старине, к быту и нравам простого народа. Но прежде чем говорить о народности Загоскина, надо сказать несколько слов о жанре «Юрия Милославского», в немалой степени обусловившем эту народность.

Исторический роман, жанр новейший в русской литературе первой трети XIX века, связан был прежде всего с именем Вальтера Скотта, произведения которого явились совершенно особым этапом в развитии этого жанра. Изображение жизни частных лиц и любовная интрига, составлявшие основу романа вообще, были сохранены В. Скоттом и в историческом жанре. Однако нов оказался угол зрения, под которым он видел «частную жизнь с ее заботами и хлопотами» (В. Г. Белинский) и любовь – «верховную царицу чувств» (Н. И. Надеждин). Все «частное» дано В. Скоттом в исторической перспективе: вымышленные герои – люди прошлых столетий – действуют среди исторических лиц, участвуют в событиях, имевших место в реальности. Особое значение в романах В. Скотта приобрели «археологические» и «этнографические» подробности: и местность со всеми особенностями, и колорит эпохи, и костюмы, и позы героев – все должно было соответствовать своему времени[14]. К такому же соответствию стремился романист и при изображении «старых нравов»: привычек, обычаев, понятий, предрассудков людей прошлого. С особой тщательностью воссоздавался в историческом романе бытовой и исторический фон эпохи. Это не означает, что у В. Скотта исторические события, лица, предметы воспроизводились со скрупулезной точностью, основанной только на документальных фактах. Писатель, воскрешая историю в романе с помощью художественного домысла, волен был допускать сознательные анахронизмы, переставлять даты для усиления драматизма повествования, домысливать характер исторического лица. Загоскин, следуя В. Скотту, также уплотняет события: действие романа начинается весной 1612 года, а герои только еще узнают о фактах, «исторически» уже совершившихся и, как признается сам автор, известных «в самых отдаленных провинциях царства Русского» (см. историческое замечание 3): о присяге москвичей Владиславу (август 1610 г.), об убийстве Лжедмитрия II (декабрь 1610г.), о взятии Смоленска (июнь 1611 г.). Такое смещение событий не было нарушением исторической достоверности, ибо главная задача романиста заключалась не в хронологическом воспроизведении тех или иных исторических эпизодов, а в воссоздании «духа» прошедшей эпохи. Вот почему в романах В. Скотта и его последователей на первом плане, как правило, – изображение вымышленных героев, обыкновенных людей «тогдашнего времени», их «домашний быт и вседневный ум», по выражению А. А. Бестужева (Марлинского).

События, развертывающиеся на историко-бытовом фоне, должны были увлекать читателя, который ждал от хорошего романа «занимательности для любопытства, то есть хорошо запутанных и хорошо распутанных происшествий, и занимательности для ума, то есть истины и простоты с нею не разлучной»[15], «театральной занимательности» и «удовольствия»[16]: хороший романист «никогда не утомляет внимания читателя» (А. С. Пушкин) – он должен «заставить читателя забыться, думать, что он живет, действует вместе с действующими лицами»[17]. Характерны в связи с этим упреки Булгарину в том, что читатель испытывает «скуку, усталость и тоску»[18] при чтении его романов (концовка одной из эпиграмм Пушкина на Булгарина: «…Беда, что скучен твой роман»).

Фон не должен был рассредоточивать читательского интереса и мешать увлекательности чтения. Но как совместить «занимательность для любопытства» с «археологией»? Для этого, по утверждению В. Скотта, необходимо было «изложить избранную вами тему языком и в манере той эпохи, в какую вы живете», то есть «переложить старые нравы на язык современности». Такое «переложение» не представляло намеренной модернизации исторической действительности, – это был род стилизации, необходимый художественный прием, действенный потому, что «важнейшие человеческие страсти», с точки зрения романиста первой трети XIX столетия, «общи для всех сословий, состояний, стран и эпох»[19]. «Сухая археология» могла только констатировать различия эпох, роман же обнаруживал общность страстей людей разных времен, увлекая и заинтересовывая читателя не только изображением «старины» или интригующим сюжетом, но и характерами героев.

За незнакомым бытом, костюмами, навыками и привычками читатель романа Загоскина должен был видеть не только то особенное, что отличает людей прошлого от людей настоящего, но и общее, что сближает их – те же русские чувства, которые, с точки зрения писателя, не менее значимы и в «настоящее время»: любовь к отечеству, благочестие, любовь к ближнему и т д.

Воскрешение быта прошедших столетий, воссоздание страстей и чувств обыкновенного человека прошлого, воплощенного в вымышленном герое, исторический фон – все это давало возможность показывать историю «домашним образом», как говорил А. С. Пушкин, вмещая «романическое происшествие» в «раму обширнейшего происшествия исторического». Особенное значение приобретала история «старых нравов», и прежде всего нравов народа. Духовная жизнь нации, начиная с произведений В. Скотта, стала неотъемлемым компонентом исторического романа[20].

В России 20-х годов XIX столетия зачитывались романами В. Скотта. Так, П. А. Вяземский писал о «лихорадке любопытства, тоски, жадности, увлекательности», которая «обдает читателя Вальтера Скотта, единственно умеющего сливать в своих романах историю поэтическую и поэзию историческую эпопеи, деятельность драмы то трагической, то комической, наблюдательность нравоучителя, орлиный взгляд в сердце человеческое со всеми очарованиями романического вымысла. Может быть, Вальтер Скотт – превосходнейший писатель всех народов и всех веков»[21].

Последователи у В. Скотта появились в 1820-е годы «во всех просвещенных нациях»: «Успех знаменитого шотландского романиста породил соревнование…: везде явились ему подражатели, более или менее счастливые… у нас одних доселе видны были только попытки, только начинания в романах исторического рода, несмотря на богатство русских летописей в предметах и обстоятельствах истинно романических. Наконец, г. Загоскин… вполне заменил сей недостаток в нашей литературе»[22]. В том, что Загоскин напишет нечто «в роде В. Скоттовом», почти не сомневались и желали «посмотреть, как будет он соперничать с патриархом исторических романов»[23].

Слова соревнование и соперничать не случайно возникли в первых рецензиях на «Юрия Милославского». Идея состязания с «образцовым» автором была значима не только в XVII-XVIII веках. Правила такого соперничества требовали выполнения определенных жанровых условий. Для Загоскина это были условия исторического романа вальтер-скоттовского типа. В центре произведения – действия обыкновенных людей избранной для повествования эпохи, вымышленных персонажей; исторические лица и события – на втором плане; «автор… старается характеризовать целый народ, его дух, обычаи и нравы в эпоху, взятую им в основание его романа»[24]. В «Юрии Милославском» можно встретить многие ситуации произведений В. Скотта, ставшие сюжетообразующими моментами исторического романа. Изображение пира в феодальном замке (у Загоскина в хоромах боярина Кручины-Шалонского), ссора на постоялом дворе (Юрия с паном Копычинским), встреча героя с незнакомцем, оказывающим впоследствии ряд услуг (встреча с Киршей), нападение разбойников, пленение героя, заточение его в подземелье, подслушанный разговор, дающий возможность предупредить замыслы тайных врагов, – схожие ситуации можно найти в таких романах В. Скотта, как «Уэверли, или Шестьдесят лет назад», «Легенда о Монтрозе», «Айвенго», «Квентин Дорвард». «Юрий Милославский» воспринимался современниками именно на фоне произведений Вальтера Скотта. Так, Пушкин не случайно начал свою рецензию с разговора о подражателях В. Скотта. А. А. Бестужев (Марлинский) отмечал, что главный герой романа – «метампсихоза Вальтер Скоттова Веверлея»[25]. О подражании В. Скотту писали как о немаловажном достоинстве русского романиста: «Замечаем еще с удовольствием, что сие сочинение („Юрий Милославский“. – А. П.) в ходе своем и в расположении картин есть подражание романам знаменитого шотландца»[26]. Говорили критики и о родстве «Юрия Милославского» с произведениями американского «соревнователя» В. Скотта – Фенимора Купера, из которых наиболее известен был в России тех лет роман «Шпион».

• Предыдущая
• 2/75
• Следующая