Князь ветра - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая

Книга была вынута и, раскрытая на закладке, предложила следующий кулинарный рецепт:

3 части тонко нарубленной полыни;

2 части смоляного церковного ладана высшего качества; 1 часть смолы камедного дерева;

1/2 части оливкового масла высшего качества; 1/4 части кладбищенской пыли;

3 капли крови заклинателя.

Начало списка находилось на обороте страницы, как и название этой смеси: «Ладан для вызывания мертвых». Здесь же записаны были еще два рецепта: «Ладан для вызывания мертвых возлюбленных» (то же, с добавлением меда и мирры) и «Ладан гнева и проклятия».

– Мы же с вами современные люди, – сказала Каменская.

Надеюсь, вы понимаете, что это не более чем игра. Вы, мужчины, играете в одни игры, мы – в другие.

– Я-то понимаю, – заверил ее Иван Дмитриевич, – но всегда найдутся люди не столь современные, как мы с вами. Они могут и не понять.

С утра он догадался освежить в памяти соответствующие статьи уголовного законодательства и теперь с купюрами процитировал статью двести вторую:

– «Кто будет колдовать или чародействовать и для сего чинить начертания на земле, творить курения, пугать чудовищами, предвещать по воздуху или по воду, искать видений, нашептывать на бумагу, траву или питье, тот наказывается…»

– По приговору Совестного суда [8], – закончила Каменская. – В худшем случае могут приговорить к штрафу или к покаянию, да и то лишь в теории. На практике этого уже лет сто как не бывает.

– Боюсь, мне придется развеять ваши иллюзии. Возьмем для примера упомянутую здесь кладбищенскую пыль. Опытному законнику не составит труда подвести ващи действия под статью двести тринадцатую.

– Что это за статья?

– О разрытии могил и осквернении праха.

– Но я ничего не разрывала и не оскверняла!

– Верю, но опровергнуть такое обвинение вам будет нелегко. Особенно если удастся доказать, что вы в неблаговидных целях использовали человеческий череп. Он ведь является чьим-то прахом, и манипуляции с ним можно толковать как глумление над останками.

– Интересно, как вы докажете, что имело место глумление?

– Ваша бывшая горничная готова свидетельствовать против вас.

– Паршивка! – вырвалось у Каменской.

– К тому же в этой вашей книге наверняка сыщется немало такого, что подпадает под статью сто восемьдесят вторую. Она трактует случаи богохуления и поругания священных символов христианской религии, а это даже в наши либеральные времена грозит серьезными неприятностями.

– Перестаньте! Что может мне сделать Совестный суд? Сослать в каторжные работы?

– Преступления, караемые по названным мною статьям, подлежат юрисдикции Уголовного суда. Со всеми вытекающими последствиями.

– Господи, да кто станет меня судить! Кому я нужна!

– Мне, – ответил Иван Дмитриевич. – Яне вижу другого способа заставить вас говорить правду.

– Какую еще правду? Вам и так все про меня известно. Да, я зарабатываю на жизнь гаданиями, потому что на гонорары мужа мы попросту не могли бы существовать. Да, я рассчитала горничную, потому что ей велено было молчать об этом. Мало того что такой способ добывать себе пропитание унизителен для интеллигентной женщины, если бы о моих занятиях узнали в литературных кругах, Николай Евгеньевич стал бы всеобщим посмешищем.

– Мир тесен. Могло дойти через ваших клиенток.

– Их я обслуживаю под псевдонимом.

– А муж знал, на какие деньги вы его содержите?

– Разумеется.

– И как он к этому относился?

– Терпел. Что ему оставалось делать?

– Судя по вашей книге, вы не только гадаете, но и вызываете духов. Я не ошибся?

– Это лишь так называется. Тут нет ничего сверхъестественного, все дело в химическом составе этих веществ. Сгорая, они дают особый запах, который воздействует на мозг и вызывает что-то вроде слуховых и зрительных галлюцинаций.

– А к нечистой силе вы при этом обращаетесь? К какому-нибудь Бафомету?

– Это не по моей части. Я такими делами не занимаюсь.

– Но один рогатый здесь все-таки был.

– Кто вам сказал? – не сдержалась Каменская. – Наталья?

– Я имею в виду вашего покойного мужа, которому вы наставляли рога, – отметив ее реакцию, пояснил Иван Дмитриевич.

Она поняла мгновенно и, похоже, успокоилась.

– В наблюдательности вам не откажешь… Вы правы, Килин – мой любовник.

– В связи с этим хотелось бы знать, почему из лежавшей на столе рукописи исчезла последняя страница. Та, где героиня спрашивает любовника: «Скажи, ты мог бы убить моего мужа?»

– Я ее сожгла.

– Вы так спокойно в этом признаетесь?

– Рассказ все равно не закончен. Страницей больше, страницей меньше, это уже не важно. Я боялась, что напрасные подозрения отвлекут вас от поисков настоящего убийцы.

– Но теперь я тем более вправе подозревать Килина.

– И зря. Книжки о вас, то есть о Путилове, приносили ему хороший доход, несравнимый с гонорарами Николая Евгеньевича. Кто станет резать курицу, которая несет золотые яйца! К тому же я готова засвидетельствовать его алиби.

– А он – ваше?

– Да, вчера утром мы были вместе.

– Вы любите его? – помолчав, спросил Иван Дмитриевич. Она криво усмехнулась.

– Самое большее, что я могу сказать о моем к нему отношении, это то, что он мне не противен. Но не будь я его любовницей, гонорары мужа стали бы еще ничтожнее. Причем за серьезные произведения, такие, как рассказы из книги «На распутье», он бы не получал ни копейки. Килин с бумагой и карандашом доказал мне, что эта книга не окупила расходов даже на типографию.

– Покойный догадывался, чему он обязан своими гонорарами?

– Упаси боже! При его-то самолюбии? Для него это было бы смерти подобно.

– Вчера, однако, вы отвергли саму мысль о возможности самоубийства.

– И сейчас отвергаю. С чего ему было стреляться? О моих отношениях с Килиным он понятия не имел.

– Вы уверены? Сюжет его предсмертного, незаконченного рассказа говорит о другом, – не согласился Иван Дмитриевич. -Впрочем, я вас понимаю, наше законодательство не самое гуманное в Европе. Как вам, конечно же, известно, у самоубийцы по закону не может быть наследников, его имущество поступает в казну, да и церковные правила тоже не располагают к откровенности на эту тему. Но давайте договоримся так: вы будете со мной предельно искренни, а я дам слово, что все останется между нами. Согласны?

– Ну, – заколебалась Каменская, – если честно, он мог покончить с собой, хотя не думаю, чтобы из-за меня. Не знаю, был ли у него револьвер, но… Обождите минуточку!

Она вышла и вскоре вернулась, на ходу листая том Тургенева. Наконец нужная страница была найдена.

– Это роман «Отцы и дети», недавно я обнаружила его на столе у мужа, раскрытый вот здесь. Прочтите, пожалуйста, от сих и до сих.

Ее ладонь осталась лежать на странице сбоку, прикрывая что-то написанное на полях.

«Завтра или послезавтра мозг мой, ты знаешь, в отставку подаст, – прочел Иван Дмитриевич. – Я и теперь не совсем уверен, ясно ли я выражаюсь. Пока я лежал, мне все казалось, что вокруг меня красные собаки бегали».

Последняя фраза была подчеркнута.

– Это умирающий Базаров говорит отцу, – объяснила Каменская.

Затем она указала еще одно место несколькими строками ниже:

– И вот здесь, пожалуйста.

Тут, напротив, подчеркнута была первая фраза: «А теперь я опять к моим собакам».

Дальше до конца абзаца шел следующий текст: «Странно! Хочу остановить мысль на смерти, и ничего не выходит. Вижу какое-то пятно… и больше ничего».,

Каменская отняла руку. Иван Дмитриевич увидел надпись на полях и узнал почерк ее мужа. «Это я!» – написано было по вертикали такими крупными буквами, что их достало на все расстояние между двумя подчеркнутыми фразами.

– И что? – спросил он. – Что, по-вашему, означают эти собаки?

То, что Николая Евгеньевича преследовали мысли о смерти.

– Вы спрашивали его, что тут подразумевается?

• Предыдущая
• 20/66
• Следующая