Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта - Страница 8
- Предыдущая
- 8/61
- Следующая
Христина, едва живая от страха, остановилась у порога; но, в то же время, она желала бы лучше провалиться сквозь землю, чем находиться в присутствии этих страшных людей.
– Это та самая молодая девушка, которую вы привезли издалека, – сказала владетельница замка. – Она сама похожа на больного ребенка, – но я о ней не намерена беспокоиться. Отведите ее к Эрментруде. А ты, моя милая, старался во всем повиноваться барышне; да смотри, не вздумай вбивать ей в голову ваших городских бредней.
– И вот еще что, – продолжал старый барон, – если ты будешь усердно ходить за барышней, получишь новое платье и красивого мужа.
– Пройдите здесь, – сказала баронесса Кунегунда, указывая рукой на небольшую башенку, к которой Христина робко направилась, не желая разлучаться с отцом, единственным своим покровителем.
Но молодой барон пошел вперед, в несколько прыжков вбежал на лестницу, и прежде, чем Христина успела подняться, она услышала слабый голос, говоривший повелительным тоном:
– Ты сказал, что она приехала, Эббо?
– Да, она действительно здесь, – отвечал Эбергард, – но она очень медлительна и привыкла к городским обычаям. Она боялась перейти через овраг, ха! ха! ха!
И оба начали хохотать так, что щеки Христины покрылись ярким румянцем когда она перешла порог комнаты.
– Вот она, – сказал молодой барон, – ну теперь она вылечит тебя совершенно!
Комната была пустая, почти без мебели, стены голые; вся мебель состояла из большой дубовой кровати, деревянного стула, стола и нескольких скамеек. У камина, на голом полу, заложив руки за голову, лежала молодая девушка, перед ней, на коленях, стоял Эбергард.
– Вот моя сестренка, – сказал он, обращаясь к Христине. – Говорят, будто вы, горожанки, умеете лечить больных. Посмотрите на нее, как вы думаете, можете ее вылечить?
Но Эрментруда, смутившись, приподнялась наполовину, и спрятала лицо в колени брата. Это было движение пятилетнего ребенка, однако по росту девушки невозможно было дать ей менее четырнадцати или пятнадцати лет.
– Что же это значит? Разве ты не хочешь на нее взглянуть? – сказал брат, стараясь поднять голову сестры; потом, протягивая Христине горячую руку Эрментруды, сказал с необычайной живостью:
– Можешь ли ты ее вылечить, девушка?
– Я не лекарь, мессир, – отвечала Христина, – но надеюсь, по крайней мере, помочь ей. Прежде всего, ей очень жестко лежать так на полу.
– Я не хочу уходить, я хочу остаться около огня, – прошептала больная, дрожа всем телом.
Христина тотчас же сняла с себя свой толстый плащ, подбитый овечьей шкурой, разостлала плащ на полу, обвернула воротник вокруг полена, так как не было подушки, и в одно мгновенье устроила спокойное логовище.
Эбергард переложил Эрментруду на эту импровизированную постель, а Христина закрыла ее широкими складками плаща. Эрментруда улыбнулась, и обратила к Христине свое бледное, исхудалое лицо, цвет которого был почти одинаков с цветом волос.
– Вот, так хорошо, – сказала она, но не подумала благодарить. Потом, пощупав руками мех, продолжала:
– Как вы все, горожанки, носите такие плащи? Отец должен непременно мне добыть меховой плащ, как только какая-нибудь придворная дама будет переезжать через «Спорный Брод». В последний раз, Шлангенвальды прибыли туда ранее нас. Какой дурак этот Йовст! Не мог предупредить нас вовремя. Но в другой раз, если это с ним опять случится, его повесят!
Кровь застыла в жилах Христины, когда она услышала такие слова из уст этой слабой, болезненной девочки, так сильно напоминавшей ей маленькую сестру Барбары Шмидт, умершую от истощения сил.
– Ничего, Трудхен! – отвечал брат. – А пока я сберег для тебя все шкуры диких кошек. Может быть… эта… эта… она сумеет сшить их и смастерить тебе плащ.
– А! Покажи мне скорее эти шкуры! – вскричала Эрментруда.
Эбергард вышел, и возвратился через минуту, неся в руках кучу великолепных шкурок горных кошек, напомнивших Христине красавца-кота, любимца тетки Иоганны. Эрментруда привстала, и с наслаждением любовалась, как Христина расстилала их по полу. Эбергард вышел из комнаты. Эрментруда так занялась рассматриванием шкурок, что ни разу ни на что не пожаловалась и не думала прилечь. Вдруг, густой звук колокола подал сигнал к обеду. Христина хоть и побаивалась спуститься вниз и очутиться снова в обществе старых господ, но свежий горный воздух до того возбудил в ней аппетит, что она невольно обрадовалась этому звону.
Эрментруда, по-видимому, также собиралась идти в столовую, но нисколько не старалась поправить свой туалет, что весьма удивило Христину, привыкшую смотреть на это, как на необходимость. Барышня сошла вниз, как была, с распущенными по плечам волосами, и была так радостно принята отцом, что, очевидно, появление ее приняли за верный шаг к выздоровлению, а Христина начала уже опасаться, не подумает ли барон искать для нее обещанного мужа!
Эрментруда осыпала отца разными вопросами; в особенности много говорила ему о плаще на кошачьем меху, затем, с живейшим любопытством рассматривала вещи Эрментруды, и преимущественно заинтересовалась ее лютней и хотела тотчас же слышать ее звуки.
– Нет, не теперь, – сказала ее мать, – сейчас будет вдоволь музыки и всякого шума. Пора садиться за стол.
Между тем, все начали занимать места, или, лучше сказать, толкаться вокруг длинного стола. На столе стояла большая, помятая металлическая чаша, заменявшая солонку, около нее сел Гуго, и подле себя очистил место для Христины. Без такой предосторожности, робкая девушка могла бы остаться без обеда.
Усевшись за столом, Христина могла бросить взгляд на обитателей замка, состав их, кроме членов баронского семейства, состоял человек из двадцати сурового вида воинов, занимавших места гораздо низшие, чем Гуго Сорель и три сидевшие тут же женщины. Одна из них, Урсела, жена полесовщика Гатты, была древняя, согбенная старушка, но видно было, что черты лица ее когда-то были приятны и физиономия симпатична. Две другие женщины были гораздо моложе, но такие смелые, что один вид их претил Христине. Обед готовила Урсела и ее поваренок, они вытащили из котла какое-то варево из мяса диких коз, и подавали его в больших деревянных чашках. У каждого из собеседников были свои ложки и ножи, о вилках тогда и понятия не имели, – это нисколько не удивило Христину, так как такой обычай существовал в это время повсеместно, даже и у самых зажиточных горожан. Христина принесла также с собой эти принадлежности в мешочке, висевшем у нее на кушаке. Но отнюдь уже не была наша героиня приготовлена к нечистоте деревянных тарелок, тем менее еще к необходимости есть из одной тарелки с отцом. Но более всего поразило благочестивую горожанку, что все уселись за стол без молитвы, и во время обеда шумно и непристойно весело разговаривали. Несмотря на голод, она с большим трудом могла кое-что съесть при таких обстоятельствах, и очень обрадовалась, когда утомленная шумом Эрментруда попросила отца отнести себя наверх Старый барон взял дочь на руки, отнес в комнату, положил на кровать и поручил ее попечениям Христины. Старая Урсела последовала за ними, но барышня нетерпеливо оттолкнула ее, и она ушла, ворча что-то себе под нос.
Улегшись на кровать, Эрментруда настоятельно изъявила желание послушать музыку, и Христина должна была отправиться вниз и принести свою лютню а прочие вещи.
Тихо, едва сдерживая слезы, начала она петь, больная слушала ее с каким-то диким удивлением и, наконец, заснула Христина осторожно положила лютню и подошла к окну с крепкой решеткой и стеклянной рамой. В сущности, то было единственное окно в замке со стеклянной рамой. К большой своей радости, Христина увидала, что окно это выходило не на грязный двор, а на овраг. Комната занимала целый этаж башни, она была со сводами, но потолок был с балками. На каждом из четырех углов возвышалось по башенке, в одной была лестница, и башенка эта служила наблюдательным пунктом, на вершине ее развевалось знамя Орла. Три остальные башенки были пусты, одна из них, с дверью и длинным окном с бойницей, выходила в поле, Христина надеялась завладеть этой башенкой, потому что та возвышалась прямо над перпендикулярной скалой, спускавшейся в докину. Христина не могла себе представить, куда бы упал камешек, если его бросить из окна. Она слышала рокотание пенистого ручья, и взоры ее могли отдыхать на зеленых лугах долины и на спокойных, неподвижных водах Спорного Брода. Наконец, еще далее, в тумане, Христине представилась серебристая линия, нечто похожее на город, сердце ее встрепенулось, глаза жадно устремились вдаль… но нетерпеливый голос Эрментруды повелительно позвал ее.
- Предыдущая
- 8/61
- Следующая
