Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта - Страница 30
- Предыдущая
- 30/61
- Следующая
– Эббо, да разве мы не об этом всегда мечтали вместе? Я думал только… идти по другой дороге тогда… когда ты на одну минуту как будто хотел избрать дурной путь.
– Ну, что же я могу еще сделать? В будущее воскресенье попрошу отпущения у отца Норберта; подчинюсь епитимьи, какую он вздумает наложить на меня, и объявлю Йовсту, что если он еще будет ставить сети в реке, то сам первый же раскается. Только откажись от монашества, Фридель, и раз навсегда.
– Я никогда не решусь расстаться с тобой, Эббо, если только…
Фридель колебался, боясь затронуть чувствительную струну.
– Фридмунд Адлерштейн! – пылко вскричал его брат. – Дай мне честное слово, что я никогда больше не услышу от тебя об этом отчаянном замысле. Как! ты не отвечаешь? разве ты считаешь меня недостойным быть твоим братом?
– Нет, Эббо, Господь знает, что ты смелее и энергичнее меня, и, до тех пор пока мы можем идти вместе, как два богобоязненных рыцаря, мы никогда не расстанемся!
– Решено, – сказал Эббо, – ничто не разлучит нас!
– Ничто, кроме смерти, – торжественно прибавил Фридель.
– Что до меня касается, я не думаю, чтобы один из нас мог жить или умереть без другого. Но слушай… в замке кричат. Они увидали, что заперты.
Эббо был бы не прочь протянуть немного подольше переполох своих вассалов, если бы брат не напомнил ему, что их мать может подвергнуться неприятностям от их промедления, и эта мысль заставила его ускорить шаг.
Действительно, он застал мать, преклонившейся под грозой, поднятой желчным, пронзительным голосом баронессы Кунегунды, которая, дрожа от гнева, подняла одну руку, а другой судорожно сжимала спинку кресла.
– Бабушка, – сказал Эббо, подойдя к ней, – остановитесь. Вспомните, что я вам сказал вчера.
– Она украла ключи, подкупила прислугу, она выпустила пленников, твоих пленников, Эббо!
Фридмунд обнял свою бедную мать; но Эббо, смотря прямо в глаза старой баронессе, сказал:
– Бабушка, я выпустил пленников и взял у вас ключи. Никто не знал о моем намерении. Пленники были мои, вы сами сейчас сказали это, и я их выпустил, потому что они были изменнически взяты.
Затем, сняв шапку, и встав посреди залы, Эббо торжественно прибавил:
– Я избрал себе в жизни дорогу: – я не хочу быть разбойником без религии и нравственности, но, с помощью Божьей, постараюсь сделаться честным и верным рыцарем!
– Аминь! – радостно прошептали его мать и Фридель.
– А вы, бабушка, – продолжал молодой барон, – не сердитесь. Вам будут отдавать должный почет, как матери моего отца; но, с этих пор моя мать будет властительницей в замке, и тот, кто не окажет ей почтения, не окажет его барону Адлерштейнскому!
Происшествия вчерашние и нынешние произвели перемену в жизни Эббо. Он стоял спокойно, с решительным видом и готовый отразить нападения; он, как и все присутствующие, ожидал какой-нибудь бешеной выходки со стороны старой баронессы. Случись это годом ранее, действительно было бы так, но теперь, к общему удивлению, старуха упала в кресло, рыдая. Растроганный Эббо старался дать ей понять, что она все же будет окружена попечениями и уважением, но старая баронесса пробормотала слово – неблагодарность, грубо оттолкнула всех, кто хотел подойти к ней, и с тех пор стала молчалива, как развенчанная королева. Прежняя энергия окончательно ее оставила, старуха сидела за пряжей или просто качалась на своем кресле, то равнодушная ко всему, что вокруг нее происходило, то ворчливая и волнующаяся, – она была не более, как тень прежней баронессы. В продолжении некоторого времени она не обращала внимания на заботы о ней внучат, а потом, вскоре перестала отличать одного от другого, и приписывала Эббо услуги, какие делал ей Фридель, о существовании которого казалось забыла.
Бразды правления, вырвавшиеся из рук старухи, очень благоразумно держались молодой баронессой. Из всех грубых и испорченных женщин, каких Христина застала в замке, оставалась одна только Эльза, женщины, заменившие прежних, были хоть и ленивы и не очень вежливы, но все же с ними легче было справляться. Все мужчины, за исключением Маца, всегда были преданы Христине, а Мац исчез, к великому удовольствию молодой баронессы, как только увидал, что приличие и честность требовались от прислуги. Старик Гатто, горбатый Ганс и Гейнц Шнейдерлейн составлявшие весь мужской персонал в замке, имели по крайней мере то достоинство, что были привязаны к Христине и ее сыновьям.
Таким образом, мало-помалу в обычаях и привычках дома совершились некоторые улучшения, несмотря на крайнюю бедность владетелей замка и упорное сопротивление старых рейтаров. По крайней мере свиньи и поросята выгнаны были со двора, стол накрывался белой скатертью и кушанья подавались в таком порядке и с такой аккуратностью, что сначала это не совсем нравилось молодым баронам, а потом, привыкнув, составляло их гордость и удовольствие.
Фрау Кунегунда томилась долго, одолеваемая возрастающими недугами. В один зимний день Фридель услыхал внезапный стук в зале, прибежал туда и поднял старуху, лежавшую на камнях у камина, обожженную, расшибленную и почти без чувств. С тех пор старая баронесса приняла услуги Христины и только по временам ворчала сквозь зубы, наконец, постоянно усиливающаяся болезнь довела ее до такого состояния зависимости, что Христине было почти невозможно отходить от нее ни на минуту, а старухе невозможно было обойтись без постоянных ее попечений.
Вот каким образом Христина Адлерштейнская отомстила за пятнадцать лет угнетения!
В Рождественский пост 1489 года, когда снег покрывал горные тропинки и был пронзительный холод, молодые бароны перешли через Гемсбокское ущелье и отправились за отцом Норбертом и еще другим монахом, привыкшим переносить все трудности пути, – позвать их придти напутствовать умирающую баронессу.
– Не опоздали ли мы, матушка? – спросил Эббо, отряхивая снег, покрывавший его платье, у порога той верхней комнаты, где родились и умирали все Адлерштейны. Разгоревшееся от холода лицо молодого человека представляло страшный контраст с лицами всех, окружавших умирающую.
– Кто тут? – спросил слабый, дрожащий голос.
– Это Эббо, это барон, – отвечала Христина. Войди, Эббо; бабушке немного легче.
– В состоянии ли она говорить с священником? – спросил Эббо.
– С священником? – прошептала старая баронесса – Мне не нужно священника! Мой властелин умер без исповеди, без отпущения грехов. Где он, там и я хочу быть. Чтобы священник не смел подходить ко мне!
За этими словами последовало полное беспамятство. Старуха уже не говорила более, хотя жизнь ее продолжалась еще несколько часов. Монахи совершили обряд, так как по понятиям того времени исполнение этих обрядов могло еще дать нераскаянной душе надежду на спасение, несмотря на то, что тело было уже бесчувственно.
Когда все кончилось, снег валил все сильнее и сильнее, так что из замка не было выхода. Монахи вынуждены были оставаться там недели две, в течение этого времени обедня на Рождество Христово была отслужена в часовне замка, первый раз после времен благочестивого барона Фридмунда. Тело фрау Кунегунды, набальзамированное, или скажем просто – сохранявшееся в соли, положено было в гроб и поставлено в часовне до тех пор, пока растаявший снег даст возможность перенести его в эрмитажный склеп, а это могло сделаться только около Пасхи. Стало быть, за неделю до достижения шестнадцатилетнего возраста, молодые бароны стояли вместе у гроба своей бабки, серьезные и задумчивые, но более проникнутые стремлениями к будущему, чем идеей о смерти.
- Предыдущая
- 30/61
- Следующая
