Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта - Страница 28

• Предыдущая
• 28/61
• Следующая

– Я его найду, – сказал Эббо и начал кричать так, чтобы дать понять брату, что к нему идут на помощь; а ответные крики Фриделя успокоили мать.

Вооружившись длинной веревкой и несколькими светильниками, Гейнц и двое из слуг приготовились отправиться на поиски. Христина умоляла Эббо позволить ей следовать за ними до тех пор, пока присутствие ее не будет мешать идти далее. Эббо подал ей руку, а Гейнц поднял светильник так, чтобы осветить извилистую тропинку, которая в сущности не была очень крута, но Христина никогда не решилась бы пройти по ней днем, если бы видела пропасть, зиявшую внизу. Дошли до высоты, где дул свежий ветерок, и Эббо, указав рукой на темную массу, увенчанную голой остроконечной скалой, которая, казалось, терялась в небе, остановился и сказал:

– Вот тут озеро. Не трогайтесь с места!.. Фридмунд, – закричал он, употребив теперь имя брата вместо призывного крика.

– Сюда, в эту сторону… под Красным Гнездом, – ответил Фридель.

Все пошли вдоль скал, окаймлявших озеро и дошли до основания скалы, составлявшей верхнюю точку Орлиной Лестницы.

Голос Фриделя раздавался как будто под ними.

– Я здесь, здрав и невредим, – кричал он, – только было так темно, что я не решался ни подниматься, ни спускаться.

Шнейдерлейн объяснил ему, что сейчас ему бросит веревку; он должен ею обвязаться и таким образом может безопасно спуститься со скалы. Минуту длилось тревожное ожидание, наконец светильник осветил лицо молодого человека, появившегося со словами:

– Как! Мать здесь!

– Ах, Фридель, где это ты был? Что у тебя в руках?

Фридель показал хорошенькую головку беленького козленка.

– Где это ты взял, Фридель?

Он указал рукой на скалу, говоря:

– Я лежал на берегу озера, вдруг орлица пролетела надо мной так близко, что я увидал в ее когтях этого бедного козленочка и слышал его жалостные крики.

– Так ты был у самого гнезда, у недоступного гнезда? – вскричал изумленный Эббо.

– Это все вздор. Если влезть на первую вершину, там уж не так трудно, как думают. Только я дождался, пока орел и орлица опять улетели.

– И ты отнял у них добычу? А орлята?

– Ах, – сказал Фридель почти сконфуженным голосом, – это были два орленка; мать покинула их на минуту, и я не решился повредить им; так что я взял только козленка и несколько перьев для своей шапочки. Тем временем солнце село, и вскоре я не мог разглядеть дороги. Когда я заметил, что потерял тропинку, то подумал, что мне лучше всего засесть в какой-нибудь расщелине и ночевать там. Я боялся только, что мать будет беспокоиться. И вдруг она здесь!

– А, Фридель, – сказал Эббо, – ты хотел доказать мне, что я напрасно упрекнул тебя в трусости.

– Нет, брат, я об этом совсем забыл, также как и ты забыл те слова, которые тебя рассердили. Я хотел только спасти козленка. Мне кажется это козленок старухи Рики.

Христина обняла обоих сыновей, и все возвратились в замок, не делая ни малейшего намека на происшествия этого дня. Только когда перешли дверь Христина слышала, как Фридель грустно сказал брату:

– Мне кажется я сделаюсь священником.

Эббо ничего не отвечал; но Христина поняла, что Фридель хотел этим показать брату, что разбой будет поводом к их расставанью. Увы! Неужели же наступило время, когда братья не могли более идти по одной дороге?

Урсела объявила, что госпожа Кунегунда ушла в свою комнату и не выходила оттуда.

Оба брата чувствовали необходимость в отдыхе. Христина провела часть ночи в молитве; она очень опасалась за последствия нарушения мира. Каждый праздник св. Фридмунда слышно было что такой-то и такой-то замок был разрушен Швабской лигой; и если весть о нынешнем грабеже дойдет до сейма, вероятно Адлерштейн не будет пощажен. Христина молила Бога сохранить ее детей от всякого зла и смягчить сердце старой баронессы.

Утомленная слезами и бессонницей, Христина тихо вошла в комнату сыновей. Во сне они так походили друг на друга, что самой матери трудно бывало различить их… но в эту ночь различие между ними было заметнее. Фридель, бледный и утомленный таким тяжелым днем, спал крепко; но хотя глаза Эббо и были закрыты, его растрепанные волосы, оживленный цвет лица и хмурый лоб изобличали внутреннее волнение юноши. Мать подумала даже, не проснулся ли он, но зная, что ни в каком случае сын не поведает волнующих его мыслей, она только нагнулась к детям, прошептала молитву и благословила их.

– Вставай Фридель!

– Как? Разве уже утро? – спросил Фридель наполовину еще спящий, крестясь. – Но ведь солнце еще не встало!

– Нам надо опередить солнце, – сказал Эббо, бывший уже на ногах. – Не надо будить матери; то, что мы должны сделать, должно быть кончено прежде, чем кто-либо проснется в замке… Ты хочешь молиться? Уверяю тебя, дело, на какое мы идем, важнее молитвы.

Фридель обмакнул пальцы в чашу со святой водой, висевшую над кроватью братьев, набожно перекрестился, оделся наскоро, и оба брата без шума спустились в первый этаж. Когда прошли в большую залу, Эббо прошептал на ухо брату:

– Подожди меня здесь.

И, крадучись, пошел за перегородку, отделявшую альков его бабушки от остальной части комнаты Старуха была еще погружена в утренний сон; на ее подушке лежала связка ключей от всех закоулков замка, связку эту приносили баронессе каждый вечер Эббо протянул руку и схватил ключи, так что они не звякнули, потом, вместо того, чтобы снова войти в залу, он пошел впереди Фриделя проходом, освещаемым широким просветом, проведенным через скалу. Братья подошли к двери, которую Эббо отворил не без труда, то была дверь, ведущая в темницу. Первые лучи солнца проникали туда чрез окно с железной решеткой. Здесь братья увидали двух узников, внезапно разбуженных.

– Сеньоры – сказал один из узников.

Но Эббо перебил его, сказав:

– Мессир, вы были приведены сюда вследствие ошибки, во время отсутствия моей матери, владетельницы замка. Если хотите идти за мной, я возвращу вам все, что будет можно, и выведу вас на дорогу.

Чужестранец весьма плохо понимал по-немецки, но смысл этих слов был для него достаточно ясен и он весело вышел из сырого подземелья в сопровождении своего товарища. Эббо показал ему тюки товарами, находившиеся в нижней зале.

– Возьмите все, что можете захватить с собой. Вот ваш меч и ваш кошелек, – прибавил Эббо, – я приведу вам лошадь и провожу вас до Ущелья.

– Дай ему чего-нибудь поесть, – прошептал Фридель.

Но купец так торопился уехать, что не чувствовал ни малейшего аппетита; он только выразил желание, на своем неправильном немецком диалекте, засвидетельствовать почтение сеньоре кастеляне, которой так много обязан.

– Нет, нельзя, она еще спить, – сказал Эббо латинизируя по созвучию несколько итальянских слов и сам покраснел, усиливаясь выказать такую эрудицию.

Как бы то ни было, но знание латинского языка очень помогло им всем троим. Чужестранец понял, что ему отдают назад его товары, он поспешно собрал их и перенес в конюшню.

Одна или две вьючные лошади пропали в сумятице, а тюков было гораздо белее, чем купец его слуга и лошадь могли унести с собой. Эббо предложил итальянцу свою старую лошадь. По правде сказать, молодые люди жалели, что гнедая лошадь осуждена справлять такую низкую работу, и пришли в большое негодование узнав, что купец выменял ее у какого-то рыцаря за костюм из цветного бархата.

– Какой жалкий рыцарь! – говорили между собой молодые бароны, лаская шею лошади и смотря на нее с таким восторгом, что купец очень желал бы иметь возможность подарить ее им, в особенности когда понял, что старая матка была единственная лошадь в их конюшне.

– Ах, сеньоры! Я несчастный, несчастнейший человек, всегда преследуемый фатумом.

– Кем? – спросил Эббо.

– Я провел три длинных печальных года в плену у мавров, – продолжал купец, – вынужден был грести на их галерах, как раб!

• Предыдущая
• 28/61
• Следующая