Мемуары папы Муми-тролля - Янссон Туве Марика - Страница 11

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая

Даже сегодня я не могу понять, как это Фредриксону с помощью двух шестеренок удалось придать пароходу такой плавный и быстрый ход. Однако любые предположения здесь все равно бесплодны. Если хатифнатт может передвигаться с помощью собственной наэлектризованности (которую некоторые называли тоской или беспокойством), то никого не должно удивлять, что кораблю достаточно двух шестеренок. Ну ладно, я оставляю эту тему и перехожу к Фредриксону, который, нахмурив лоб, разглядывал обрывок якорного каната.

— Как я зол, — бубнил он себе под нос. — Просто страшно зол. Никогда так не злился. Его изгрызли!

Мы переглянулись.

— Ты ведь знаешь, какие у меня мелкие зубы, — сказал я.

— А я слишком ленив, чтобы перегрызть такой толстый канат, — заметил Юксаре.

— Я тоже не виноват! — завопил Шнырек, хотя оправдываться ему было совсем не за чем… Никто никогда не слышал, чтобы он говорил неправду, даже если речь шла о его пуговичной коллекции (что достойно удивления, ведь он был настоящим коллекционером). Видно, у этого зверька было слишком мало фантазии.

И тут мы услышали легкое покашливание, а повернувшись, увидели очень маленького клипдасса. Он сидел под тентом и щурился.

— Вот как, — сказал Фредриксон. — Вот как?! — с ударением повторил он.

— У меня режутся зубки, — смущенно объяснил маленький Клипдасс. — Мне просто необходимо что-нибудь грызть.

— Но почему именно якорный канат? — удивился Фредриксон.

— Я подумал, что он очень старый и не страшно, если я его перегрызу, — оправдывался Клипдасс.

— А что ты делаешь на борту? — спросил я.

— Не знаю, — откровенно признался Клипдасс. — Иногда меня осеняют разные идеи.

— А где же ты спрятался? — удивился Юксаре.

И тогда Клипдасс не по годам умно ответил:

— В вашей чудесной навигационной каюте! (Точно, навигационная каюта оказалась тоже клейкой.)

— Послушай-ка, Клипдасс, что, по-твоему, скажет твоя мама, когда узнает, что ты сбежал? — спросил я.

— Наверно, будет плакать, — ответил Клипдасс, заканчивая эту удивительную беседу.

«Морской оркестр» одиноко плыл по морю. Солнечные голубовато-прозрачные дни однообразно следовали один за другим. Скопища морских призраков беспорядочно мелькали перед штевнем нашего судна, а мы сыпали овсянку прямо на хвосты плывущих в кильватере русалок. Порой, когда ночь опускалась над морем, мне нравилось сменять Фредриксона у руля. Озаренная лунным светом палуба, которая то тихо вздымалась, то опускалась, тишина и бегущие волны, тучи и мерцающая линия горизонта — все вместе вызывало в моей душе приятное и волнующее чувство. Я казался себе очень значительным, хоть и очень маленьким (но главным образом, конечно же, значительным).

Иногда я видел, как мерцает в темноте трубка, и на корму, крадучись и шлепая лапами, перебирался и садился рядом со мной Юксаре.

— Правда, чудесно ничего не делать, — сказал он однажды ночью, выбивая трубку о поручни парохода.

— Но мы же делаем! — удивился я. — Я веду пароход, а ты куришь.

— Куда же ты нас приведешь? — съехидничал Юксаре.

— Это — дело другое, — заметил я, потому что уже тогда был склонен к логическому мышлению. — Но ведь мы говорили о том, чтобы делать какие-то вещи, а не о том, что делают вообще. У тебя что — снова Предчувствия?

— Нет, — зевнул Юксаре. — Хупп-хэфф! Мне совершенно все равно, куда мы приплывем. Все края одинаково хороши. Пока, спокойной ночи!

— Привет, привет! — сказал я.

Когда на рассвете Фредриксон сменил меня у руля, я мельком упомянул об удивительном и полном безразличии Юксаре к окружающему.

— Гм! — хмыкнул себе под нос Фредриксон. — А может, наоборот, его интересует все на свете? Спокойно и в меру? Нас всех интересует только одно. Ты хочешь кем-то стать. Я хочу что-то создавать. Мой племянник хочет что-то иметь. Но только Юксаре, пожалуй, живет по-настоящему.

— Подумаешь, жить! Это всякий может, — обиделся я. Фредриксон опять хмыкнул и, как обычно, тут же исчез со своей записной книжкой, в которой чертил конструкции удивительных, похожих на паутину и летучих мышей машин.

А я думал: «На свете есть столько интересного, аж шерсть встает дыбом, когда думаешь об этом…»

Одним словом, в полдень Шнырек предложил послать телеграмму маме маленького Клипдасса.

— У нас нет адреса. Нет и телеграфной конторы, — сказал Фредриксон.

— Ну конечно! — расстроился Шнырек. — Подумать только, какой же я глупый! Извините! — И он снова смущенно залез к себе в банку.

— Что такое телеграфная контора? — высунулся Клипдасс, живший в банке вместе со Шнырьком. — Ее можно съесть?

— Меня не спрашивай! — ответил Шнырек. — Это что-то огромное и непонятное. Посылают на другой конец света маленькие значки… и там они становятся словами!

— Как это посылают? — недоумевал Клипдасс.

— По воздуху… — неопределенно пояснил Шнырек, помахав лапками. — И ни одно слово по дороге не теряется!

— Ого! — удивился Клипдасс. После этого он весь день вертел головой, высматривая телеграфные знаки в воздухе.

Около трех часов Клипдасс увидал большую тучу. Белоснежная, пушистая, она низко-низко плыла над землей, и вид у нее был не совсем обычный.

— Точь-в-точь как в книжках с картинками, — заметил Фредриксон.

— А ты видел книжки с картинками? — удивился я.

— Ясное дело, — ответил он. — Одна называлась «Путешествие по океану».

Проплыв мимо нас с наветренной стороны, туча остановилась, и вдруг произошло нечто совершенно удивительное, чтобы не сказать — ужасное: она повернула назад и начала нас преследовать!

— Извините, а туча не опасна? — забеспокоился Шнырек.

Никто из нас ничего не мог об этом сказать. Туча плыла теперь в нашем кильватере; увеличив скорость, она перевалилась через поручни и мягко плюхнулась на палубу, почти совсем накрыв собой банку Шнырька. Потом она поудобнее устроилась между поручнями, сжалась, и клянусь хвостом, эта удивительная туча тут же заснула у нас на глазах!

— Ты видел когда-нибудь нечто подобное? — спросил я у Фредриксона.

— Никогда, — уверенно и очень неодобрительно отозвался он.

Клипдасс, подойдя к туче, лизнул ее и сказал, что на вкус она такая же, как мамина карандашная резинка.

— Зато мягкая, — сказал Юксаре.

Он сделал для себя в туче подходящую ямку и нырнул в нее, и туча тут же накрыла его, словно перина, словно мягкое одеяло из гагачьего пуха. Мы ей явно понравились.

Но это удивительное происшествие значительно усложнило дальнейшее плавание нашего корабля.

В тот же день, как раз перед заходом солнца, небо вдруг странно изменилось. Оно стало желтым, но не приятного нежно-желтого цвета, а грязноватым и призрачным. Низко повиснув над горизонтом и грозно нахмурив брови, плыли черные тучи.

Теперь мы все сидели под тентом. Шнырек и Клипдасс перекатили свою банку из-под кофе на корму, где ей ничто не угрожало.

Солнце превратилось в тускло светящийся диск, вода почернела и пошла свинцовой рябью, ветер испуганно завыл в штаге. Морские привидения и русалки исчезли, будто их сдуло ветром. На душе у нас было скверно.

— Проверь-ка анероид, — с тревогой сказал Фредриксон.

Я перелез через тучу и открыл дверь в навигационную каюту. Представьте себе мой ужас, когда я обнаружил, что анероид показывает 670 — самую низкую цифру, до какой может опуститься стрелка!

Моя мордочка похолодела от страха, я наверняка побледнел, стал белый, как простыня, или, может быть, пепельный. До чего интересно! Вернувшись на корму, я воскликнул:

— Видите, я стал белый, как простыня?!

— По-моему, ты такой, как всегда, — сказал Юксаре. — Что показывает анероид?

— Шестьсот семьдесят! — ответил я (чуть обиженно, как вы понимаете).

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая