Поход Ермака - Ян Василий Григорьевич - Страница 34
- Предыдущая
- 34/59
- Следующая
Тонкая, ровная, укутанная в какую-то фантастическую одежду, род чапана [халата] из бухарских пестрых шелков, с черными, как смоль косами, перевитыми ракушками и золотыми пластинками, с головой, покрытой остроконечной шапочкой, унизанной бисером, царевна Ханджар, любимая дочь Кучума, кажется нарядной не менее своей юрты. Несмотря на чуть выдвинувшиеся скулы и небольшие, узкие черные глаза, юная царевна прекрасна. Ее взор непроницаем и глубок как дремучая сибирская тайга. Ее смуглое личико алеет краской нежного румянца, которому позавидовали бы самые алые цветы Ишимских степей. Не столько, однако, красотой, яркой как полярная звезда, сколько беззаветной отвагой и удалью пленяет царевна… Но сейчас она печальна и тиха. Туманом легла тоска на черные глаза царевны, хотя под этим туманом так и сияют, так и горят они, эти черные, блестящие, восточные глаза. Недаром молоденькую Ханджар зовут звездою Искера. Недаром пуще зеницы ока бережет и лелеет дочку старый Кучум. Гордостью сибирского юрта считают Ханджар и сами жители Искера.
У ног царевны лежит широкое, коренастое, все зашитое в оленьи меха, существо. Плоское лицо этого существа и маленькие карие глазки с явным восторгом впиваются в лицо царевны. Это Алызга, остяцкая княжна Алызга, бежавшая от Строгановых к своей обожаемой царевне. Чисто собачьей преданностью дышит каждая черта ее некрасивого, скуластого, широкого лица.
Царевна молчит. Бог знает, какие думы тревожат под расшитым бисером уке [девичий головной убор] эту дивную чернокудрую головку. Те же мысли отражаются и в преданных глазах Алызги…
Вдруг неожиданно вскочила на ноги царевна. Жалобно зазвенели все ожерелья из ракушек и пластинок на ее смуглой шее.
— Слушай, бийкем [княжна], — вскричала она, вспыхнув вся, начиная с высокого чела и кончая краями смуглой точеной, тоненькой шейки. — Слушай, бийкем… Я не могу понять, чего хочет отец… Идет русский батырь со своими воями… Надо бы встретить его с найзами [пиками] и стрелами — мало их што ль у нас? — выслать рать великую, преградить путь батырю, биться с ним, одну ночь, две, три ночи, — но непременно одолеть, в полон взять, привязать к хвостам кобыльим и пустить в степь…
Ханджар топнула маленькой ножкой, обутой в мягкий козий башмак, и бешено сверкнула очами. Она едва не задохнулась от захватившего ее порыва. Потом, помолчав немного, снова заговорила так же возбужденно со сверкающими глазами и порывистыми движениями рук:
— А победят наши, пускай дальше идут, за горы, на русские улусы нападут, кулов [пленников] наберут — того синеокого, что вызволил тебя из неволи, да девчонку ту, что держала тебя шесть лет на запоре, Алызга моя, — с худо скрытою злобою закончила царевна.
— Она любила меня, повелительница, — тихо произнесла остячка.
— Пускай в Хала-Турм провалится ее любовь! — еще с большим гневом крикнула молоденькая ханша. — Для себя любила, как забаву любила мою джясырь [рабыня]…
— Твоя джясырь с тобою снова, — произнесла с чувством Алызга. — Видишь, к отцу в Назым не поскакала я, сюда, к тебе пришла. И брата привела с собою… О, большой человек брат Имзега!… Сам грозный Уртэ-Игэ внимал ему у Ендырского потока… Великий бакса — Имзега, мой брат…
— А что говорит брат твой, как кончится поход неверного батыря? До каких пор дойдут русские вои? — нетерпеливо спрашивала Ханджар.
— Не ведаю, царевна. Кабы ведала, все пересказала тебе, звезда очей моих, цветок Ишимской степи, белая лилия Иртыша, — искренно сорвалось с уст Алызги. — Одно скажу, коли придет грозный батырь к Искеру, возьму я, найду брата Имзегу, встану в ряды наших батырей и до последней капли крови буду защищать тебя, царевна моя.
Карие глазки Алызги при этих словах зажглись воодушевлением. Скуластое, широкое лицо озарилось теплым светом. Но на Ханджар иначе подействовали слова Алызги.
— Коли придут сюда неверные собаки, — вся бледнея от гнева и ненависти вскричала она, — я выйду с братьями, Абдул-Хаиром и юным Алеем, на городской вал и только по трупам нашим проникнут в Искер собаки!… Недаром зовут меня Ханджар!… [Ханджар значит нож; по киргизским обычаям дают новорожденным имя — название первого попавшегося на глаза предмета] — заключила она, дрожа всем телом и крепко сжимая в кулаки свои смуглые руки.
— О, царевна, сладкий коралл души моей, звезда страны сибирской, вместе жили, вместе и умрем!
И Алызга, упав на мягкие кошмы, коснулась горячим лбом маленькой ножки ханши.
Та оценила преданность своей подруги, положила смуглую ручку на голову остячки и произнесла тихо и ласково, точно воркуя, своим звонким голоском:
— У тебя, бийкем-Алызга, хорошая, светлая душа. Твои речи звучат, как серебряный сыбызсой [флейта]. Так может говорить не купленная рабыня, а ак-сюянь [благородная белая кость], благородное, преданное сердце. Спасибо, Алызга… А теперь прикажи Искендеру седлать айгара [жеребца]. На байге [состязание в роде джигитовки] хочет сегодня, как станет падать солнце, скакать Ханджар… Скажи брату, пускай скличет наших батырей.
Едва только проронила последнее слово Ханджар, как Алызга уже исчезла за тяжелым ковром иссыка, привыкшая стрелою носиться по приказанию своей госпожи.
— На байгу!… На байгу!… — веселым гулом пронеслось по степи, и целая ватага Искерских молодцов вылетела на своих лихих скакунах из ворот улуса.
Вихрем облетела Искер радостная весть — царевна Ханджар зовет на байгу.
О смелости, удали и ловкости царевны Ханджар стоустая молва разнесла весть далеко. На крупе удалого киргизского коня выросла царевна. Сама степь вложила силу и ловкость в это тонкое, изящное тело, в эти смуглые руки, умеющие лучше любого наездника управлять скакуном.
В то время, как жены ее отца пряли ткани, одежды, гнали кумыс и сводили сплетни, да перебранивались между собою, царевна Ханджар дикой птицей носилась по степи с нагайкой в руке, подставляя ветру и солнцу свое прелестное, юное лицо, полное удали и восторга.
И сейчас среди девушек-прислужниц она вылетела в степь, подобная быстрой молнии, на своем коне.
Туман расплылся, и пожелтевшая ложбина, с высохшей от осени травой и цветами, казалась золотою.
У городского вала толпилась группа всадников. Это были первые батыри Искера, удалая молодежь, гордость Кучумова юрта.
Впереди всех красовались два брата Ханджар от первого брака: старший Абдул-Хаир и младший Алей, красивый, стройный мальчик, соперничавший в удали с сестрою Ханджар.
Последняя выскочила на своем айгаре вперед. Сменив легкий бухарский чапан на меховую куртку и узкие кожаные шаровары, в своей остроконечной шапке, она скорее походила на красивого мальчика-удальца, нежели на девушку-царевну. Только черные змеи ее кос, вырываясь из-под шапки, десятком тонких прядей разбегались вдоль спины и бедер.
Легким ударом нагайки она заставила своего коня подскочить к группе мужчин.
— Гей, батыри Искера и вольных Ишимских степей, кто хочет словить меня сегодня?… Кто угонится за моим айгаром? Кто схватит меня на лету из седла?… Кто захочет отведать моей нагайки? — кричала она весело и разразилась веселым смехом.
Рассмеялись эхом за нею и девушки ее свиты.
Смеялись громко, задорно.
Ропот прошел по группе мужчин. Не ударов нагаек боялись юноши Искера, тех безжалостных, могучих ударов, которые наносила, спасаясь от преследования невеста-девушка во время игры. Дело в том, что байга не была простым развлечением молодежи. Ей придавалось особое значение. Тот молодец, который догнал бы на всем скаку девушку-наездницу, по установленному среди киргизов обычаю, делался ее обладателем, супругом. Но никто из самых близких карочей [вельможи] двора Кучума не посмел бы дерзнуть погнаться за любимой дочерью, «зеницей ока», своего хана в надежде, что она станет его женой. Надо было быть царской крови, чтобы явиться искателем руки красавицы Ханджар. Вот почему нерешительность и робость царили в группе мужчин.
Царевна Ханджар между тем смеялась все обиднее и резче:
— Эй, батыри! — кричала звонким голосом она, — аль приросли к земле?… Выезжай, кому любо… Или, может, приближение кяфыров [то же, что урусы на Кавказе — неверные] лишило вас удали, друзья?… Так они еще далече, трусы… Далеко им до нас… В пух и прах разобьют их отцовские дружины, как посмеют приблизиться к нам… Выезжайте же смелей… Аль нет такого?… Перевелись, знать, алактаи [богатыри] в нашем юрту… Эх, кумыс вам с бабами гнать, трусы, пряжу ткать, а не на айгарах молнией носиться!
- Предыдущая
- 34/59
- Следующая
