Финикийский корабль - Ян Василий Григорьевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/27
• Следующая

Софэр качал головой и шептал:

— Сколько таких же людей, как твой отец Якир, сложили свои кости на постройке дворцов царя Соломона!

Я отвел Софэра в сторону. Навстречу мерными шагами шли несколько воинов с копьями, в блестящих медных шлемах. Четыре рослых эфиопа несли разукрашенные золотом носилки. В них возлежал человек с черной седеющей бородой и длинными вьющимися волосами. На его голове был золотой обруч.

Рядом с носилками шел мальчик моих лет, одетый, как воин; все вооружение — медный шлем, блестящий панцирь на груди и меч — было настоящее, но маленького размера.

Человек в носилках пристально оглядел Софэра, сделал знак рукой, украшенной браслетами, и носильщики остановились.

— Кто ты, старик, и откуда прибыл?

Пурпурная одежда с золотыми полосками и почтительное молчание спутников показывали, что в носилках был очень знатный человек.

Я, подражая Софэру, тоже скрестил руки на груди и поклонился до земли. Софэр ответил:

— Мои глаза плохо видят. Я не могу узнать, кто говорит со мною.

Поэтому прости, если я не могу воздать тебе того почета, которого ты, наверное, заслуживаешь. Я Софэр-рафа, странник и лекарь, излечивающий болезни и страдания людей. Я учился у вавилонских мудрецов, бактрийских мобедов[29] и индийских магов. Я перехожу из страны в страну и ищу места, где счастливо живут люди.

— И что же? Видел ли ты страны и народы, которые живут, не зная горя и страдания? — Глаза человека в носилках прищурились и глядели с насмешкой.

Чернокожие слуги утирали руками пот со лба.

Софэр сказал:

— Я видел всякие страдания и слезы угнетенных, а утешителя у них не было, ибо в руке угнетателей их сила, и бичами они объявляют волю свою.

Мальчик в панцире взмахнул своим маленьким мечом и закричал:

— Их мало бьют, а эти грязные поселяне все еще смеют кричать и жаловаться! Если мой отец Соломон наказывал их бичами, то я буду стегать их скорпионами!

Окружающие всплеснули руками и заговорили:

— Сколько силы и смелости в юном царевиче!

— Из него вырастет грозный царь! Слава ему!

Человек в носилках сказал:

— Сын мой Ровоам, вложи меч твой в ножны. Ты его вынешь потом, когда тебе придется охранять сокровища царства твоего.

Затем он снова обратился к Софэру:

— Неужели ты не нашел счастливых людей здесь, в стране царя Соломона?

Смотри, какими прекрасными зданиями украшена столица, какие высокие стены ее охраняют! Разве не прекратились войны с соседними народами и длинные караваны не проходят через эту страну? Разве ты не видишь, как богатства ее умножаются?

Лицо Софэра загорелось гневом:

— У одних житницы наполняются до избытка пшеницей и ячменем и точила[30] налиты до краев новым вином, а другие не знают, чем накормить плачущих детей своих, когда сборщики податей у них отнимают последнюю горсть муки.

Человек в носилках повернулся к старику в полосатом абае и сказал вполголоса:

— Иосафат бен-Ахилуд[31], ты сегодня впишешь эту беседу с иноземным путником в книгу описания царствования моего. А тебе, Софэр-рафа, я скажу: все стенания и все слезы угнетенных — это суета сует, все суета. За все им сторицей заплатится на другом свете. Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя пересчитать. Кому суждено быть бедным, тому не придется быть богатым. Раб должен терпеливо работать на господина своего, иначе кто же вспашет поле богатого хозяина? Все суета сует и всяческая суета!

Человек в носилках подал знак рукой, и эфиопы ровным шагом двинулись вперед.

— Ты, конечно, понял, что это был сам царь Соломон, — сказал Софэр. — Заметил ли ты золотой венец на его голове? Но где его мудрость? Он строит здания для себя и жен своих, караваны проходят из конца в конец через страну Израиля, из Египта в Вавилон и обратно. А заметил ли ты, как горят от голода глаза у поселян, как глубоко запали их щеки, как оборвана одежда? Разве ты не видел детей, покрытых струпьями, которые от рождения никогда не были сыты? Подвалы дома царского все больше наполняются золотом, слитками меди и серебра, но все более слабеют люди, работающие на его полях. Услыхав о царских богатствах, придут воины других народов, и тогда некому будет защитить родную страну. Чужестранцы разрушат дворцы царя, прославленного мудрым, и заберут его золото и богатства его, а всех жителей продадут в рабство. Где же мудрость? В такой мудрости таится много печали, и чем больше хвалят мудрость царя, тем больше льется слез у работающих на него…

И Софэр грустно покачал седою головой.

Мы вышли с царского двора, прошли на шумную базарную площадь, побывали у «Рыбных ворот», где продавалась сидонская соленая рыба, и в «Плотничьей долине», и в «Суконном поле», обошли всех сидонских и тирских купцов, расспрашивали десятников и строителей зданий, не слыхал ли кто про плотника Якира. «Не привелось нам ни видеть его, ни слышать о нем», — отвечали все.

Но один купец, торговавший янтарем и другими сокровищами моря, услышав наш разговор, воскликнул:

— Постойте! Мне говорили про «заклятье Якира»! Не он ли это? Сюда прибыл карийский князь Илла-Цар. Он был покрыт ранами и очень страдал от них. Какой-то торговец лекарствами продал ему талисман от болезней, который был с заклятием Якира-сидонца, увезенного в далекие страны.

Разыщите князя карийского и попросите его показать вам талисман Якира. Я слышал, что этот знатный князь остановился в доме Маллуха Великолепного.

Когда мы разыскали дом Маллуха, нас сейчас же провели во внутреннюю комнату. Слуга эфиоп сказал, чтобы мы не делали шума, и удалился. Из-за занавески вышел Маллух и, приложив палец к губам, поманил нас к себе. Мы прошли в следующую комнату. Там на постели лежал человек с суровым лицом, изборожденным морщинами. Седые волосы разметались по малиновой подушке. Он был без памяти, и лихорадка трясла его. Иногда он громко кричал, как будто управлял кораблем:

— Крепите парус! Не бойтесь бури, она родная сестра наша! Готовьте топоры!

Когда больной немного успокоился, Софэр сел около него, ощупал руку и расстегнул богатую пурпурную одежду. Грудь больного была испещрена странными рисунками и багровыми шрамами от ударов мечей.

Вдруг больной захрипел, стал задыхаться, глаза выкатились на лоб. Он сорвал с золотого ожерелья мешочек и бросил в сторону.

— Он душит меня, тянет ко дну! Дайте мой топор! Я тону, бросайте мне канат…

Софэр схватил чашу и надрезал ножом плечо больного. Когда чаша наполнилась кровью, Софэр туго перевязал руку тонкой тканью и влил больному в рот лекарство из своего стеклянного пузырька. Больной сильно вздохнул, открыл глаза и уставился на Софэра.

— Смерть уже веет черными крылами надо мною. Буду ли я еще жить?

— Успокойся, — ответил Софэр. — Ты сделан крепко и прочно — для долгой жизни, для борьбы с сильными бурями. Будь осторожен в гневе, умерен в пиршестве и благоразумен в поступках.

— Ты вернул мне жизнь, старик, а я уже видел себя на дне моря и как будто громадный осьминог хотел пожрать меня. Если тебе нужна будет моя помощь, князь Илла-Цар всегда отблагодарит тебя… — Он закрыл глаза и стал засыпать, иногда тревожно вскрикивая.

Я наклонился и поднял разорванный мешочек и выпавшую из него тонкую скрученную медную пластинку. Она вся была исписана мелкими буквами. Я настолько уже умел читать, что разобрал строку:

«Прочти и передай другому».

Маллух, увидав мешочек у меня в руках, сказал:

— Это талисман против ста одной болезни. Но он принес несчастье моему гостю. С тех пор как мой почтенный друг надел его, он еще больше хворает.

Ты, мальчик, не играй талисманом, а не то тоже протянешь ноги. Дай его понюхать собаке и затем, помолясь Мелькарту[32], закопай в землю.

• Предыдущая
• 10/27
• Следующая