Когда Ницше плакал - Ялом Ирвин - Страница 25
- Предыдущая
- 25/89
- Следующая
«А теперь, — продолжил Фрейд, — можем мы закончить обсуждение этого случая? — Громким шепотом он добавил: — Осталось самое интересное'.» Брейер улыбнулся.
«Может, мне не следует так говорить, — продолжал Фрейд, — но теперь, когда нас покинул Нотнагель, я могу признаться тебе по секрету, что психологические аспекты этого случая интересуют меня значительно больше, чем его медицинская сторона».
Брейер заметил, что его друг и вправду оживился. В его глазах сверкало любопытство, когда он спросил:
«Насколько этот пациент склонен к суициду? Удалось ли тебе посоветовать ему обратиться к консультанту?»
Теперь пришла очередь Брейера оказаться в дурацком положении. Вспомнив, как во время их последней встречи он бравировал своими талантами в области проведения бесед с пациентами, он покраснел.
«Это очень странный человек, Зиг. Я никогда еще не сталкивался с таким сильным сопротивлением. Он напоминает мне кирпичную стену. Очень умную кирпичную стену. Он предоставил мне множество прекрасных возможностей выйти на эту тему. Он говорил о том, что в прошлом году он чувствовал себя хорошо только пятнадцать дней, что у него бывает мрачное настроение, что его предавали, что он живет в полнейшей изоляции, что он писатель, которого никто не читает, что его мучают бессонница и дурные мысли по ночам».
«Но, Йозеф, это как раз все то, что ты хотел услышать!»
«Вот именно. Но когда я пытался развернуть каждую из этих тем, я оставался с пустыми руками. Да, он понимает, что постоянно болеет, но утверждает, что болен не он, не его сущность, а его тело. Что касается мрачных периодов, он заявляет, что горд тем, что у него хватает смелости переживать такие времена. Только подумай — „Горжусь смелостью позволять себе иметь мрачные периоды!“ Слова безумца! Предательство? Да, я подозреваю, что он говорит о том, что произошло между ним и фройлен Саломе, но он утверждает, что уже справился с этим и теперь не испытывает ни малейшего желания возвращаться к этой теме. Что касается суицида, он отрицает такого рода желания, но защищает право пациента на выбор собственной смерти. Хотя он мог бы быть только рад смерти, — он заявил, что последняя награда мертвеца есть отсутствие необходимости снова умирать! — ему еще столько всего нужно сделать, столько книг написать. Он сказал мне буквально следующее: он вынашивает свои книги в голове, словно беременная женщина дитя, и он думает, что его головные боли — это схватки мозга».
Фрейд покачал головой, выражая сочувствие своему другу, видя его таким растерянным. «Схватки мозга — какая метафора! Словно Афина Паллада, рожденная из брови Зевса! Странные мысли — схватки мозга, выбор собственной смерти, смелость иметь мрачные периоды… Он далеко не глуп, Йозеф. Только вот не могу понять, что это — безумный ум или умное безумие?»
Брейер покачал головой. Фрейд откинулся на спинку кресла, выпустил густой клуб дыма и теперь наблюдал за тем, как он исчезает, поднимаясь вверх. Потом он снова заговорил: «Эта история становится с каждым днем все более и более захватывающей. А почему тогда фройлен Саломе говорила о том, что он в отчаянии и подумывает о самоубийстве? Он лжет ей? Или тебе? Или себе?»
«Лжет себе, Зиг? Как ты лжешь себе? Кто лжет? И кого обманывают?»
«Возможно, одна часть его склонна к суициду, но его сознание об этом не знает».
Брейер повернулся, чтобы видеть друга получше. Он ожидал увидеть ухмылку на его лице, но Фрейд был предельно серьезен.
«Зиг, ты все чаще вспоминаешь о своем маленьком гомункулусе из подсознания, который живет совершенно отдельной от своего хозяина жизнью. Послушай, Зиг, прими мой совет: рассказывай свои теории только мне. Нет, нет, я даже не буду называть это теорией — она не имеет никаких под собой оснований, давай будем считать это забавной идеей. Не говори об этой забавной идее Брюкке — его сразу перестанет мучить совесть за отсутствие смелости помогать еврею».
В ответе Фрейда прозвучала неожиданная решительность: «Это останется между нами до тех пор, пока я не найду убедительные доказательства. А затем я не буду отказываться от публикации».
Впервые Брейер понял, что в его молодом друге осталось не так уж много мальчишеского. Вместо этого в нем появлялись смелость, желание отстаивать свои убеждения — этими качествами желал бы обладать и он сам.
«Зиг, ты говоришь о доказательствах, словно ты считаешь это объектом научного исследования. Но этот гомункулус не является частью объективной реальности. Это всего лишь конструкт, как идеал Платона. Что могло бы стать доказательством? Можешь ли ты привести мне хоть один пример? И не говори о снах, я не считаю их достойным доказательством, ведь они тоже представляют собой невещественные конструкты».
«Ты сам обеспечил меня доказательством, Йозеф. Ты рассказывал мне о том, что эмоциональное состояние Берты Паппенгейм определяли события, имевшие место ровно двенадцать месяцев назад, — события прошлого, которые не были известны ее сознанию. Однако мы находим их подробное описание в дневнике ее матери годичной давности. Мне кажется, что это достойный эквивалент лабораторным подтверждениям».
«Но это основывается на предположении о том, что Берта является свидетелем, которому можно верить, что она действительно не помнит об этих событиях прошлого».
Но, но, но — вот опять, думал Брейер, появляется этот «демон Но». Ему хотелось настучать себе как следует по голове. Всю свою жизнь он занимал эту нерешительную «но» —позицию, и теперь он ведет себя точно так же с Фрейдом, и с Ницше — и все это при том, что в глубине души он мог предположить, что оба они правы.
Фрейд записал еще несколько предложений в свой блокнот. «Йозеф, как ты думаешь, смогу ли я когда-нибудь ознакомиться с дневником фрау Паппенгейм?»
«Я уже вернул его, но думаю, что смогу получить его обратно».
Фрейд достал часы: «Мне нужно будет скоро возвращаться в больницу перед обходом Нотнагеля. Но пока я не ушел, скажи мне, что ты собираешься делать со своим неуступчивым пациентом».
«Ты имеешь в виду, Зиг, что бы мне хотелось сделать? Три этапа. Для начала — достичь хорошего взаимопонимания „доктор-пациент“. Затем мне бы хотелось госпитализировать его на несколько недель, чтобы понаблюдать за его мигренями и контролировать его лечение. Помимо этого, в течение этих недель мне бы хотелось встречаться с ним почаще для глубинных обсуждений его отчаяния. — Брейер вздохнул. — Но, зная его, вероятность того, что он пойдет на сотрудничество хотя бы в чем-то, ничтожно мала. Какие будут предложения, Зиг?»
Фрейд, который все еще просматривал монографию Ливлинга, вытащил одну из страниц, чтобы показать ее Брейеру.
«Вот, послушай. В разделе „Этиология“ Ливлинг пишет: „Приступы мигрени были вызваны расстройством пищеварения, переутомлением глаз и стрессами. Рекомендуется длительный постельный режим. Страдающим мигренями детям, возможно, придется во избежание стресса прекратить обучение в школе и перейти на домашнее обучение, обеспечивающее им больше покоя. Некоторые терапевты советуют сменить род трудовой деятельности на менее напряженный“.
Брейер не понял: «И что?»
«Думаю, это ответ на наш вопрос! Стресс! Почему бы не назначить стресс ключевым моментом твоего терапевтического плана? Настаивай на том, что для борьбы с мигренью repp Мюллер должен снизить стресс, в том числе и психический. Объясни ему, что стресс есть не что иное, как подавленные переживания, и что, как и при лечении Берты, стресс этот может быть снят посредством обеспечения ему выхода наружу. Воспользуйся методом прочищения дымоходов. Ты даже можешь показать ему это утверждение Ливлинга, чтобы привлечь еще и медицинское светило».
Фрейд заметил улыбку Брейера, вызванную его словами, и спросил: «Ты думаешь, это плохой план?»
«Вовсе нет, Зиг. На самом деле я думаю, что это прекрасный совет, и я собираюсь ему последовать в точности. Я улыбался только над его последней частью, когда ты говорил о „привлечении медицинского светила“. Ты бы понял, что здесь смешного, если бы знал этого пациента, но сама идея о том, что он преклоняется перед авторитетом в области медицины или в любой другой области, кажется мне очень забавной».
- Предыдущая
- 25/89
- Следующая
