Умирающая Земля - Вэнс Джек Холбрук - Страница 10
- Предыдущая
- 10/39
- Следующая
Всадница спешилась, медленно подошла к двери из черного дымчатого дерева, на которой был укреплен колокольчик, сделанный в виде человеческого лица, показывающего язык и сардонически улыбающегося. Она дернула за язык, и внутри тотчас же отозвался звонок.
Ответа не было.
— Пандельюм! — позвала она.
— Войди, — раздался приглушенный голос.
Она толкнула дверь и очутилась в зале с высоким потолком, совершенно пустом, если не считать мягкой скамеечки и неярких гобеленов.
— Чего ты просишь? — раздался откуда-то из-за стены голос, звучный и безгранично печальный.
— Пандельюм, сегодня я узнала, что убивать дурно, и еще — что мои глаза обманывают меня. То, в чем я вижу лишь режущий глаза свет и безобразные черты, на самом деле красиво.
Пандельюм хранил молчание, не торопясь ответить на эту невысказанную мольбу о знании, затем раздался все тот же приглушенный голос:
— Все это по большей части правда. Живые существа, во всяком случае, имеют право на жизнь. Она — единственное по-настоящему драгоценное их достояние, и отнять у них жизнь значит совершить гнусное воровство. Что же до всего прочего, в том нет твоей вины. Красота живет повсюду, чтобы радовать глаз — но только не твой. При мысли об этом меня снедает печаль, ведь это я сотворил тебя. Я создал твою первичную клетку, придал живым волокнам форму твоего тела и разума. Но несмотря на все мастерство, я ошибся и, когда ты вылезла из чана, обнаружил, что заложил изъян, потому в красоте ты видишь безобразие, а в добре — зло. Подлинное безобразие и подлинное зло тебе видеть никогда не доводилось, ибо на Эмбелионе нет ничего дурного и нечистого. Если тебе все-таки не посчастливится с ними столкнуться, я страшусь за твой рассудок.
— Неужели тебе не под силу изменить меня? — воскликнула Т’сейс. — Ты волшебник. Неужели мне придется всю жизнь прожить слепой к радости?
Сквозь стену проник отзвук вздоха.
— Да, я волшебник, и мне ведомы все чары, какие есть на белом свете, и подвластны все руны, заклинания, заговоры, наговоры и амулеты. Я — магистр математики, первый со времен Фандааля, и все же я не могу ничего сделать с твоим мозгом, не уничтожив разум, твою личность, твою душу, ибо я не бог. Это боги способны воплотить в жизнь что угодно одним лишь желанием, я же вынужден прибегать к магии, к заклинаниям, которые сотрясают и искажают пространство.
Надежда в глазах Т’сейс угасла.
— Я хочу отправиться на Землю, — проговорила она некоторое время спустя. — Там голубое небо, а над горизонтом ходит красное солнце. Мне надоел Эмбелион, где не услышишь человеческого голоса, кроме твоего.
— Земля, — протянул Пандельюм задумчиво. — Сумрачный, невообразимо древний край. Когда-то там высились горы, чьи вершины терялись в облаках, и текли блестящие реки, а солнце являло собой сверкающий белый шар. Многие века дождей и ветров сточили твердый гранит, а солнце стало дряхлым и красным. Рождались и умирали континенты. Миллионы городов вырастали и обращались в прах. Теперь место древних народов заняли несколько тысяч чудаковатых типов. На Земле обитает зло, зло, выкристаллизованное временем… Земля давно вошла в пору заката и теперь умирает…
Он умолк.
— Но я слышала, что на Земле царствует красота, я хочу узнать, что такое красота, даже если заплачу за это жизнью, — нерешительно проговорила Т’сейс.
— И как же ты узнаешь красоту, когда увидишь ее?
— Все люди знают, что это такое… Разве я не человек?
— Безусловно.
— Значит, я найду красоту, а может быть, даже…
Т’сейс запнулась на этом слове, таком чуждом ее душе, но исполненном столь волнующего смысла.
Пандельюм безмолвствовал. Затем решил прервать молчание:
— Отправляйся, если хочешь. Я помогу тебе, чем смогу. Снабжу тебя рунами, которые схоронят тебя от злых чар, вдохну в твой меч жизнь и дам тебе совет. А именно: остерегайся мужчин, ибо мужчины охотятся за красотой, чтобы удовлетворить свою похоть. Не подпускай никого к себе близко… Я дам тебе в дорогу мешочек с самоцветами, они имеют на земле большую ценность. С ними ты сможешь многого добиться. Но только никому их не показывай, потому что есть люди, готовые убить даже за медяк.
Повисло тяжелое молчание, из воздуха исчезло что-то гнетущее.
— Пандельюм, — негромко позвала Т’сейс.
Ответа не было. Вскоре Пандельюм вернулся, и ее сознания коснулось ощущение его присутствия.
— Через миг, — сказал он, — можешь войти в эту комнату.
Т’сейс немного подождала, потом, как ей было велено, вошла в соседнюю комнату.
— На скамье слева, — раздался голос Пандельюма, — ты увидишь амулет и небольшой мешочек с самоцветами. Надень амулет на запястье, он отразит любое злое колдовство и обратит его против того, кто произнес заклятие. Это весьма могущественный талисман, храни его как зеницу ока.
Т’сейс повиновалась и спрятала мешочек с драгоценными камнями в свой кушак.
— Положи меч на скамью, встань на руну на полу и крепко закрой глаза. Мне придется войти в комнату. Предупреждаю, не пытайся увидеть меня, ибо последствия будут ужасны.
Т’сейс сняла меч, встала на металлическую руну и зажмурилась. Послышалась неторопливая поступь, звякнул металл, потом раздался резкий пронзительный звук, постепенно затихший.
— Теперь твой меч одушевлен, — сказал Пандельюм, и в голосе его, совсем близком, прозвучала странная грусть. — Он станет убивать твоих врагов с умом. Протяни руку и возьми его.
Т’сейс спрятала свой клинок, теплый и трепещущий, в ножны.
— И в какое же место на Земле ты отправишься? — спросил Пандельюм. — В край людей или в великую глушь?
— В Асколез, — отвечала Т’сейс, ибо тот, кто поведал ей о красоте, говорил об этой стране.
— Как будет угодно, — сказал Пандельюм. — А теперь внемли! Если когда-нибудь ты захочешь возвратиться на Эмбелион…
— Нет, — отрезала Т’сейс. — Я скорее умру.
— Как скажешь.
Т’сейс безмолвствовала.
— А теперь я прикоснусь к тебе. Ты почувствуешь легкое головокружение — и через миг откроешь глаза на Земле. Там сейчас почти ночь, а в темноте рыщут страшные твари. Так что поспеши найти себе кров.
Охваченная невыразимым волнением, Т’сейс ощутила прикосновение Пандельюма. В голове у нее что-то заколыхалось, потом невообразимо стремительный полет… Чужая земля пружинила под ногами, чужой воздух с резким привкусом ударил в лицо. Она открыла глаза.
Пейзаж был нов и непривычен. Дряхлое солнце катилось по синему небу. Она стояла на лугу, окруженная высокими мрачными деревьями. Эти деревья совсем не походили на безмятежных исполинов Эмбелиона, они росли часто и казались задумчивыми. Вокруг не было ничего, казавшегося бы отталкивающим или раздражающим, — ни земли, ни деревьев, ни каменистой гряды, возвышавшейся посреди луга. Все несло на себе следы человеческих рук, многочисленных минувших эпох, было смягчено и облагорожено. Солнечный свет, хотя и неяркий, ласкал глаз и придавал скалам, деревьям, травам и цветам дух забытой древней мудрости. В сотне шагов виднелись замшелые развалины давным-давно разрушенного замка. Камни потемнели от лишайников, от копоти, от древности, пышно поросли бурьяном — словом, жутковатое зрелище в долгих лучах заката.
Т’сейс медленно приблизилась. Местами стены еще стояли — сложенные одна на другую каменные глыбы, отмеченные печатью времени, хотя скреплявшая их известка давным-давно истлела. Девушка изумленно обошла вокруг исполинского изваяния, полуразрушенного, обломанного, растрескавшегося, почти полностью ушедшего под землю, озадаченно остановилась, глядя на фигурки, высеченные на постаменте. Она смотрела на то, что осталось от лица, — свирепые глаза, насмешливый рот, отбитый нос. Т’сейс слегка поежилась. Здесь для нее ничего не было, и она развернулась, чтобы идти дальше.
Вдруг смех, пронзительный, торжествующий, огласил поляну. Т’сейс, памятуя предостережение Пандельюма, затаилась в темном уголке. Между деревьями что-то промелькнуло: в меркнущем свете показались мужчина и женщина, потом появился юноша с поступью легкой, точно ветер, он напевал и насвистывал нежную мелодию. В руках у него был легкий меч, которым он подталкивал этих двоих.
- Предыдущая
- 10/39
- Следующая
