Цитадель автарха - Вулф Джин Родман - Страница 20

• Предыдущая
• 20/69
• Следующая

– Надеюсь, тебя можно поздравить.

– Не знаю. У меня была довольно тяжелая жизнь, но ведь у всех жизнь нелегкая, судя по тому, что я наблюдаю вокруг.

– Да, согласен. – Честно говоря, меня клонило в сон, и я хотел, чтобы он ушел. – Благодарю тебя за рассказанную историю. Это было интересно.

– Хочу кое о чем попросить тебя, – сказал Виннок. – Не мог бы ты задать один вопрос мастеру Палаэмону, если тебе доведется встретиться с ним?

Я кивнул, приготовившись выслушать бритоголового.

– Ты сказал, что, по-твоему, Пелерины – добрые хозяйки. Пожалуй, ты прав. От некоторых из них я видел немало добра, и меня никогда не секли здесь, так – иногда получал пару тумаков. Но ты должен знать, как они управляются. Рабов, которые плохо себя ведут, продают, вот и все. Может, ты не понял меня?

– Кажется, не совсем.

– Много мужчин продают себя в рабство этому Ордену, полагая, так же как и я когда-то, что здесь легкая жизнь, полная приключений. Так оно чаще всего и есть, да и приятно думать, что ты лечишь больных и выхаживаешь раненых. Но тех, кто не устраивает Пелерин, они перепродают, причем за гораздо большую цену, чем первоначально заплатили. Понимаешь теперь, что получается? Вот почему у них нет необходимости бить рабов. Худшее наказание – это отправиться чистить выгребные ямы. Но стоит только попасть в немилость – живо окажешься где-нибудь на рудниках. Вот что я хотел спросить у мастера Палаэмона все эти годы… – Виннок замолчал и закусил губу. – Ведь он был палачом, верно? Он так сказал, да и ты подтвердил.

– Верно, он и сейчас палач.

– Я хотел бы знать: то, что он сказал, имело целью помучить меня, или же он дал совет от чистого сердца? – Виннок отвернулся, и я не мог разглядеть выражения его лица. – Ты спросишь его от моего имени? А там, быть может, и мы с тобой когда-нибудь еще свидимся.

– Он дал тебе лучший совет, какой только мог дать, – ответил я. – Я убежден в этом. Если бы ты остался таким, каким был, тебя давно казнил бы либо он сам, либо другой палач. Ты когда-нибудь видел казнь? Но ведь и палачи не всеведущи.

Виннок встал.

– Рабы тоже. Благодарю, молодой человек. Я удержал его, взяв за руку.

– Могу ли теперь я задать тебе вопрос? Я сам был палачом. Если ты в течение стольких лет опасался, что мастер Палаэмон говорил с тобой только для того, чтобы причинить тебе дополнительную боль, откуда ты знаешь, что я не сделал бы то же самое сейчас?

– Потому, что ты сказал бы другое, – ответил раб. – Спокойной ночи, молодой человек.

Некоторое время я размышлял над словами Виннока и над тем, что когда-то посоветовал ему мастер Палаэмон. Он тоже был скитальцем, возможно, лет за десять до моего рождения. И тем не менее он вернулся в Цитадель и стал мастером гильдии. Я вспомнил, как Абдиес (которого я предал) хотел сделать меня мастером. Конечно, какое бы преступление ни совершил мастер Палаэмон, его скрыли братья гильдии. Теперь он ходил в мастерах, но, как я сам видел, хоть никогда и не задумывался об этом, всеми делами гильдии заправлял мастер Гурло, несмотря на то что был гораздо младше Палаэмона.

Снаружи с крепежными канатами палаток играл теплый ветер северного лета, а мне казалось, что я вновь взбираюсь вверх по ступеням Башни Сообразности и слышу завывание холодного ветра среди твердынь Цитадели.

Наконец, в надежде отвлечься от тяжелых воспоминаний, я встал, потянулся и подошел к койке Фойлы. Она не спала, и мы проговорили с ней несколько минут, потом я спросил, могу ли теперь рассудить участников конкурса. Но она ответила, что мне придется подождать еще один день, прежде чем вынести окончательное решение.

– Хальвард, Мелито и даже асцианин использовали свой шанс. Так неужели у меня нет на это права? Даже тот, кто ухаживает за девушкой, думая, что избавился от всех конкурентов, все же имеет одного, и этот соперник – она сама. Женщина может отдаться своему избраннику, но может и предпочесть остаться сама с собой. Мужчина должен убедить ее в том, что с ним она будет счастливее, чем одна. Хотя мужчинам нередко удается убедить женщин в этом, часто бывает совсем не так. В нашем соревновании я хочу быть еще одним участником и, если смогу, выиграю себя для себя самой. Если выхожу замуж за умельца рассказывать истории, разве стану я женой человека, который уступает мне в этом искусстве?

Каждый из мужчин рассказывал историю своей страны. Я поступлю так же. Моя страна – это край далеких горизонтов и широкого небосвода. Это земля трав, ветра и скачущих мустангов. Летом ветер может быть жарким, как дыхание печи, а когда пампасы охвачены огнем, линия дыма растягивается на сотни лиг, и львы, точно демоны, седлают домашний скот, пускаясь вскачь от опасности. Мужчины моей страны смелы, как быки, а женщины яростны, как соколы.

В те времена, когда моя бабушка была молода, в нашей стране, в очень отдаленном месте, стояла вилла. Место находилось в такой глуши, что туда никто не приезжал. Вилла принадлежала одному армигеру, вассалу сеньора Паскуа. Земли там богатые, дом прекрасный. Потолочные балки столь большие и тяжелые, что их целое лето свозили на стройку при помощи могучих волов. Стены – из глины, как стены всех домов в моей стране. Толщина стен – в три шага. Люди, живущие в лесных краях, с презрением относятся к таким конструкциям, но зато в доме с глинобитными стенами всегда прохладно, да и сами стены очень красиво выглядят после побелки, к тому же им не страшен пожар. В доме была башня и просторный банкетный зал, а еще имелось устройство из тросов, ведер и колес, при помощи которого два мерихита, ходившие по кругу, поливали сад, разбитый на крыше.

Армигер был галантным мужчиной, а его жена – очаровательной дамой, но из всех их детей выжила только одна девочка. Высокая, стройная, со смуглой кожей, с волосами цвета светлого вина и глазами темными, как грозовое облако. Но вилла, как я упоминала, стояла в столь глухом и отдаленном месте, что никто не знал о ней, никто не приезжал в гости. Девушка часто весь день ездила верхом в полном одиночестве, охотилась с сапсаном и своими пятнистыми охотничьими кошками, которые загоняли для нее антилоп. Временами она подолгу сидела одна-одинешенька в своей спальне и слушала песни жаворонка в клетке или же листала страницы старинных книг, привезенных ее матерью из родительского дома.

Наконец отец решил, что ей пора выходить замуж, ведь девушке скоро должно было исполниться двадцать лет, а после двадцати она уже никому не приглянется. Отец разослал своих слуг повсюду, в радиусе трехсот лиг, с вестью о красоте дочери и о богатом наследстве. Немало прекрасных всадников явилось на зов. Их седла были украшены серебром, а эфесы мечей – кораллами. Отец развлекал гостей, а дочь в мужском наряде, широкополой шляпе и с длинным ножом на перевязи замешалась в толпу женихов, и никто не мог ее распознать. Девушка слушала разговоры претендентов на ее руку, их бахвальство многочисленными победами над женщинами и подмечала, как некоторые занимались воровством, думая, что их никто не видит. И каждый вечер девушка приходила к своему отцу и называла ему имена тех молодых людей, кого уличала в недостойном поведении. Когда же она удалялась, отец приглашал незадачливых претендентов и рассказывал им о страшных позорных столбах в пустыне, к которым преступников привязывали сыромятными ремнями и оставляли умирать на солнцепеке. На следующее утро те женихи садились на своих лошадей и скакали прочь, только их и видели.

Вскоре осталось только три жениха, и дочь армигера уже не могла спрятаться среди них, ибо мужчины сразу узнали бы ее. Девушка пошла к себе в спальню, расчесала волосы, сняла охотничий наряд и искупалась в ванне с благовониями. Она надела на руки кольца и браслеты, вдела серьги в уши, а на голову водрузила прекрасную диадему из чистого золота, которую имела право носить только дочь армигера. Короче говоря, она постаралась выглядеть как можно более привлекательной, и поскольку в ее груди билось отважное сердце, наверное, не было на свете девушки прекраснее дочери армигера.

• Предыдущая
• 20/69
• Следующая