Дело о старинном портрете - Врублевская Катерина - Страница 28

• Предыдущая
• 28/64
• Следующая

— Присаживайтесь, мадемуазель, и рассказывайте, в чем дело.

— Сегодня ночью убита Сесиль Мерсо, натурщица. Я слышала, что у нее есть старшая сестра, Женевьева, выступающая в вашем кабаре под псевдонимом Мона. Думаю, что ей нужно сообщить о смерти сестры. Дайте мне ее адрес, пожалуйста.

Оллер встал и начал ходить по кабинету.

— Конечно, сообщить надо, — нервно произнес он. — Но сегодня большой канкан, и Мона солирует. Если ей сообщить — она откажется выступать. Все репетиции пойдут насмарку, а афиши уже развешаны. Сегодня ожидается большой наплыв публики. Что я скажу зрителям?

— Но ведь это не по-человечески! — воскликнула я.

Директор перестал бегать по кабинету, оперся руками о стол и заглянул мне в глаза:

— Вы думаете, мне легко? Без нее номер сорвется! Она солистка. Понимаете — солистка! Публика придет пялиться на ее ноги. А что я им покажу? Свои?

— Вы обязаны сообщить ей о смерти родного человека! — твердо заявила я.

— Ну почему вечно какие-то палки в колеса?! — Оллер не слушал меня, он был во власти собственных переживаний. — Я построил в этом городе плавательный бассейн «Рошешуар», новый цирк, снес старое кабаре «Рен-Бланш» и заложил новое! Мне говорили: «Куда ты лезешь? Иди на Пляс Пигаль, стройся рядом с Брюаном», — но я на это не пошел! У меня изумительные танцоры — один Валентин Бескостный чего стоит! А Мари Касс-Нэ? А Мом Фромаж, которую я переманил из «Элизе-Монмартр»? Вы представляете себе, что это за танцоры? Сливки! А у Моны замены нет — я только вчера выгнал обжору Ла Гулю. Мне пришлось, а что делать? Да, она великолепно танцует. Но потом присаживается на колени посетителей и сжирает все, что у них на тарелках! Многие жалуются. И еще она стала толстеть! А этого я не позволю!

— Сестру Моны убили! — мне пришлось вернуть экспансивного испанца к теме нашего разговора. — И не сообщить ей об этом было бы не по-христиански.

— Хорошо! — кивнул он. — Я согласен. Но предупреждаю: Мона сегодня вечером должна танцевать кадриль и канкан. Иначе выгоню ее, как Ла Гулю. Вам понятно? Так ей и передайте, мадемуазель.

— Понятно, — ответила я. — Так вы дадите адрес?

— Улица Коленкур, девять, второй этаж, — буркнул он, посмотрев в свои записи, и взял в руки перо, тем самым давая понять, что не намерен более со мной разговаривать.

— Спасибо, — сказала я и вышла из кабинета.

На мое счастье, улица Коленкур оказалась недалеко, и спустя полчаса неспешной ходьбы я уже поднималась на второй этаж четырехэтажного дома, украшенного на фронтоне аляповатыми гирляндами.

Миловидная горничная в кружевной наколке открыла мне дверь только после настойчивого стука.

— Мадемуазель не принимает, — объявила она. — Оставьте вашу визитную карточку.

— Я пришла к мадемуазель Женевьеве Мерсо по делу, не терпящему отлагательств. Впустите меня.

— Вы ошиблись. Здесь нет такой дамы.

— Я говорю о мадемуазель Моне.

— Подождите здесь.

Издалека я услышала: «Позови ее!» Служанка вернулась и пригласила меня пройти прямо в спальню. На широкой роскошной кровати лежала девушка. У нее были тонкие черты лица, ничуть не напоминающие простоватую физиономию Сесиль.

— В чем дело? — раздраженно спросила она, оторвав голову от подушки. Под глазами у Моны были мешки, выглядела она невыспавшейся. — Кто ты такая? Откуда ты знаешь мое настоящее имя? Я сама его уже забыла.

— Меня зовут Полин, — ответила я, ничуть не обидевшись на девушку.

Мона встала и накинула на себя шелковый пеньюар, затканный нарциссами.

— Ладно, раз пришла, пойдем сядем по-человечески. А то в этой комнате только одно место в постели возле меня.

Она посторонилась, дав мне первой войти в гостиную. Просторная комната была заставлена низенькими пуфами, отороченными лиловым кантом. Несмотря на солнечный день, в комнате царил полумрак: шторы из кретона с геометрическим рисунком были задернуты. В высоких подсвечниках горели ароматические витые свечи, на этажерке у стены стояли нефритовые статуэтки — потягивающаяся кошка и толстый веселый монах. Пол прикрывал обюссонский ковер в темно-фисташковых разводах. Какой разительный контраст представляло это уютное гнездышко с убогой комнатой ее родной сестры! Вот уж время задуматься о том, о чем писал поэт:

Я смерть зову измученной душою,

Устав смотреть, как слеп капризный рок,

Как добродетель борется с нуждою

И в золоте купается порок.23

Мона уселась в кресло и пристально посмотрела на меня. Я не знала, с чего начать, и топталась на месте, пока не догадалась опуститься на диванчик напротив.

— Я к вам по поводу вашей сестры Сесиль, — наконец проговорила я.

Она не сводила с меня глаз. Между сестрами было много общего: если младшая, Сесиль, выглядела нераспустившимся бутоном на тонком стебельке, то старшая, Мона, представляла собой великолепный образец чувственной красоты. Полы халата из палевой брокатели 24 распахнулись, обнажив точеные сильные ноги танцовщицы. Она водила пальцем по ложбинке на ключице, словно перед ней сидела не я, а еще один кандидат в любовники.

— Сесиль убили, — сказала я.

Мона не среагировала, продолжая покачивать на носке домашнюю туфлю с лебяжьей опушкой. Она еще не проснулась.

— Что ты сказала? — улыбаясь, спросила она. — Сесиль что? Я не расслышала. Говори внятнее.

— Ее убили. Задушили. Сегодня ночью. Тело в полицейском морге.

Улыбка мгновенно сползла с ее лица.

— Что ты такое несешь?!

— То, что слышала! — рассердилась я не на шутку. — Ты что, кокаину нанюхалась и ничего не соображаешь?

Мона смотрела на меня, не мигая, на ее лице был написан ужас.

— Сесиль? Сестричка? Как это произошло? Кто ты такая?

Я рассказала то, что мне было известно. Она завыла в голос, вцепилась себе в волосы и принялась раскачиваться, повторяя:

— Как же так, как же так? Сестричка… Моя маленькая Сесиль…

— Послушай, Женевьева, я пришла к тебе из кабаре. Мсье Оллер, который дал мне твой адрес, сказал, чтобы ты обязательно появилась сегодня на сцене, иначе сорвешь представление. У него большой канкан, публика… Ты же солистка! Станцуешь, а завтра с утра пойдешь в полицию. Если хочешь, я пойду с тобой.

— Никуда я не пойду! — зло ответила она. — И никакой Оллер мне не указ! Мне сестра важнее всех канканов на свете! Чтоб Оллеру провалиться в преисподнюю вместе с его кабаре!

— Не говори так, прошу тебя. Подумай сама, ты же ничем не сможешь помочь сестре, а представление испортишь. Не делай этого, Женевьева. Сегодня на тебя придет смотреть публика. Помни, что ты прежде всего артистка.

Прежде всего я — шлюха… — горько усмехнулась она. — И хотела младшую сестру сделать такой же. Добра ей желала, денег, тряпок красивых. Объясняла, как хорошо жить, если у тебя есть богатый покровитель и ты не заботишься о куске хлеба. А она художницей хотела стать, у нее с детства талант был. — Мона зажгла тонкую сигару, жадно затянулась и продолжила уже более спокойным голосом: — Мы ведь с ней не коренные парижанки, родились в местечке Сент-Жан-де-Фос, что в Лангедоке. Все жители нашего городка — виноделы да гончары. Нравы в Южной Франции просты и патриархальны: детей сызмальства приучают собирать виноград, работать на давильне и в гончарных мастерских. Помню себя с трехлетнего возраста: иду между тяжелых лоз за матерью и подбираю упавшие на землю кисти.

Сесиль любила смотреть, как вращается гончарный круг и из бесформенного куска красной глины рождается кувшин для вина. Она была серьезной девочкой, и отец частенько давал ей остатки красок для росписи черепков. Сесиль сидела в углу и сосредоточенно раскрашивала тарелку или блюдце. Я же любила танцевать и никогда не могла усидеть на одном месте.

Когда мне было одиннадцать лет, а Сесиль восемь, мы осиротели. Отец сильно простудился, заболел лихорадкой и сгорел в одночасье. Мать погоревала, взяла нас и поехала к тетке в Париж в поисках лучшей доли, надеясь, что там уж мы не пропадем. Тетка Амалия оказалась сущей стервой: она попрекала нас куском хлеба, следила, что и сколько мы едим, прятала под замок даже тухлую рыбу, от которой кошки отворачивались. Поэтому мать отдала нас с Сесиль в школу кармелиток — там пансионерок кормили, хотя и впроголодь, но заставляли за это молиться с утра до вечера. Как тяжело было часами стоять на коленях на каменных плитах…

• Предыдущая
• 28/64
• Следующая