Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей - Вронский Константин - Страница 1

• 1/45
• Следующая

– …Месье Фиглярин! – голос великого поэта был резок, все посетители книжной лавки Судьина как по команде повернули к ним головы. Фаддей вмиг подобрался, видя, как летит через столик последний номер издаваемого им журнала. – Вы и ваша пачкотня только позорите русский язык и народ его! Не устали пасквили публиковать? – издевательским тоном осведомился великий поэт, нехорошо усмехаясь, отчего его несомненная схожесть с обезьяной стала еще заметнее.

– Вы ведь даже не читали, милостивый государь, – поморщился Фаддей.

– И не собираюсь! Я, Фиглярин, не имею чести вас знать, да и не желаю, откровенно говоря!

Виельгорский с Карамзиным одобрительно захихикали.

Булгарин подхватил цилиндр и пошел прочь – вступать в перепалку не хотелось.

– Фиглярин! – торжествовал великий поэт, поглаживая бакенбарды. – Бросайте витийствовать ни о чем! Жизни ведь все равно не знаете…

Ледяной холод сковал сердце и мозг Булгарина, а происходящее волновало его не больше чем разлетевшийся на отдельные листочки журнал.

И тут великий поэт крикнул:

– Учтите, Фиглярин! Я всегда приношу несчастье тем, кто мне неприятен…

На улице мирно падал снежок. Фаддей подставил разгоряченное лицо холодным снежинкам. «Витийствовать», «Фиглярин»… Может, и впрямь бросить все к чертям. Может, и впрямь жизни не видел, не знает.

Булгарин прикрыл глаза.

…Они лезли по горе мертвых человеческих тел.

Взобравшись на верхотуру холма смерти жуткого, Фаддей сдавленно охнул. Мост второй действительно обрушился, а в воде захлебывались гибелью ледяной люди. И несть им числа.

Полина! Кричит, его зовет!

– Что? Что такое?!

– Фаддей! Там внизу ребенок! Девочка!

Он сначала и не понял даже, что говорит она ему.

– Бежим, Полиночка, прошу тебя, бежим!

– Девочка плачет, Фаддей! Мы помочь ей должны!

И только сейчас Булгарин увидел маленькую девчушку, годка два всего, не больше. Плача отчаянно, она стояла у тела убитой лошади, что единственное ее спасало от безжалостных сапог ищущих избавления из ада взрослых.

Господи, не дай бог, Полина к девчушке обреченной побежит!

– Полина-а, мы не можем помочь ей ничем! Это невозможно!

– Мы должны! – выкрикнула Полина в отчаянии. Оглянулась по сторонам. И поползла вниз к девчушке.

И ведь добралась, добралась! Вон с улыбкой на руки берет, слезы с грязненькой мордашки утирает. Шепчет что-то.

Только он к ним повернуть хотел, взорвалось в воздухе что-то со свистом.

– Полина! – грохот взрыва перекрыл крик его. Граната.

Фаддей скатился по горухе тел. Чей-то сапог по лицу его пришелся, крови вкус на губах почувствовал.

Вокруг него по земле катались люди в агонии. Полина! Господи, где же Полина? Фаддей спотыкался о разорванные тела, к ней рвался. Где же она, господи?!

…Она лежала навзничь. Глаза широко раскрыты, кричат глаза о боли невыносимой. И губы дрожат слабо-слабо.

– Полинушка… Полинушка, что же ты наделала… Полинушка, – нежно прошептал Фаддей, ласково поглаживая ее слипшиеся от крови волосы. – Не могли же мы взять с собой девчушку-то.

– Фаддей… прости меня, Фаддей, – стон в ответ, стон виноватый. – Но она… мне так жаль ее…

– Все хорошо… Все хорошо, Полинушка, – прошептал Булгарин, сглатывая комок, злобно его душивший. – Ты… добрая… ты очень добрая у меня, Полинушка…

Она закашлялась, дернулась, пытаясь подняться. А он дрожал всем телом, чувствуя, как льется по рукам ее такая горячая, такая живая кровь.

– Фаддей, я… я умираю, да? – простонала Полина. – Но… но ты не горюй… не смей, слышишь? Я… я бы все равно не смогла… не смогла до дома добраться. Ты… ты же знаешь… сил у меня совсем не осталось… Устала я…

Фаддей отчаянно замотал головой.

– Нет! Нет, Полинушка, не умрешь… не умрешь ты. Мы дальше с тобой отправимся… Я домой тебя отведу, к дядюшке твоему, – прошептал он, зная прекрасно, что говорит неправду, пред богом лукавит…

Граница была совсем близко.

Он чувствовал ее, как чувствуют любимую женщину. Где-то за темными скелетами деревьев, спеленутых снежным саваном, – граница, а за ней – долгожданная свобода.

Сердце забилось быстрее, утомленный взгляд вновь становился зорким. Как мчится по дороге домой коняга, почуявший родное стойло, так рвался он к границе. Быстрее, быстрее, быстрее…

Под защитой деревьев продирался он сквозь снежные заносы, проваливался в белую перину земли по колено. Замирал, сбивал комья снега с одежды, не дай бог, холод до костей проберет, тогда все, прости-прощай, дружок студиозус.

Ночь была темной, беззвездной, а он все равно отлично различал стволы далеких приграничных деревьев, эти черные колонны, топчущие белое тесто зимы. Нетронутый снег в лесу, казалось, умел светиться. Да и тучи к тому же разошлись, проснулась круглолицая луна.

Он бы никогда не увидел границу. Была она всего лишь незримой линией, заметенной снегом. Но и незримая она притягивала его с такой силой, что он твердо верил: почувствует ее, едва перешагнет чрез ту великую линию. Она сотворит из него совсем иного человека. Она избавит его не только от опостылевшего уже Геттингема, она ошкурит старую душу Фаддея Булгарина, вдохнет в него новую жизнь.

За спиной он, двадцатиоднолетний юноша, оставлял немецкое наскучившее студенчество, жалкое существование нищего студиозуса и безнадежность. Такая жизнь не для него. В чужой стране, в атмосфере безнадежности и политической стагнации можно было к тому же с легкостью сдохнуть от голода. Ведь кропанье стишков и занятия с розовощекими бутузами почтенных бюргеров казались в последнее время просто отвратительными, да и денег почти не приносили. Уж лучше тогда считать песчинки в море или звезды на небе…

Да и армия Наполеона совсем в затылок дышит. Как там говорят истинные мудрецы? Не жди соломинки и помоги себе сам.

Он замер. Что-то или кто-то и впрямь дышал ему в затылок. Эвон ветка хрустнула. Ощущение непомерной угрозы было столь жутким, что у Фаддея перехватило дыхание. Он метнулся за огромный бук, сердце молотилось где-то в горле как бешеное, на лбу выступил пот.

Кто же там?

Ведь он же еще в Геттингеме узнал, что путешествовать без подорожной ни в коем разе нельзя, наказание может оказаться весьма суровым. А уж то, что границу непременно будут охранять, ни для кого не было тайной. Что если за ним идет пограничный дозор? Следы в снегу, коих он понаоставлял без меры, даже дурака последнего и то на него выведут. Интересно, а он-то на что надеялся? За свободу бороться надобно.

Фаддей напряженно вслушивался в ночную тишину. Хотя нет, вроде ничего не слышно. Может, то ветка под снегом просто обломилась. Или олень какой на нее наступил. Бывают же в лесах олени. Да и другого зверья тоже… полно. Не обязательно же дозор солдатский.

Но надобно, надобно еще немного выждать. Не в Геттингем же возвращаться, там и в солдаты наполеоновские загребут – им вся недолга! Бежать, бежать со всех ног из этой дурацкой Пруссии надобно!

Ну, уж нет, миновало то время, когда Фаддей искренне восхищался Наполеоном Буонопарте. Теперь тот императором французов заделался, душителем свобод. А за чужого императора подставлять под пули задницу геттингемский студиозус не намеревался ни при каких обстоятельствах. Нисколечки. Он собирался жить, кстати, долго и счастливо, а вот скорая смерть в планы его не входила совершенно. Еще чего, податься в наполеоновские солдаты! Да солдаты мрут быстрее, нежели белки в лесу, а уж наполеоновские солдаты тем более.

• 1/45
• Следующая